Тот тоже кинулся навстречу Моуру. Казалось, оба торопятся обнять друг друга, они даже воздели уже руки, но последовало только очень церемонное приветствие с обоюдными бурными изъявлениями полного счастья. Всем было известно, что эти двое давно знакомы по Америке и что прославленный тенор, после турне по чешским поселениям в Северо-Американских Соединенных штатах возвращался на том же пароходе, что и Моур.
Выход обеих барышень из автомобиля получился довольно бесславным, другими словами, совершенно незамеченным — перед ними едва расступились. В руках Моура появились уже знакомые нам билеты из плотной бумаги, один был предложен прославленному тенору, но тот вытащил откуда-то изнутри шубы другой экземпляр, видимо, присланный по почте; тогда Моур без всякого замешательства освободился от ненужного билета, попросту сунув его в руку ближайшему из зевак. Еще три или четыре билета были розданы прочим солистам оперы, которых прославленный тенор Дёудера поспешил представить набобу.
То есть так полагала Тинда; но когда она со ступенек подъезда обернулась к замешкавшемуся кавалеру, то увидела — тот, вынув новую пачку билетов, толстую, как колода игральных карт, раздает их всем, кто протягивал за ними руку.
Но вот инженер Моур потопал вслед за дамами и, сверкая золотыми зубами, произнес:
— Сегодня вечером у меня будет очень много народу!
Поднимаясь по лестнице, барышня Тинда как-то сникла, заговорила шепотом, а перед дверью с надписью «Дирекция» перекрестилась. Всю открытую часть ее нежного лица залил румянец.
В комнате для ожидающих приема, самой безрадостной во всей Праге, все, на чем можно было сидеть, оказалось занятым. Служитель, по причине хронической болезни печени похожий на индийского факира, покашлял в знак приветствия вошедшей компании и коварно улыбнулся, подумав — куда же приткнутся новые посетители? Второй раз он покашлял с самым равнодушным видом, когда низенький американец разделся и, гордо подняв голову, понес шубу к вешалке, прямо под носом у факира в ливрее земских служителей. Да, Моуру пришлось самому обслужить себя и своих дам, после чего он, энергично вздернув подбородок, вручил факиру свою визитную карточку таким агрессивным боксерским жестом, что факир, по имени пан Харват, поспешил ее принять.
— Инженер Моур из Чикаго! — громко оповестил о себе набоб.
— А я знаю пана,— ответил Харват, уже обретший равновесие.— Пан тут не в первый раз нынче.
Хотя Моур, американский гражданин, был в Чикаго одним из лидеров демократов, от такого ответа Харвата он чуть ли не подскочил, но раз уж сорвался с места, останавливаться не стал, а кинулся к большому плану зрительного зала, висевшему на стенке; коротко изучив его, Моур вынул бумажник, а из бумажника синюю купюру.
Некая пара глаз явственно разгорелась при этом в сумраке приемной, но Моур подошел к двум очень молодым и очень элегантным господам, сидевшим в тесном ряду ожидающих на диване, занимавшем в длину целую стену; эти двое были погружены в дружескую беседу, но именно к ним и обратился Моур со следующими торжественными словами:
— Уважаемые господа! Я только что прочитал, что два самых дорогих кресла в этом театре стоят столько-то и столько-то. Полагаю, ваши места на этом диване будут не намного дороже, а посему и позволю себе предложить вам за них приблизительно ту же цену, чтобы усадить этих двух дам. Прошу вас, разделите эти деньги между собой.
И он протянул им купюру.
Один из юношей, уязвленный уроком, преподанным американцем, вскочил было как на пружине, пробормотав «пожалуйста», но его товарищ одной рукой отдернул его на место, а другой схватил синюю бумажку, которую Моур еще не выпустил из рук,— от зоркого глаза молодого человека не ускользнуло, что купюра сия уже готова была вернуться в бумажник американца; таким образом возникла как бы мертвая точка, грозившая разрывом купюры, продлись она несколько дольше. Но вот денежный знак в целости и сохранности очутился во владении элегантного молодого человека, и его «пожалуйста» имело уже совсем иной оттенок, чем у его товарища. Но теперь и он вскочил как на пружине, потянул за собой приятеля с возгласом «Пошли!». И оба, промчавшись через комнату, мигом надели свои пальто и шляпы и исчезли.
В гробовой тишине, хранимой ошеломленными присутствующими, Тинда с Тончей заняли освободившиеся места; инженер по-прежнему оставался без места. Пан Харват покашлял с великой горечью и сказал:
— А здорово вы разделались с этими двумя, пан инженер, они вам этого до смерти не забудут. Вы не знаете, что за шайка эти сборщики! — Этим словом пан Харват обозначил вовсе не сборщиков лотерейных денег, а устроителей «трупп», то есть бродячих актеров без ангажемента, которые под видом сбора доброхотных даяний среди коллег явились за подачкой к директору Национального театра.
В этот момент с дивана вскочил еще один, отнюдь не элегантный юноша и с очень почтительным видом предложил свое место Моуру — буркнул американец, а все сидевшие на диване захохотали.
Смех этот словно острием пронзил неэлегантного юношу, который только теперь понял, сколь подозрительна его услужливость; но он был далек от того, в чем его заподозрили, ибо то был юноша честный, молодой драматург, пьеса которого еще два года назад была «в принципе» принята к постановке, но уже четырежды возвращалась для переработки. Он едва не уронил эту свою злополучную рукопись, спасаясь бегством из приемной.
— А вот моего места никто не откупит,— с раздраженным покашливанием заметил пан Харват,— хотя оно одно из самых дешевых в театре, я бы отдал его за сорок пять монет в месяц да вместе с униформой!
— Не окажете ли вы мне любезность передать директору мою визитную карточку?
— Да что вы, пан инженер, этак я лишусь места совершенно задаром,— возразил Харват с нарочитой циничностью, которая явно раздражала Моура.— Нет, пан инженер, да если б сюда явился сам ваш президент Розевельт я и то не мог бы ему услужить — сегодня пришлось бы ждать даже Богу-отцу!
— Кто же сейчас у директора, господи Иисусе? — раздался из угла тонкий, похожий на звуки гобоя, голос популярного комического тенора.
То был славный старичок со свежим, как у восемнадцатилетнего юноши, цветом лица и невероятно комическим карминно-красным ротиком, сморщенным словно стянутый резинкой мешочек.
— Там сама Божиславка! — ответил Харват.
— Ну, знаете, не зря ваша фамилия Харват, вы и есть злой хорват! — сладко, как птичий манок, прощебетал комический тенор.— Что же вы нам сразу-то не сказали?!
А у меня строгий приказ — отвечать только когда меня спрашивают!
— Здорово придумано,— подал голос актер Местек.— Мы тут сидим как миленькие, а он хоть бы словечко!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Выход обеих барышень из автомобиля получился довольно бесславным, другими словами, совершенно незамеченным — перед ними едва расступились. В руках Моура появились уже знакомые нам билеты из плотной бумаги, один был предложен прославленному тенору, но тот вытащил откуда-то изнутри шубы другой экземпляр, видимо, присланный по почте; тогда Моур без всякого замешательства освободился от ненужного билета, попросту сунув его в руку ближайшему из зевак. Еще три или четыре билета были розданы прочим солистам оперы, которых прославленный тенор Дёудера поспешил представить набобу.
То есть так полагала Тинда; но когда она со ступенек подъезда обернулась к замешкавшемуся кавалеру, то увидела — тот, вынув новую пачку билетов, толстую, как колода игральных карт, раздает их всем, кто протягивал за ними руку.
Но вот инженер Моур потопал вслед за дамами и, сверкая золотыми зубами, произнес:
— Сегодня вечером у меня будет очень много народу!
Поднимаясь по лестнице, барышня Тинда как-то сникла, заговорила шепотом, а перед дверью с надписью «Дирекция» перекрестилась. Всю открытую часть ее нежного лица залил румянец.
В комнате для ожидающих приема, самой безрадостной во всей Праге, все, на чем можно было сидеть, оказалось занятым. Служитель, по причине хронической болезни печени похожий на индийского факира, покашлял в знак приветствия вошедшей компании и коварно улыбнулся, подумав — куда же приткнутся новые посетители? Второй раз он покашлял с самым равнодушным видом, когда низенький американец разделся и, гордо подняв голову, понес шубу к вешалке, прямо под носом у факира в ливрее земских служителей. Да, Моуру пришлось самому обслужить себя и своих дам, после чего он, энергично вздернув подбородок, вручил факиру свою визитную карточку таким агрессивным боксерским жестом, что факир, по имени пан Харват, поспешил ее принять.
— Инженер Моур из Чикаго! — громко оповестил о себе набоб.
— А я знаю пана,— ответил Харват, уже обретший равновесие.— Пан тут не в первый раз нынче.
Хотя Моур, американский гражданин, был в Чикаго одним из лидеров демократов, от такого ответа Харвата он чуть ли не подскочил, но раз уж сорвался с места, останавливаться не стал, а кинулся к большому плану зрительного зала, висевшему на стенке; коротко изучив его, Моур вынул бумажник, а из бумажника синюю купюру.
Некая пара глаз явственно разгорелась при этом в сумраке приемной, но Моур подошел к двум очень молодым и очень элегантным господам, сидевшим в тесном ряду ожидающих на диване, занимавшем в длину целую стену; эти двое были погружены в дружескую беседу, но именно к ним и обратился Моур со следующими торжественными словами:
— Уважаемые господа! Я только что прочитал, что два самых дорогих кресла в этом театре стоят столько-то и столько-то. Полагаю, ваши места на этом диване будут не намного дороже, а посему и позволю себе предложить вам за них приблизительно ту же цену, чтобы усадить этих двух дам. Прошу вас, разделите эти деньги между собой.
И он протянул им купюру.
Один из юношей, уязвленный уроком, преподанным американцем, вскочил было как на пружине, пробормотав «пожалуйста», но его товарищ одной рукой отдернул его на место, а другой схватил синюю бумажку, которую Моур еще не выпустил из рук,— от зоркого глаза молодого человека не ускользнуло, что купюра сия уже готова была вернуться в бумажник американца; таким образом возникла как бы мертвая точка, грозившая разрывом купюры, продлись она несколько дольше. Но вот денежный знак в целости и сохранности очутился во владении элегантного молодого человека, и его «пожалуйста» имело уже совсем иной оттенок, чем у его товарища. Но теперь и он вскочил как на пружине, потянул за собой приятеля с возгласом «Пошли!». И оба, промчавшись через комнату, мигом надели свои пальто и шляпы и исчезли.
В гробовой тишине, хранимой ошеломленными присутствующими, Тинда с Тончей заняли освободившиеся места; инженер по-прежнему оставался без места. Пан Харват покашлял с великой горечью и сказал:
— А здорово вы разделались с этими двумя, пан инженер, они вам этого до смерти не забудут. Вы не знаете, что за шайка эти сборщики! — Этим словом пан Харват обозначил вовсе не сборщиков лотерейных денег, а устроителей «трупп», то есть бродячих актеров без ангажемента, которые под видом сбора доброхотных даяний среди коллег явились за подачкой к директору Национального театра.
В этот момент с дивана вскочил еще один, отнюдь не элегантный юноша и с очень почтительным видом предложил свое место Моуру — буркнул американец, а все сидевшие на диване захохотали.
Смех этот словно острием пронзил неэлегантного юношу, который только теперь понял, сколь подозрительна его услужливость; но он был далек от того, в чем его заподозрили, ибо то был юноша честный, молодой драматург, пьеса которого еще два года назад была «в принципе» принята к постановке, но уже четырежды возвращалась для переработки. Он едва не уронил эту свою злополучную рукопись, спасаясь бегством из приемной.
— А вот моего места никто не откупит,— с раздраженным покашливанием заметил пан Харват,— хотя оно одно из самых дешевых в театре, я бы отдал его за сорок пять монет в месяц да вместе с униформой!
— Не окажете ли вы мне любезность передать директору мою визитную карточку?
— Да что вы, пан инженер, этак я лишусь места совершенно задаром,— возразил Харват с нарочитой циничностью, которая явно раздражала Моура.— Нет, пан инженер, да если б сюда явился сам ваш президент Розевельт я и то не мог бы ему услужить — сегодня пришлось бы ждать даже Богу-отцу!
— Кто же сейчас у директора, господи Иисусе? — раздался из угла тонкий, похожий на звуки гобоя, голос популярного комического тенора.
То был славный старичок со свежим, как у восемнадцатилетнего юноши, цветом лица и невероятно комическим карминно-красным ротиком, сморщенным словно стянутый резинкой мешочек.
— Там сама Божиславка! — ответил Харват.
— Ну, знаете, не зря ваша фамилия Харват, вы и есть злой хорват! — сладко, как птичий манок, прощебетал комический тенор.— Что же вы нам сразу-то не сказали?!
А у меня строгий приказ — отвечать только когда меня спрашивают!
— Здорово придумано,— подал голос актер Местек.— Мы тут сидим как миленькие, а он хоть бы словечко!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112