«Маня что-то против меня затаила».
Но тут уже вошел отец семейства.
Мрачная туча из-подо лба, сплетение вен на висках, как куски штукатурки, готовой обвалиться, обычное приветствие звучит хрипло,— видимо, сегодня он уже много и громко говорил.
— Целую руки,— пропели обе дочери, а сын пробурчал что-то нечленораздельное — и только после того, как отец хлестнул его взглядом.
Подали суп; и хотя над тарелками поднимался ясно видный пар, пан советник, в возбуждении мыслей, неосторожно обжег себе язык, дернулся, и ложка стукнула его по зубам. Боудя, заметив это, хихикнул.
Пан советник швырнул ложку на стол.
— Тысячу раз тебе говорил! — вскипел он.— Не являйся к столу в спортивном костюме! Да рубашку перемени, если хочешь обедать со мной! От лошадей, и от тех приятнее пахнет, чем от вас, футболистов, и ваших тренировочных...— под конец он совсем осип.
— Но позволь...— начал было Боудя.
— Не позволю ничего неприличного! — уже срывающимся голосом крикнул Уллик-старший.
— Боудя, ни слова, слышишь, что — я — говорю?! — вскричала Маня, вскакивая из-за стола.
— Но позволь,— повторил Боудя,— еще и ты будешь меня шпынять!
— Забирай свою тарелку — выход вон там! — уже без крику, но твердо сказала Маня, указывая брату на дверь.
— Ну, знаете, это уж слишком,— чуть ли не шепотом проворчал укрощенный Боудя, с очень глупым видом обведя глазами всех за столом, после чего в самом деле взял свою тарелку; ложку и покорно вышел, как бы подталкиваемый взглядом Мани.
— Сапристи! — вздохнул отец, и напряжение разрядилось.
Маня не впервые демонстрировала свое умение укрощать брата. Никто, кроме нее, не мог с ним справиться, и меньше всех — отец.
— Все бы ничего, если б только не были они такие зловредные, — уже спокойно заговорил Уллик, и все отлично поняли, кого он имел в виду: Боудю и Армина.
— Кстати,— снова вспыхнул пан советник,— я требую и настрого приказываю немедленно прекратить всякие сношения с Армином... как с главным неприятелем нашего дома и нашей фирмы. Сегодня утром прислано запрещение устанавливать турбину, основанием послужил протест друзей старой Праги, и знаете, кто первым подписал этот протест? Господин Армии Фрей! Что за человек! Сперва он, как совладелец «Папирки», подписывает ходатайство о разрешении поставить турбину, а потом протестует! Я указал на это главному советнику по делам строительства — я только что из магистрата,— и он сам обратил внимание пана Фрея на такое противоречие. И знаете, что ему ответил ваш дядя через своего поверенного? Потому что сам-то он, как вам известно, никуда не выходит... Он ответил, что как человек прогрессивный и как промышленник он обязан идти в ногу со временем и потому подписал просьбу насчет турбины; но как человек искусства и образованный защитник культуры он обязан протестовать против разрушения архитектурных памятников, а «Папирка», прежде снабжавшая водой частные огороды — ныне давно застроенные,— затем бывшая бумажной фабрикой и так далее, заслуживает скорее монографии о себе как о ценном памятнике, а не уничтожения, которое будет неизбежным, если не в момент установки турбины, то вследствие ее, сразу или постепенно, в результате работы тяжелого механизма. Я уверен — он сам и составил этот протест! И главный советник по строительству согласился с ним: если, мол, возник такой конфликт, то он, в интересах обеих сторон, вправе обратиться за решением к инстанциям, для того и предназначенным, и подчинится этому решению. Тьфу! В результате — новая комиссия...
Пан советник, несмотря на небольшие затруднения астматического характера, говорил почти без передышки сиплым, срывающимся голосом, причем обращался непосредственно к Мане, дочери, обожаемой в семье, а при посторонних оставляемой в тени. Тинду отец, разумеется, обожал и на людях — она была заведомой его любимицей.
— Действительно, эти господа заходят далеко,— бросила Маня как-то вообще, лишь бы успокоить отца.
— Да еще как! — подхватил Уллик.— Что ты скажешь на такой довод в протесте любителей пражской старины: будто бы вследствие вращения турбины на поверхности реки образуется слишком сильная рябь — и исчезнет отражение противоположного холма и острова с его деревьями! Нет, это уж слишком. За то, чтобы поверхность реки оставалась гладкой и кто-то мог любоваться отражениями — меня заставляют платить ценою двух сотен лошадиных сил! С ума сойти!
И корректный императорский советник Уллик так стукнул по столу, что зазвенели приборы и подскочила солонка.
Тинда только теперь соизволила отреагировать на гнев отца грациозным, полувопросительным и даже укоризненным движением головы и взглядом, который самым лучшим образом выразил словечки: «Да ну?»
Этого было достаточно — пан советник моментально утих, как бы подчеркивая, кто из дочерей имеет на него большее влияние. Он даже рассмеялся, припомнив, какой вид был сегодня у Армина, когда он высунул со своей голубятни бороду и проклял всех собравшихся — точно святой Иван, ха-ха-ха! Сапристи!
Оказалось, что никто в семье ничего об этом не знает, и это подало папочке повод упрекнуть старшую доченьку в том, что она в качестве «крестной матери» не явилась к первому удару по свае, а ведь обещала вчера.
А Тинда проспала.
В конце концов крестины в общем-то получились, только совсем не так, как предполагалось...
Узнав, что Тинда получила прозвище «Турбина», папенька никак не желал обратить это в шутку и очень рассердился. Когда же Тинда, чтоб успокоить его, высказала удивление — как это слова «каких-то девчонок с мельницы» могут его сердить, отец с горечью возразил, что девчонки с мельницы с таким же правом могут говорить и о девчонках с «Папирки»: неприятность от этого ничуть не меньше.
И снова набрякли вены у него на висках. Сердито проглотив несколько кусков, он вдруг вернулся к прежней теме:
— Нет, чтоб одновременно хотеть и не хотеть чего-нибудь — на это даже всемогущий господь неспособен! Ходатайствовать о чем-то перед властями, а потом перед другими властями против этого же протестовать — так поступать может только умалишенный Армии. Этого достаточно, чтоб учредить над ним опеку, а не хватит этого — подействует его довод о том, что испортятся отражения на воде! Нет, я все-таки посажу в сумасшедший дом этого свихнувшегося!
— Папочка,— мягко произнесла Тинда.
— Да! Меня предали в собственном доме, в собственной семье! «Папочка» — как жалобно ты это сказала! Мы-то знаем, почему, милая Тиндинька! Думаешь, мне не известно, что дядя Армии доплачивает за тебя пани Майнау, хотя вы пытались меня убедить, будто весь ее гонорар — только то, что ей посылаю я! Нечто подобное вы хотели устроить и с абонементом в Национальном театре, когда я из соображений экономии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Но тут уже вошел отец семейства.
Мрачная туча из-подо лба, сплетение вен на висках, как куски штукатурки, готовой обвалиться, обычное приветствие звучит хрипло,— видимо, сегодня он уже много и громко говорил.
— Целую руки,— пропели обе дочери, а сын пробурчал что-то нечленораздельное — и только после того, как отец хлестнул его взглядом.
Подали суп; и хотя над тарелками поднимался ясно видный пар, пан советник, в возбуждении мыслей, неосторожно обжег себе язык, дернулся, и ложка стукнула его по зубам. Боудя, заметив это, хихикнул.
Пан советник швырнул ложку на стол.
— Тысячу раз тебе говорил! — вскипел он.— Не являйся к столу в спортивном костюме! Да рубашку перемени, если хочешь обедать со мной! От лошадей, и от тех приятнее пахнет, чем от вас, футболистов, и ваших тренировочных...— под конец он совсем осип.
— Но позволь...— начал было Боудя.
— Не позволю ничего неприличного! — уже срывающимся голосом крикнул Уллик-старший.
— Боудя, ни слова, слышишь, что — я — говорю?! — вскричала Маня, вскакивая из-за стола.
— Но позволь,— повторил Боудя,— еще и ты будешь меня шпынять!
— Забирай свою тарелку — выход вон там! — уже без крику, но твердо сказала Маня, указывая брату на дверь.
— Ну, знаете, это уж слишком,— чуть ли не шепотом проворчал укрощенный Боудя, с очень глупым видом обведя глазами всех за столом, после чего в самом деле взял свою тарелку; ложку и покорно вышел, как бы подталкиваемый взглядом Мани.
— Сапристи! — вздохнул отец, и напряжение разрядилось.
Маня не впервые демонстрировала свое умение укрощать брата. Никто, кроме нее, не мог с ним справиться, и меньше всех — отец.
— Все бы ничего, если б только не были они такие зловредные, — уже спокойно заговорил Уллик, и все отлично поняли, кого он имел в виду: Боудю и Армина.
— Кстати,— снова вспыхнул пан советник,— я требую и настрого приказываю немедленно прекратить всякие сношения с Армином... как с главным неприятелем нашего дома и нашей фирмы. Сегодня утром прислано запрещение устанавливать турбину, основанием послужил протест друзей старой Праги, и знаете, кто первым подписал этот протест? Господин Армии Фрей! Что за человек! Сперва он, как совладелец «Папирки», подписывает ходатайство о разрешении поставить турбину, а потом протестует! Я указал на это главному советнику по делам строительства — я только что из магистрата,— и он сам обратил внимание пана Фрея на такое противоречие. И знаете, что ему ответил ваш дядя через своего поверенного? Потому что сам-то он, как вам известно, никуда не выходит... Он ответил, что как человек прогрессивный и как промышленник он обязан идти в ногу со временем и потому подписал просьбу насчет турбины; но как человек искусства и образованный защитник культуры он обязан протестовать против разрушения архитектурных памятников, а «Папирка», прежде снабжавшая водой частные огороды — ныне давно застроенные,— затем бывшая бумажной фабрикой и так далее, заслуживает скорее монографии о себе как о ценном памятнике, а не уничтожения, которое будет неизбежным, если не в момент установки турбины, то вследствие ее, сразу или постепенно, в результате работы тяжелого механизма. Я уверен — он сам и составил этот протест! И главный советник по строительству согласился с ним: если, мол, возник такой конфликт, то он, в интересах обеих сторон, вправе обратиться за решением к инстанциям, для того и предназначенным, и подчинится этому решению. Тьфу! В результате — новая комиссия...
Пан советник, несмотря на небольшие затруднения астматического характера, говорил почти без передышки сиплым, срывающимся голосом, причем обращался непосредственно к Мане, дочери, обожаемой в семье, а при посторонних оставляемой в тени. Тинду отец, разумеется, обожал и на людях — она была заведомой его любимицей.
— Действительно, эти господа заходят далеко,— бросила Маня как-то вообще, лишь бы успокоить отца.
— Да еще как! — подхватил Уллик.— Что ты скажешь на такой довод в протесте любителей пражской старины: будто бы вследствие вращения турбины на поверхности реки образуется слишком сильная рябь — и исчезнет отражение противоположного холма и острова с его деревьями! Нет, это уж слишком. За то, чтобы поверхность реки оставалась гладкой и кто-то мог любоваться отражениями — меня заставляют платить ценою двух сотен лошадиных сил! С ума сойти!
И корректный императорский советник Уллик так стукнул по столу, что зазвенели приборы и подскочила солонка.
Тинда только теперь соизволила отреагировать на гнев отца грациозным, полувопросительным и даже укоризненным движением головы и взглядом, который самым лучшим образом выразил словечки: «Да ну?»
Этого было достаточно — пан советник моментально утих, как бы подчеркивая, кто из дочерей имеет на него большее влияние. Он даже рассмеялся, припомнив, какой вид был сегодня у Армина, когда он высунул со своей голубятни бороду и проклял всех собравшихся — точно святой Иван, ха-ха-ха! Сапристи!
Оказалось, что никто в семье ничего об этом не знает, и это подало папочке повод упрекнуть старшую доченьку в том, что она в качестве «крестной матери» не явилась к первому удару по свае, а ведь обещала вчера.
А Тинда проспала.
В конце концов крестины в общем-то получились, только совсем не так, как предполагалось...
Узнав, что Тинда получила прозвище «Турбина», папенька никак не желал обратить это в шутку и очень рассердился. Когда же Тинда, чтоб успокоить его, высказала удивление — как это слова «каких-то девчонок с мельницы» могут его сердить, отец с горечью возразил, что девчонки с мельницы с таким же правом могут говорить и о девчонках с «Папирки»: неприятность от этого ничуть не меньше.
И снова набрякли вены у него на висках. Сердито проглотив несколько кусков, он вдруг вернулся к прежней теме:
— Нет, чтоб одновременно хотеть и не хотеть чего-нибудь — на это даже всемогущий господь неспособен! Ходатайствовать о чем-то перед властями, а потом перед другими властями против этого же протестовать — так поступать может только умалишенный Армии. Этого достаточно, чтоб учредить над ним опеку, а не хватит этого — подействует его довод о том, что испортятся отражения на воде! Нет, я все-таки посажу в сумасшедший дом этого свихнувшегося!
— Папочка,— мягко произнесла Тинда.
— Да! Меня предали в собственном доме, в собственной семье! «Папочка» — как жалобно ты это сказала! Мы-то знаем, почему, милая Тиндинька! Думаешь, мне не известно, что дядя Армии доплачивает за тебя пани Майнау, хотя вы пытались меня убедить, будто весь ее гонорар — только то, что ей посылаю я! Нечто подобное вы хотели устроить и с абонементом в Национальном театре, когда я из соображений экономии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112