И в конце концов...
Тетушка не договорила, что в конце концов им это ничего не будет стоить, потому что Важка готов был работать с великолепной Тиндой только за то, что после занятий с ней в его распоряжение отдавали прекрасный инструмент.
Когда Важке, через дирижера, предложили такой вариант, он побледнел и тотчас согласился. В музыкальных кругах Карлина, где Тинда была признанной певицей — центр музыкальной Праги был для нее закрыт вследствие дамской политики, неблагосклонной к ее внешности и слишком быстрым успехам,— такое предложение было сочтено даже меценатством, выгодно рисовавшим обе стороны.
По виду Рудольфа Важки, всегда хмурого и молчаливого, никто не мог бы вообразить, как он был счастлив. Это угадал бы лишь настоящий знаток человеческих душ, заметив, как вспыхнули глубоко посаженные глаза молодого композитора еще на генеральной репетиции, когда после прелюдии вступила Тинда, до того мягко, что Важка поежился,— так отозвалась его музыкальная душа на родственное ей богатство души певицы.
До этого он как-то не обращал на нее внимания; все время, пока Тинда пела, он не поднимал глаза от нот и только в конце робко взглянул на нее — и побледнел. И этот быстрый взор не ускользнул тогда от Тинды.
Для Важки это было решающим. Ему показалось — она так же прекрасна, как ее голос — для него, музыканта, вообще не было сомнений в том, что каждая женщина выглядит так, как звучит ее голос.
С этой минуты началось идолопоклонство Рудольфа Важки.
Однако много времени прошло прежде, чем идол заметил своего раба. Как водится у всех божеств, недвижно устремивших очи в вечность, это божество тоже обходило вниманием своего хотя все же не вечно.
Однажды во время занятий — знаменитый рояль Улликов фирмы Бёзендорфер переставили из ее так называемого будуара в столовую,— итак, при исполнении простого этюда случилось такое, чего Тинда в жизни не могла себе представить.
Ее полнозвучный органный голос поднимался по хроматическим извивам совершенно спокойно, ибо спокойствие — первое условие упражнений для голоса; и вдруг, при переходе на горловой регистр, именно тут, Важка брякнул локтями по клавишам, разбив всякую гармонию, уткнул лицо в ладони, и вздрагивания его головы свидетельствовали о том, что происходят они от рыданий.
Это было так внезапно, что в первый момент Тинда испугалась, но тотчас и сообразила, в чем дело. Она приблизилась к молодому репетитору и положила ему руку на голову.
Эффект, произведенный этим прикосновением, был столь силен, что Важка чуть ли не гневно, чуть ли не с яростью дернулся, чтоб стряхнуть ее руки, которые как-то, помимо ее воли, уже очутились на его плечах. Однако Тинда Улликова разбиралась в чувствах мужчин моложе тридцати и отлично поняла, что это — проявление не неприязни, а ошеломленности от слишком внезапного счастья, в которой задохнулся протест этого молодого факира любви. Сверхчеловеческая сдержанность музыкальной души прорвалась; так иной раз лопается драгоценное стекло, если вблизи от него раздастся звук, настроенный на разрушительную для него волну. Вполне возможно, что Важка и устыдился невольного своего движения, но гнев — о нет, гневом то не было!
Поэтому Тинда нисколько не обиделась и не отняла пальцев от его головы, напротив, провела ими по его жестким волосам, как бы расчесав их на пять проборов.
Мало есть более изощренных ласк, и в области безмолвной эротики такая ласка имеет определенное значение. Обычно она означает сожаление, внушенное необходимостью отвергнуть страсть мужчины по причинам, не зависящим от женщины. Тинда, старше Важки года на два, пошла дальше.
— Это — как у Якеша, только наоборот,— сказала девушка.— В его «Старой песне» у рояля плачет она, а не он.
В неутолимой жажде видеть, что сейчас с ним происходит, Тинда своими прекрасными руками отвела худые пальцы пианиста от его лица — он сейчас был слаб, как ребенок,— и увидела его измученные глаза, вопреки ее ожиданиям — сухие, но смотревшие на нее с такой неистовой мольбой, что она ужаснулась.
— Этого... этого больше никогда... не надо! — сказала она его несчастным глазам с самой сладостной и притом грустной нежностью, на какую только была способна.
И оборвала, испугавшись, но и обрадовавшись: с таким большим, таким жгучим пламенем, что .вырвалось из этого горнила, она еще не игрывала...
На первый взгляд юноша дал себя укротить, словно послушная овечка,— он только вздохнул и сам тотчас снова заиграл аккомпанемент; но потом, когда он встал, чтобы уйти,— зашатался.
Укротительница львов на благотворительных базарах, теннисных кортах и балах не встречалась еще с таким непритворным проявлением подавленного неодолимого чувства — и когда Важка стал прощаться, она не сдержалась, протянула ему руку так, как ее подают для поцелуя. Это она-то, прежде как бы не замечавшая его, полностью игнорируя его присутствие,— разве что ответит ледяным тоном на его приветствие да бросит несколько слов к делу!
— Ну, что же вы? — подбодрила она медлившего репетитора.
А он глянул на нее с невыразимо печальным предостережением и взял ее руку в свои, только на клавишах ловкие, пальцы.
— Да не так! — Тинда легким взмахом отстранила его руку.— Вот так! — и сама приложила свою руку к его губам.
Он едва осмелился запечатлеть на ней поцелуй, но Тинда так прижала ее, что губам его стало больно.
Важка ушел, опьянев до немоты, и три дня после этого не являлся.
— А, значит, вы не совсем на нас рассердились! — встретила его Тинда, когда он пришел снова, и опять поднесла ему руку для поцелуя.
Теперь он поцеловал ее, как верующий целует святыню, очарованный грациозностью движений этой руки, прекрасной, словно оживший орнамент. Много еще было восхитительных вариантов изощренного кокетства, с каким Тинда впоследствии встречала и отпускала его: то даст поцеловать только кончики пальцев, то тыльную сторону ладони, то саму ладонь, а один раз подставила ему то местечко выше ладони, где у нее были три розовато-беленьких бугорка, протканных тоненькими голубыми жилочками. Кисть ее соединялась с предплечьем довольно крупным суставом, но именно это придавало особую красоту ее руке: то был как бы акцент в общем ритме ее формы.
Тинда заметила, как осунулся репетитор, и по искаженным чертам его лица угадала великую его любовь — он любил ее во сто раз больше, чем все прочие знакомые ей мужчины вместе взятые.
Но — кто знает? Был среди них один — и он вспомнился сейчас Тинде особенно живо,— который, если говорить о страсти...
Ну и бог с ним! Она, Тинда, любит только свое искусство, а мужчины — мужчины всего лишь развлекают ее. Она забавляется ими, как сейчас забавляется Рудольфом Важкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Тетушка не договорила, что в конце концов им это ничего не будет стоить, потому что Важка готов был работать с великолепной Тиндой только за то, что после занятий с ней в его распоряжение отдавали прекрасный инструмент.
Когда Важке, через дирижера, предложили такой вариант, он побледнел и тотчас согласился. В музыкальных кругах Карлина, где Тинда была признанной певицей — центр музыкальной Праги был для нее закрыт вследствие дамской политики, неблагосклонной к ее внешности и слишком быстрым успехам,— такое предложение было сочтено даже меценатством, выгодно рисовавшим обе стороны.
По виду Рудольфа Важки, всегда хмурого и молчаливого, никто не мог бы вообразить, как он был счастлив. Это угадал бы лишь настоящий знаток человеческих душ, заметив, как вспыхнули глубоко посаженные глаза молодого композитора еще на генеральной репетиции, когда после прелюдии вступила Тинда, до того мягко, что Важка поежился,— так отозвалась его музыкальная душа на родственное ей богатство души певицы.
До этого он как-то не обращал на нее внимания; все время, пока Тинда пела, он не поднимал глаза от нот и только в конце робко взглянул на нее — и побледнел. И этот быстрый взор не ускользнул тогда от Тинды.
Для Важки это было решающим. Ему показалось — она так же прекрасна, как ее голос — для него, музыканта, вообще не было сомнений в том, что каждая женщина выглядит так, как звучит ее голос.
С этой минуты началось идолопоклонство Рудольфа Важки.
Однако много времени прошло прежде, чем идол заметил своего раба. Как водится у всех божеств, недвижно устремивших очи в вечность, это божество тоже обходило вниманием своего хотя все же не вечно.
Однажды во время занятий — знаменитый рояль Улликов фирмы Бёзендорфер переставили из ее так называемого будуара в столовую,— итак, при исполнении простого этюда случилось такое, чего Тинда в жизни не могла себе представить.
Ее полнозвучный органный голос поднимался по хроматическим извивам совершенно спокойно, ибо спокойствие — первое условие упражнений для голоса; и вдруг, при переходе на горловой регистр, именно тут, Важка брякнул локтями по клавишам, разбив всякую гармонию, уткнул лицо в ладони, и вздрагивания его головы свидетельствовали о том, что происходят они от рыданий.
Это было так внезапно, что в первый момент Тинда испугалась, но тотчас и сообразила, в чем дело. Она приблизилась к молодому репетитору и положила ему руку на голову.
Эффект, произведенный этим прикосновением, был столь силен, что Важка чуть ли не гневно, чуть ли не с яростью дернулся, чтоб стряхнуть ее руки, которые как-то, помимо ее воли, уже очутились на его плечах. Однако Тинда Улликова разбиралась в чувствах мужчин моложе тридцати и отлично поняла, что это — проявление не неприязни, а ошеломленности от слишком внезапного счастья, в которой задохнулся протест этого молодого факира любви. Сверхчеловеческая сдержанность музыкальной души прорвалась; так иной раз лопается драгоценное стекло, если вблизи от него раздастся звук, настроенный на разрушительную для него волну. Вполне возможно, что Важка и устыдился невольного своего движения, но гнев — о нет, гневом то не было!
Поэтому Тинда нисколько не обиделась и не отняла пальцев от его головы, напротив, провела ими по его жестким волосам, как бы расчесав их на пять проборов.
Мало есть более изощренных ласк, и в области безмолвной эротики такая ласка имеет определенное значение. Обычно она означает сожаление, внушенное необходимостью отвергнуть страсть мужчины по причинам, не зависящим от женщины. Тинда, старше Важки года на два, пошла дальше.
— Это — как у Якеша, только наоборот,— сказала девушка.— В его «Старой песне» у рояля плачет она, а не он.
В неутолимой жажде видеть, что сейчас с ним происходит, Тинда своими прекрасными руками отвела худые пальцы пианиста от его лица — он сейчас был слаб, как ребенок,— и увидела его измученные глаза, вопреки ее ожиданиям — сухие, но смотревшие на нее с такой неистовой мольбой, что она ужаснулась.
— Этого... этого больше никогда... не надо! — сказала она его несчастным глазам с самой сладостной и притом грустной нежностью, на какую только была способна.
И оборвала, испугавшись, но и обрадовавшись: с таким большим, таким жгучим пламенем, что .вырвалось из этого горнила, она еще не игрывала...
На первый взгляд юноша дал себя укротить, словно послушная овечка,— он только вздохнул и сам тотчас снова заиграл аккомпанемент; но потом, когда он встал, чтобы уйти,— зашатался.
Укротительница львов на благотворительных базарах, теннисных кортах и балах не встречалась еще с таким непритворным проявлением подавленного неодолимого чувства — и когда Важка стал прощаться, она не сдержалась, протянула ему руку так, как ее подают для поцелуя. Это она-то, прежде как бы не замечавшая его, полностью игнорируя его присутствие,— разве что ответит ледяным тоном на его приветствие да бросит несколько слов к делу!
— Ну, что же вы? — подбодрила она медлившего репетитора.
А он глянул на нее с невыразимо печальным предостережением и взял ее руку в свои, только на клавишах ловкие, пальцы.
— Да не так! — Тинда легким взмахом отстранила его руку.— Вот так! — и сама приложила свою руку к его губам.
Он едва осмелился запечатлеть на ней поцелуй, но Тинда так прижала ее, что губам его стало больно.
Важка ушел, опьянев до немоты, и три дня после этого не являлся.
— А, значит, вы не совсем на нас рассердились! — встретила его Тинда, когда он пришел снова, и опять поднесла ему руку для поцелуя.
Теперь он поцеловал ее, как верующий целует святыню, очарованный грациозностью движений этой руки, прекрасной, словно оживший орнамент. Много еще было восхитительных вариантов изощренного кокетства, с каким Тинда впоследствии встречала и отпускала его: то даст поцеловать только кончики пальцев, то тыльную сторону ладони, то саму ладонь, а один раз подставила ему то местечко выше ладони, где у нее были три розовато-беленьких бугорка, протканных тоненькими голубыми жилочками. Кисть ее соединялась с предплечьем довольно крупным суставом, но именно это придавало особую красоту ее руке: то был как бы акцент в общем ритме ее формы.
Тинда заметила, как осунулся репетитор, и по искаженным чертам его лица угадала великую его любовь — он любил ее во сто раз больше, чем все прочие знакомые ей мужчины вместе взятые.
Но — кто знает? Был среди них один — и он вспомнился сейчас Тинде особенно живо,— который, если говорить о страсти...
Ну и бог с ним! Она, Тинда, любит только свое искусство, а мужчины — мужчины всего лишь развлекают ее. Она забавляется ими, как сейчас забавляется Рудольфом Важкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112