В любой день сюда могут нагрянуть немцы. В Варшаве, пожалуй, безопаснее. Особенно для молодых людей.
— Пока здесь только военные,— сказала Ройская,— они ведут себя сравнительно прилично. Я была в городе, там еще тоже так-сяк. Но вскоре прибудут гражданские власти, и тогда идиллии конец.
— Вот почему я и думаю, что нам следует двигаться в сторону Варшавы,— сказал Спыхала каким-то новым тоном, словно обрадуясь уже к обоим юношам и удовлетворяя нетерпение Ромека.
— Варшава еще защищается,— сказала Ройская почти безучастно.
— Представляю себе, как это выглядит,— прошептал Анджей, стиснув зубы.
— Это невозможно себе представить,— воскликнул Ромек.— Это ужасно.
— У вас есть опыт, пан Казимеж,— сказала Ройская, взяв Спыхалу за руку,— вы ведь все-таки навоевались...
— Нельзя сравнивать эту войну с прошлой,— ответил Спыхала,— за двадцать лет прогресс в технике огромный. Масштабы непредвиденные. Танки предрешили победу американцев в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Сегодня танками никого не удивишь. А о газах пока не слышно.
— Противогазы, значит, можно выбросить к черту,— радостно подхватил Ромек.— Только лишняя тяжесть для солдата.
— Кто же мог это знать?— заметила Ройская.
— Есть такие, кому полагалось знать,— упрямо возразил Анджей.
— Я думаю,— медленно продолжал Спыхала, как бы следя па ходом своих мыслей,— я думаю, что именно сейчас лучше всего подобраться поближе к Варшаве, пока она еще не занята немцами. Войти туда сразу же после капитуляции.
— Напрямик туда не пробраться,— сказал Ромек.
— Я тоже так считаю. Поедем окольным путем — со стороны Пущи Кампиносской и Сохачева. Там ведь можно к Янушу заехать. Нет ли у вас карты, пани Эвелина? Дорожной, автомобильной?
— В нашей машине была такая замечательная карта,— нздохнул Анджей.
— Я сейчас принесу.— И Ройская вышла из комнаты.
Анджей поднялся и налил себе еще простокваши. Поставил стакан и перед Ромеком.
— Пей, умнее будешь.
Спыхала с любопытством взглянул на Анджея. В голосе юноши зазвучали нотки радостного ожидания. «Каких-то операций, приключений»,— подумал Спыхала.
Он не осуждал это. Его самого уже увлекла возможность, порожденная новой ситуацией: возможность приключения. Чего-то такого, что уцелело, когда нормальная жизнь разбилась вдребезги. Все могло сложиться по-новому,— даже сама жизнь.
Они склонились над принесенной Ройской картой,— над картой того, что уже не существовало,— над картой Польши. Смотрели на этот кленовый листок, тонким стебельком соединенный с морем, на лебедя с крут.о выгнутой грудью.
Анджей краем уха слушал обсуждение маршрутов, пролегающих по дорогам, на которых в эту минуту уже гудели немецкие танки. Он смотрел на контуры страны — на линию Вислы, изогнутую, как арфа, и думал: «Это моя родина, ее уж нет».
— Вот так мы выедем к Пуще Кампиносской,— водя пальцем по карте, сказал Спыхала.
— И через Вислу в Вышогроде,— захметил Ромек.
— Сколько же времени займет такая поездка? — спросила Ройская.
— Здесь не может быть никаких расчетов. Неизвестно, что ждет нас за ближайшим поворотом.
Анджей отошел от карты. Стал у окна и смотрел на парк, утонувший в ночи. «Никаких расчетов быть не может»,— мысленно повторял он.
Однако ведь должен же быть какой-то расчет, какое-то вычисление, пусть даже с сотнями неизвестных. Только вот расчет этот начинать надо с главного, с первооснов. Все может быть иным — но должно быть конкретным.
«Довольно мечтаний, Анджей,— сказал он себе.— Надо идти, веря, что все будет нормально. И что конечный результат тоже будет нормальным.
Любой результат должен быть «нормальным»,— прибавил он.
И тут, у этого окна, ему в голову пришла отчетливая мысль о смерти, теперь он мог даже представить ее себе. Анджей взглянул на собравшихся у карты. На лице Ромека он прочел то, что еще минуту назад испытывал сам: жажду приключений.
«Можно ли быть настолько наивным? — подумал он.— Сейчас? А впрочем, как знать, не в этом ли спасение? В конце концов, не может ведь вся жизнь быть поражением».
Отворилась дверь, и вошла Оля. Анджей перевел взгляд на мать, словно от нее ждал окончательного решения. Оля, видно, вошла сюда из темноты, потому что зажмурилась от яркого света и не сразу поняла, кто в комнате. Спыхала поднялся и сказал:
— Добрый день.
Анджей не отрываясь смотрел в лицо матери. Он словно впервые увидел ее. Что-то девическое подметил он в выражении ее лица. Дело было не в ярком свете лампы, напротив, он только подчеркивал в ее облике все, что было от усталости и озабоченности. Но Анджей с удивлением подумал, что никогда прежде не смотрел на свою мать; в улыбке, с какой она приветствовала Казимежа, в том, как подала ему руку, он заметил нечто такое, что прежде не останавливало его внимания. Мать показалась ему необычайно красивой.
То ли под влиянием расспросов Ромека там, под кленом, то ли взволнованный чем-то другим, Анджей вдруг спросил самого себя: «Была ли мать счастлива?» Сейчас его интересовала не судьба матери, а судьба этой женщины. До сих пор Анджей не задумывался, любит ли он мать. Она существовала, и дело с концом. Но сейчас, увидев ее, озаренную спокойным светом, и осознав возможность ее существования только в этом покое, он почувствовал, что с матерью его связывают действительно нерасторжимые узы. Она вошла в его сознание, так же как вошла в эту комнату.
— Где ты был. Анджей?— обратилась Оля к сыну.— Я беспокоилась о тебе. Будь добр, не исчезай теперь надолго. Я не знаю, что и думать.
— Но я все время был возле дома.
— Ты не пришел к ужину.
— Какой уж там ужин,— заметила пани Эвелина. И обратилась к Казимежу: — Так хочется, чтобы все было как всегда, но ведь многого теперь не достать.
— Вы испытываете какие-нибудь затруднения? — осведомился Спыхала скорей из вежливости. На самом деле это ничуть его не интересовало.
— Люди уже немного свыклись с положением,— вздохнула Ройская,— и начинают капризничать. А у меня нет никаких возможностей. И я не могу им угодить...
Анджей вышел на середину комнаты.
— Мама, мы возвращаемся в Варшаву.
Он заметил быстрый взгляд матери, на мгновение задержавшийся на лице Казимежа и тут же погасший.
— А лошадей отошлете обратно? — спросила Ройская.
— Мы оставим их у Януша,— сказал Спыхала.
— Конечно! — обрадованно подхватил Ромек.
Шагая по комнате, Анджей заговорил назидательно:
— В Варшаве все может разъясниться. Прежде всего надо узнать, что делать; там должно быть какое-то руководство. Мы должны знать, что делают люди...
Ройская перебила его здравым замечанием:
— Могли бы и подождать. В конце концов наладится же какое-то сообщение.
— Полагаю, что этого слишком долго придется ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
— Пока здесь только военные,— сказала Ройская,— они ведут себя сравнительно прилично. Я была в городе, там еще тоже так-сяк. Но вскоре прибудут гражданские власти, и тогда идиллии конец.
— Вот почему я и думаю, что нам следует двигаться в сторону Варшавы,— сказал Спыхала каким-то новым тоном, словно обрадуясь уже к обоим юношам и удовлетворяя нетерпение Ромека.
— Варшава еще защищается,— сказала Ройская почти безучастно.
— Представляю себе, как это выглядит,— прошептал Анджей, стиснув зубы.
— Это невозможно себе представить,— воскликнул Ромек.— Это ужасно.
— У вас есть опыт, пан Казимеж,— сказала Ройская, взяв Спыхалу за руку,— вы ведь все-таки навоевались...
— Нельзя сравнивать эту войну с прошлой,— ответил Спыхала,— за двадцать лет прогресс в технике огромный. Масштабы непредвиденные. Танки предрешили победу американцев в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Сегодня танками никого не удивишь. А о газах пока не слышно.
— Противогазы, значит, можно выбросить к черту,— радостно подхватил Ромек.— Только лишняя тяжесть для солдата.
— Кто же мог это знать?— заметила Ройская.
— Есть такие, кому полагалось знать,— упрямо возразил Анджей.
— Я думаю,— медленно продолжал Спыхала, как бы следя па ходом своих мыслей,— я думаю, что именно сейчас лучше всего подобраться поближе к Варшаве, пока она еще не занята немцами. Войти туда сразу же после капитуляции.
— Напрямик туда не пробраться,— сказал Ромек.
— Я тоже так считаю. Поедем окольным путем — со стороны Пущи Кампиносской и Сохачева. Там ведь можно к Янушу заехать. Нет ли у вас карты, пани Эвелина? Дорожной, автомобильной?
— В нашей машине была такая замечательная карта,— нздохнул Анджей.
— Я сейчас принесу.— И Ройская вышла из комнаты.
Анджей поднялся и налил себе еще простокваши. Поставил стакан и перед Ромеком.
— Пей, умнее будешь.
Спыхала с любопытством взглянул на Анджея. В голосе юноши зазвучали нотки радостного ожидания. «Каких-то операций, приключений»,— подумал Спыхала.
Он не осуждал это. Его самого уже увлекла возможность, порожденная новой ситуацией: возможность приключения. Чего-то такого, что уцелело, когда нормальная жизнь разбилась вдребезги. Все могло сложиться по-новому,— даже сама жизнь.
Они склонились над принесенной Ройской картой,— над картой того, что уже не существовало,— над картой Польши. Смотрели на этот кленовый листок, тонким стебельком соединенный с морем, на лебедя с крут.о выгнутой грудью.
Анджей краем уха слушал обсуждение маршрутов, пролегающих по дорогам, на которых в эту минуту уже гудели немецкие танки. Он смотрел на контуры страны — на линию Вислы, изогнутую, как арфа, и думал: «Это моя родина, ее уж нет».
— Вот так мы выедем к Пуще Кампиносской,— водя пальцем по карте, сказал Спыхала.
— И через Вислу в Вышогроде,— захметил Ромек.
— Сколько же времени займет такая поездка? — спросила Ройская.
— Здесь не может быть никаких расчетов. Неизвестно, что ждет нас за ближайшим поворотом.
Анджей отошел от карты. Стал у окна и смотрел на парк, утонувший в ночи. «Никаких расчетов быть не может»,— мысленно повторял он.
Однако ведь должен же быть какой-то расчет, какое-то вычисление, пусть даже с сотнями неизвестных. Только вот расчет этот начинать надо с главного, с первооснов. Все может быть иным — но должно быть конкретным.
«Довольно мечтаний, Анджей,— сказал он себе.— Надо идти, веря, что все будет нормально. И что конечный результат тоже будет нормальным.
Любой результат должен быть «нормальным»,— прибавил он.
И тут, у этого окна, ему в голову пришла отчетливая мысль о смерти, теперь он мог даже представить ее себе. Анджей взглянул на собравшихся у карты. На лице Ромека он прочел то, что еще минуту назад испытывал сам: жажду приключений.
«Можно ли быть настолько наивным? — подумал он.— Сейчас? А впрочем, как знать, не в этом ли спасение? В конце концов, не может ведь вся жизнь быть поражением».
Отворилась дверь, и вошла Оля. Анджей перевел взгляд на мать, словно от нее ждал окончательного решения. Оля, видно, вошла сюда из темноты, потому что зажмурилась от яркого света и не сразу поняла, кто в комнате. Спыхала поднялся и сказал:
— Добрый день.
Анджей не отрываясь смотрел в лицо матери. Он словно впервые увидел ее. Что-то девическое подметил он в выражении ее лица. Дело было не в ярком свете лампы, напротив, он только подчеркивал в ее облике все, что было от усталости и озабоченности. Но Анджей с удивлением подумал, что никогда прежде не смотрел на свою мать; в улыбке, с какой она приветствовала Казимежа, в том, как подала ему руку, он заметил нечто такое, что прежде не останавливало его внимания. Мать показалась ему необычайно красивой.
То ли под влиянием расспросов Ромека там, под кленом, то ли взволнованный чем-то другим, Анджей вдруг спросил самого себя: «Была ли мать счастлива?» Сейчас его интересовала не судьба матери, а судьба этой женщины. До сих пор Анджей не задумывался, любит ли он мать. Она существовала, и дело с концом. Но сейчас, увидев ее, озаренную спокойным светом, и осознав возможность ее существования только в этом покое, он почувствовал, что с матерью его связывают действительно нерасторжимые узы. Она вошла в его сознание, так же как вошла в эту комнату.
— Где ты был. Анджей?— обратилась Оля к сыну.— Я беспокоилась о тебе. Будь добр, не исчезай теперь надолго. Я не знаю, что и думать.
— Но я все время был возле дома.
— Ты не пришел к ужину.
— Какой уж там ужин,— заметила пани Эвелина. И обратилась к Казимежу: — Так хочется, чтобы все было как всегда, но ведь многого теперь не достать.
— Вы испытываете какие-нибудь затруднения? — осведомился Спыхала скорей из вежливости. На самом деле это ничуть его не интересовало.
— Люди уже немного свыклись с положением,— вздохнула Ройская,— и начинают капризничать. А у меня нет никаких возможностей. И я не могу им угодить...
Анджей вышел на середину комнаты.
— Мама, мы возвращаемся в Варшаву.
Он заметил быстрый взгляд матери, на мгновение задержавшийся на лице Казимежа и тут же погасший.
— А лошадей отошлете обратно? — спросила Ройская.
— Мы оставим их у Януша,— сказал Спыхала.
— Конечно! — обрадованно подхватил Ромек.
Шагая по комнате, Анджей заговорил назидательно:
— В Варшаве все может разъясниться. Прежде всего надо узнать, что делать; там должно быть какое-то руководство. Мы должны знать, что делают люди...
Ройская перебила его здравым замечанием:
— Могли бы и подождать. В конце концов наладится же какое-то сообщение.
— Полагаю, что этого слишком долго придется ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170