Только недели через три Януш осознал, как жаждет он, чтобы это молчание продолжалось вечно. И полные разногласий застольные беседы, и этот шорох в мансарде — признак жизни на верхотуре, которая прежде всегда пустовала, а теперь была обитаема. Он не хотел признаться самому себе, что этой осенью, когда новости одна хуже другой приходили не только из Варшавы, но и из Сохачева, сердце его наполняло удивительное чувство гармонии, какого он давно не испытывал. Януш лицемерно приписывал все добрым вестям с фронтов. Впрочем, это не мешало ему следить за каждым шагом Геленки.
Постепенно он убедился, что ее пребывание в Коморове вовсе не связано с бегством из Варшавы. Смекнул, что Геленка здесь, на месте, выполняет какое-то задание. Она совершала далекие прогулки по направлению к Сохачеву, но ходила и в противоположную сторону, к лесам. Януш видел ее однажды прохаживающейся по аллее в обществе какого-то юнца. Это его сердило. Как ему казалось, его злило слишком неосторожное поведение девушки.
— И это они называют конспирацией! — сказал он как-то Ядвиге.
Экономка испытующе поглядела на него и, пожав плечами, вышла. Яыушу не понравилось это молчание.
— А, пусть называют как хотят,— проворчала она, когда он в другой раз повторил ей свои наблюдения.
В Коморове ни для кого не было тайной, что в лесу под Броховом, за Кампостом, обосновались партизаны. Отряд, ближе всех находящийся к Варшаве, но как будто весьма активный.
Януш подумывал, что Геленка выполняет роль связной между отрядом и Варшавой. Однако потом он убедился, что это не так.
В конце октября стояли теплые, солнечные дни. Лес, казалось, был отлит из меди. По утрам чистое, сапфировое небо подымалось из предрассветной мглы.
Чувство гармонии нарастало. Януш находил в себе силы преодолевать все преходящее. Взирал на события как бы с высоты. И в то же время он знал, что скоро все эти чувства будут в нем подавлены. Решил сочинить что-нибудь. Сидел теперь по утрам за столиком, что-то писал и зачеркивал.
В то утро он тоже сидел часа два. Устал. Решил немного поработать в оранжерее. С радостью вышел во двор, оставив листки на столе.
Когда он уже был в теплице, Игнац доложил, что его непременно хотят видеть какие-то бабы.
Януш был несколько раздосадован.
— Какие бабы? Что за бабы?
— А это, сударь, бабы из леса, из-за Брохова.
— Что им надо?
— Они, сударь, из Люцины.
— Из Люцины? Что это значит?
— А это деревня такая есть,— сказал Игнац.— В глубине леса. Сами понимаете, сударь...
Игнац многозначительно подмигнул. Януш знал, что Игнац тайком в овине слушает радио и почитывает газеты. Поэтому сразу догадался, о чем он ведет речь.
«Люцина,— вспомнил Януш,— деревня, лежащая глубоко в пуще. Полностью контролируется партизанами».
— Ну так зови этих баб,— сказал он, сдаваясь.
Вошли две женщины, высокие, загорелые, громкоголосые. Какие-то удивительно смелые и очень симпатичные. Януш улыбнулся, только увидев их. Та, что повыше ростом и постарше, подождала, пока Игнац вышел из оранжереи, и начала без всяких предисловий:
— Мы пришли сюда, благодетель, с просьбой.
— Это не наша просьба,— добавила младшая.
— А чья?
— Да тех, из леса,— без смущения сказала старшая.
— Что вам нужно? — холодно спросил Януш.
— Да у них, благодетель, теперь есть два англичанина, а столковаться с ними невозможно.
— Значит, я должен пойти к тем, из леса? И служить им переводчиком?
— Просили, чтобы сейчас же, а то им очень некогда. Надо этих англичан поскорее отправить, что ли... А столковаться с ними — ни в какую!
— Но ведь это далеко, чертовски далеко.
— Безделица для таких ножек, как ваши. Километров двенадцать будет... Только они просили, чтобы вы непременно пришли пешком. Ведь бричка да конь и все такое прочее могут навлечь... Ей-ей, недалеко, двенадцать...
— Да что ты болтаешь,— перебила младшая,— до Люцины восемь, а там еще два-три...
— Надо в обход, не через деревню. Так что будет километров тринадцать... Часа два ходу.
— Но как же я туда попаду? — спросил Януш, раздосадованный.
— А мы вас проводим. За этим и пришли.
— Значит, я прямо сейчас должен собраться и идти?
— Выходит так, благодетель. Пока еще тепло и солнышко светит. Мы пойдем впереди...
— Чтобы не навлекать...
— А вы следом. Мы будем оглядываться, поспеваете ли за нами.— Бабы засмеялись. Януш почувствовал себя задетым.
— Не бойтесь,— сказал он,— ноги у меня еще сильные.
— Так мы межами, межами. Прыг-скок, словно зайчишки...
— Сюда-то мы шли, пожалуй, не более часа.
— Ну так и я пойду межами,— улыбнулся Януш.— Надо только взять какой-нибудь еды. Ведь это займет целый день.
— Не стоит, благодетель, там вас покормят. И у нас в Люцине перекусите. Не стоит нагружаться.
Януш уже давно не был в чистом поле. Он бодро шагал теперь за двумя веселыми бабами; они шли легко, как цыганки. Сперва у него чуть-чуть захватило дух, так стремительно двинулись они вперед. Бабы оглядывались на него и подталкивали друг друга локтем, словно это была какая-то любовная игра. Смешно ему было мчаться так вдоль межи, «прыг-скок, словно зайчишки», вдогонку за женщинами. Во всей этой осенней безмятежности он уловил вдруг новый, давно забытый оттенок сердечности или дружелюбия, нечто отрадное и прекрасное.
Мышинский не объяснил, куда направляется, но Геленку и Ядвигу, встретившихся ему в саду, слегка встревожило упрямое выражение его лица. Януш миновал их, ничего не сказав, и направился к лазу, пробитому в каменной ограде сада; вышел в поле. Когда обернулся, увидел, что обе женщины стоят в проломе стены и смотрят ему вслед. Махнул им рукой, чтобы успокоить. Меж тем его провожатые двинулись не прямо к лесу, а, сделав большой крюк, обогнули Коморов, пересекли шоссе и только здесь повернули к видневшимся на горизонте желтым и голубоватым полоскам леса.
«Я смогу вернуться каштановой аллеей,— подумал Януш, почти бежавший по меже,— они берут лишку».
Бабы шли полями. По межам, а издали казалось, что идут напрямик. Вскоре на опушке дубняка они пропали из виду. Но их черные с зеленоватым отливом платки мелькали среди стволов.
Януш торопился изо всех сил. Он чувствовал, как бодрящий воздух ускоряет ток крови, дышал так, словно у него убавилось лет, и совсем перестал думать о том, что его ждет. А вначале он досадовал, представляя себе предстоящую встречу с партизанами, наверняка трудный разговор с английскими парашютистами или заблудившимися летчиками. А когда достиг опушки и ступил на тропу в дубняке, уже совсем забыл о цели своего путешествия.
Януш сам не знал почему — и вряд ли смог бы объяснить эти ассоциации,— ему вспомнилась ранняя молодость. А может, и знал? Разумеется, похожая дорога, только меньше песку, вела из Маньковки в Молинцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Постепенно он убедился, что ее пребывание в Коморове вовсе не связано с бегством из Варшавы. Смекнул, что Геленка здесь, на месте, выполняет какое-то задание. Она совершала далекие прогулки по направлению к Сохачеву, но ходила и в противоположную сторону, к лесам. Януш видел ее однажды прохаживающейся по аллее в обществе какого-то юнца. Это его сердило. Как ему казалось, его злило слишком неосторожное поведение девушки.
— И это они называют конспирацией! — сказал он как-то Ядвиге.
Экономка испытующе поглядела на него и, пожав плечами, вышла. Яыушу не понравилось это молчание.
— А, пусть называют как хотят,— проворчала она, когда он в другой раз повторил ей свои наблюдения.
В Коморове ни для кого не было тайной, что в лесу под Броховом, за Кампостом, обосновались партизаны. Отряд, ближе всех находящийся к Варшаве, но как будто весьма активный.
Януш подумывал, что Геленка выполняет роль связной между отрядом и Варшавой. Однако потом он убедился, что это не так.
В конце октября стояли теплые, солнечные дни. Лес, казалось, был отлит из меди. По утрам чистое, сапфировое небо подымалось из предрассветной мглы.
Чувство гармонии нарастало. Януш находил в себе силы преодолевать все преходящее. Взирал на события как бы с высоты. И в то же время он знал, что скоро все эти чувства будут в нем подавлены. Решил сочинить что-нибудь. Сидел теперь по утрам за столиком, что-то писал и зачеркивал.
В то утро он тоже сидел часа два. Устал. Решил немного поработать в оранжерее. С радостью вышел во двор, оставив листки на столе.
Когда он уже был в теплице, Игнац доложил, что его непременно хотят видеть какие-то бабы.
Януш был несколько раздосадован.
— Какие бабы? Что за бабы?
— А это, сударь, бабы из леса, из-за Брохова.
— Что им надо?
— Они, сударь, из Люцины.
— Из Люцины? Что это значит?
— А это деревня такая есть,— сказал Игнац.— В глубине леса. Сами понимаете, сударь...
Игнац многозначительно подмигнул. Януш знал, что Игнац тайком в овине слушает радио и почитывает газеты. Поэтому сразу догадался, о чем он ведет речь.
«Люцина,— вспомнил Януш,— деревня, лежащая глубоко в пуще. Полностью контролируется партизанами».
— Ну так зови этих баб,— сказал он, сдаваясь.
Вошли две женщины, высокие, загорелые, громкоголосые. Какие-то удивительно смелые и очень симпатичные. Януш улыбнулся, только увидев их. Та, что повыше ростом и постарше, подождала, пока Игнац вышел из оранжереи, и начала без всяких предисловий:
— Мы пришли сюда, благодетель, с просьбой.
— Это не наша просьба,— добавила младшая.
— А чья?
— Да тех, из леса,— без смущения сказала старшая.
— Что вам нужно? — холодно спросил Януш.
— Да у них, благодетель, теперь есть два англичанина, а столковаться с ними невозможно.
— Значит, я должен пойти к тем, из леса? И служить им переводчиком?
— Просили, чтобы сейчас же, а то им очень некогда. Надо этих англичан поскорее отправить, что ли... А столковаться с ними — ни в какую!
— Но ведь это далеко, чертовски далеко.
— Безделица для таких ножек, как ваши. Километров двенадцать будет... Только они просили, чтобы вы непременно пришли пешком. Ведь бричка да конь и все такое прочее могут навлечь... Ей-ей, недалеко, двенадцать...
— Да что ты болтаешь,— перебила младшая,— до Люцины восемь, а там еще два-три...
— Надо в обход, не через деревню. Так что будет километров тринадцать... Часа два ходу.
— Но как же я туда попаду? — спросил Януш, раздосадованный.
— А мы вас проводим. За этим и пришли.
— Значит, я прямо сейчас должен собраться и идти?
— Выходит так, благодетель. Пока еще тепло и солнышко светит. Мы пойдем впереди...
— Чтобы не навлекать...
— А вы следом. Мы будем оглядываться, поспеваете ли за нами.— Бабы засмеялись. Януш почувствовал себя задетым.
— Не бойтесь,— сказал он,— ноги у меня еще сильные.
— Так мы межами, межами. Прыг-скок, словно зайчишки...
— Сюда-то мы шли, пожалуй, не более часа.
— Ну так и я пойду межами,— улыбнулся Януш.— Надо только взять какой-нибудь еды. Ведь это займет целый день.
— Не стоит, благодетель, там вас покормят. И у нас в Люцине перекусите. Не стоит нагружаться.
Януш уже давно не был в чистом поле. Он бодро шагал теперь за двумя веселыми бабами; они шли легко, как цыганки. Сперва у него чуть-чуть захватило дух, так стремительно двинулись они вперед. Бабы оглядывались на него и подталкивали друг друга локтем, словно это была какая-то любовная игра. Смешно ему было мчаться так вдоль межи, «прыг-скок, словно зайчишки», вдогонку за женщинами. Во всей этой осенней безмятежности он уловил вдруг новый, давно забытый оттенок сердечности или дружелюбия, нечто отрадное и прекрасное.
Мышинский не объяснил, куда направляется, но Геленку и Ядвигу, встретившихся ему в саду, слегка встревожило упрямое выражение его лица. Януш миновал их, ничего не сказав, и направился к лазу, пробитому в каменной ограде сада; вышел в поле. Когда обернулся, увидел, что обе женщины стоят в проломе стены и смотрят ему вслед. Махнул им рукой, чтобы успокоить. Меж тем его провожатые двинулись не прямо к лесу, а, сделав большой крюк, обогнули Коморов, пересекли шоссе и только здесь повернули к видневшимся на горизонте желтым и голубоватым полоскам леса.
«Я смогу вернуться каштановой аллеей,— подумал Януш, почти бежавший по меже,— они берут лишку».
Бабы шли полями. По межам, а издали казалось, что идут напрямик. Вскоре на опушке дубняка они пропали из виду. Но их черные с зеленоватым отливом платки мелькали среди стволов.
Януш торопился изо всех сил. Он чувствовал, как бодрящий воздух ускоряет ток крови, дышал так, словно у него убавилось лет, и совсем перестал думать о том, что его ждет. А вначале он досадовал, представляя себе предстоящую встречу с партизанами, наверняка трудный разговор с английскими парашютистами или заблудившимися летчиками. А когда достиг опушки и ступил на тропу в дубняке, уже совсем забыл о цели своего путешествия.
Януш сам не знал почему — и вряд ли смог бы объяснить эти ассоциации,— ему вспомнилась ранняя молодость. А может, и знал? Разумеется, похожая дорога, только меньше песку, вела из Маньковки в Молинцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170