Полагаю, что вам следует подчиниться. У вас нет выбора. А упорство в данном случае нежелательно.
— Что это значит? Почему нежелательно?
— Это значит — опасно,— решительно заявил Януш.
— Это значит, что нас могут убить? — спросил чернявый.
— С ума ты сошел! — напустился на него блондинчик.— Ведь мы же офицеры королевских военно-воздушных сил и находимся среди союзников. Здесь нам не может грозить никакая опасность.
— Ну, а если немцы окружат этот лес? — вышел из терпения Януш.— Если они начисто перебьют весь этот партизанский отряд, тогда что? Советую, господа, подчиниться. Вы находитесь в оккупированной стране. Вы как бы в плену...
— Мы находимся среди друзей,— отчетливо произнес блондин-идеалист.
— Разумеется, но...— Януш развел руками,— но моя миссия окончена. Больше мне нечего добавить.— И он обратился к партизану, который привел англичан: — Я кончил.
Тот звонко хлопнул себя по бедру.
— Ну, шагом марш,— скомандовал он англичанам.— Пошли. У «барчуков» головы снова наклонились, как у двух китайских болванчиков.
— Good bye!1 — произнесли они одновременно и вышли спокойным, ровным шагом из «арсенала».
Януш изложил содержание беседы с англичанами пожилому партизану, который казался ему наиболее рассудительным из всей этой компании.
Партизан выслушал его и тут же вышел.
Тогда Януш обратился к типу с бакенбардами, который продолжал стоять на страже у дверей:
— Моя миссия закончена. Можно идти домой?
— Погодите,— мрачно ответил тот и, к величайшему изумлению Януша, тоже вышел, оставив его одного среди хомутов и винтовок. Пропадал он довольно долго.
«Вечно теряешь время»,— вздыхал Януш. Наконец приплелся Збышек с бакенбардами и проговорил даже с некоторой грустью:
— Ну, теперь все. Больше вы никому не нужны.
II
Молодой партизан, смахивающий на медведя и решительно не желавший вступать в разговор, проводил Мышинского до того самого места, где он расстался со своей провожатой. Оттуда Януш шел уже один.
Дойдя до опушки, он остановился и посмотрел в сторону деревни. Люцина лежала тихая, словно необитаемая, под лучами осеннего солнца. За деревней снова тянулся лес, который предстояло пройти, чтобы попасть в Коморов.
Януш старался понять, почему не испытывает страха. Ведь его наверняка поджидала здесь не одна ловушка.
Встреча с лесными людьми вытеснила ощущение непосредственной опасности. Если там ничего с ним не случилось, так тут уж ему и вовсе нечего бояться.
Мышинский хотел уже двинуться дальше, как вдруг позади услыхал чей-то голос. Неторопливо оглянулся: он ощущал потребность собраться с мыслями, побыть в одиночестве, а женский голос выводил его из этого состояния.
Обернувшись, он увидел женщину, которая привела его на партизанскую базу.
— Уважаемый,— сказала она,— что же это они вас отпустили не по-христиански? Вы, верно, голодны, отмахали столько верст. Идемте со мной. Загляните в мою хату.
Януш заметил, что на этот раз женщина — видимо потому, что отсутствовала подружка, выражалась вполне интеллигентно, ни в ее произношении, ни в лексиконе уже не было ничего вульгарного.
Он и сам не знал почему, но это произвело на него скорее отрицательное впечатление.
— А вы, видно, кончали школу? — сказал Януш.
— Ох, какая там школа...— отмахнулась она. Януш не очень охотно, но все-таки последовал за ней.
Они шли в сторону Люцины. Дым над хатами поднимался прямо в небо.
— Какая превосходная погода,— заметил Януш.
— Чего же вы хотите? Осень. У нас всегда осенью благодать.
Это звучало крайне банально.
— Мужа нет, поехал в Варшаву, но мы с соседушкой («Наконец какие-то человеческие слова»,— подумал Януш), но мы с соседушкой кое-что для вас приготовили. Я знала, что эти партизаны ничего вам не дадут.
— Кое-что они мне дали,— сказал Януш, но думал совсем о другом. Не о хлебе.
Дальше они шли уже молча. Деревня производила впечатление чистой, но очень бедной.
В третью хату от края они вошли одни. Никого не встретили по дороге, ни ребятишек, ни даже скотины. Ни одна собака не забрехала.
Они очутились в светелке, которая была довольно темной. Окна затеняли кусты и высокие деревья, росшие здесь возле хат,— вероятно, остатки леса.
— Я сейчас...— сказала хозяйка и скрылась в другой половине дома.
Януш сидел один. Он не хотел признаться себе, но партизанский лагерь произвел на него глубокое впечатление.
Большое впечатление произвели на него также англичане. Их наивное отношение к обстановке. Они непременно хотели попасть в Англию — а ведь ясно, что доставить их туда нет возможности.
«Пусть им кажется, что летят в Англию,— произнес он про себя.— А когда приземлятся в Саратове, так оно и будет».
И подумал* «А может, действительно, их отправят в Саратов?»
Ему стало жаль этих англичан. Он представлял себе мины «барчуков».
Дело в том, что, покидая партизанский лагерь, Мышинский еще раз мимоходом увиделся с «барчуками».
В тот промежуток времени — между расставанием со своим стражем и встречей с женщиной, когда Януш проходил мимо густых кустов орешника и уже почти приближался к поляне, на которой стояла деревня, он вдруг обнаружил обоих англичан, стоявших в чаще и казавшихся теперь почти нереальными. За ними, разумеется, маячила какая-то фигура—очевидно, тот добрый партизан, который и разрешил им это последнее свидание с Янушем.
Януш вошел в кусты — орешник еще был покрыт густой увядшей бурой листвой.
Ребята тонули в зарослях и мерцающем свете, просеянном сквозь ветви и остатки осенних листьев. Солнечные блики лежали на их лицах, словно на картине.
Почти ничего не говоря, буркнув что-то похожее на «good bye», они сунули ему в руки два предмета. Младший — томик в сафьяновом переплете — «Шелли»,— сказал он, а второй, высокий,— холодный гладкий кольт.
Теперь, сидя в хате и дожидаясь трапезы, Януш сказал себе:
— Вот я и вооружен на смерть и на жизнь.
И надо признать, что наличие этого пистолета в кармане несколько повлияло на состояние его духа.
Он устал, и ему даже отчасти казалось, будто он грезит.
Януш оглядел комнату. Здесь было лишь несколько табуреток и кровать. Он сидел у ветхого стола, доски которого были гладко отполированы от долгого употребления.
Было даже как-то естественно, что на таком столе непременно должна появиться краюшка черного хлеба и крынка простокваши. Но провожатая, которую, как выяснил Януш, звали Сабиной, принесла большое белое блюдо, смахивающее на господское, а на блюде жареного, ароматного, обложенного подрумянившимися картофелинами гуся. Был и окорок, лук, нарезанный ломтиками, и помидоры.
Разумеется, появился и хлеб, но белый, а также початая бутылка самогона.
Януш только теперь почувствовал, насколько он голоден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
— Что это значит? Почему нежелательно?
— Это значит — опасно,— решительно заявил Януш.
— Это значит, что нас могут убить? — спросил чернявый.
— С ума ты сошел! — напустился на него блондинчик.— Ведь мы же офицеры королевских военно-воздушных сил и находимся среди союзников. Здесь нам не может грозить никакая опасность.
— Ну, а если немцы окружат этот лес? — вышел из терпения Януш.— Если они начисто перебьют весь этот партизанский отряд, тогда что? Советую, господа, подчиниться. Вы находитесь в оккупированной стране. Вы как бы в плену...
— Мы находимся среди друзей,— отчетливо произнес блондин-идеалист.
— Разумеется, но...— Януш развел руками,— но моя миссия окончена. Больше мне нечего добавить.— И он обратился к партизану, который привел англичан: — Я кончил.
Тот звонко хлопнул себя по бедру.
— Ну, шагом марш,— скомандовал он англичанам.— Пошли. У «барчуков» головы снова наклонились, как у двух китайских болванчиков.
— Good bye!1 — произнесли они одновременно и вышли спокойным, ровным шагом из «арсенала».
Януш изложил содержание беседы с англичанами пожилому партизану, который казался ему наиболее рассудительным из всей этой компании.
Партизан выслушал его и тут же вышел.
Тогда Януш обратился к типу с бакенбардами, который продолжал стоять на страже у дверей:
— Моя миссия закончена. Можно идти домой?
— Погодите,— мрачно ответил тот и, к величайшему изумлению Януша, тоже вышел, оставив его одного среди хомутов и винтовок. Пропадал он довольно долго.
«Вечно теряешь время»,— вздыхал Януш. Наконец приплелся Збышек с бакенбардами и проговорил даже с некоторой грустью:
— Ну, теперь все. Больше вы никому не нужны.
II
Молодой партизан, смахивающий на медведя и решительно не желавший вступать в разговор, проводил Мышинского до того самого места, где он расстался со своей провожатой. Оттуда Януш шел уже один.
Дойдя до опушки, он остановился и посмотрел в сторону деревни. Люцина лежала тихая, словно необитаемая, под лучами осеннего солнца. За деревней снова тянулся лес, который предстояло пройти, чтобы попасть в Коморов.
Януш старался понять, почему не испытывает страха. Ведь его наверняка поджидала здесь не одна ловушка.
Встреча с лесными людьми вытеснила ощущение непосредственной опасности. Если там ничего с ним не случилось, так тут уж ему и вовсе нечего бояться.
Мышинский хотел уже двинуться дальше, как вдруг позади услыхал чей-то голос. Неторопливо оглянулся: он ощущал потребность собраться с мыслями, побыть в одиночестве, а женский голос выводил его из этого состояния.
Обернувшись, он увидел женщину, которая привела его на партизанскую базу.
— Уважаемый,— сказала она,— что же это они вас отпустили не по-христиански? Вы, верно, голодны, отмахали столько верст. Идемте со мной. Загляните в мою хату.
Януш заметил, что на этот раз женщина — видимо потому, что отсутствовала подружка, выражалась вполне интеллигентно, ни в ее произношении, ни в лексиконе уже не было ничего вульгарного.
Он и сам не знал почему, но это произвело на него скорее отрицательное впечатление.
— А вы, видно, кончали школу? — сказал Януш.
— Ох, какая там школа...— отмахнулась она. Януш не очень охотно, но все-таки последовал за ней.
Они шли в сторону Люцины. Дым над хатами поднимался прямо в небо.
— Какая превосходная погода,— заметил Януш.
— Чего же вы хотите? Осень. У нас всегда осенью благодать.
Это звучало крайне банально.
— Мужа нет, поехал в Варшаву, но мы с соседушкой («Наконец какие-то человеческие слова»,— подумал Януш), но мы с соседушкой кое-что для вас приготовили. Я знала, что эти партизаны ничего вам не дадут.
— Кое-что они мне дали,— сказал Януш, но думал совсем о другом. Не о хлебе.
Дальше они шли уже молча. Деревня производила впечатление чистой, но очень бедной.
В третью хату от края они вошли одни. Никого не встретили по дороге, ни ребятишек, ни даже скотины. Ни одна собака не забрехала.
Они очутились в светелке, которая была довольно темной. Окна затеняли кусты и высокие деревья, росшие здесь возле хат,— вероятно, остатки леса.
— Я сейчас...— сказала хозяйка и скрылась в другой половине дома.
Януш сидел один. Он не хотел признаться себе, но партизанский лагерь произвел на него глубокое впечатление.
Большое впечатление произвели на него также англичане. Их наивное отношение к обстановке. Они непременно хотели попасть в Англию — а ведь ясно, что доставить их туда нет возможности.
«Пусть им кажется, что летят в Англию,— произнес он про себя.— А когда приземлятся в Саратове, так оно и будет».
И подумал* «А может, действительно, их отправят в Саратов?»
Ему стало жаль этих англичан. Он представлял себе мины «барчуков».
Дело в том, что, покидая партизанский лагерь, Мышинский еще раз мимоходом увиделся с «барчуками».
В тот промежуток времени — между расставанием со своим стражем и встречей с женщиной, когда Януш проходил мимо густых кустов орешника и уже почти приближался к поляне, на которой стояла деревня, он вдруг обнаружил обоих англичан, стоявших в чаще и казавшихся теперь почти нереальными. За ними, разумеется, маячила какая-то фигура—очевидно, тот добрый партизан, который и разрешил им это последнее свидание с Янушем.
Януш вошел в кусты — орешник еще был покрыт густой увядшей бурой листвой.
Ребята тонули в зарослях и мерцающем свете, просеянном сквозь ветви и остатки осенних листьев. Солнечные блики лежали на их лицах, словно на картине.
Почти ничего не говоря, буркнув что-то похожее на «good bye», они сунули ему в руки два предмета. Младший — томик в сафьяновом переплете — «Шелли»,— сказал он, а второй, высокий,— холодный гладкий кольт.
Теперь, сидя в хате и дожидаясь трапезы, Януш сказал себе:
— Вот я и вооружен на смерть и на жизнь.
И надо признать, что наличие этого пистолета в кармане несколько повлияло на состояние его духа.
Он устал, и ему даже отчасти казалось, будто он грезит.
Януш оглядел комнату. Здесь было лишь несколько табуреток и кровать. Он сидел у ветхого стола, доски которого были гладко отполированы от долгого употребления.
Было даже как-то естественно, что на таком столе непременно должна появиться краюшка черного хлеба и крынка простокваши. Но провожатая, которую, как выяснил Януш, звали Сабиной, принесла большое белое блюдо, смахивающее на господское, а на блюде жареного, ароматного, обложенного подрумянившимися картофелинами гуся. Был и окорок, лук, нарезанный ломтиками, и помидоры.
Разумеется, появился и хлеб, но белый, а также початая бутылка самогона.
Януш только теперь почувствовал, насколько он голоден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170