о, нехорошо! Юзек тогда был очень красив. Помню, он вошел в салон, когда я уже пела, и сел на краешек стула. И помню, что голос мой вдруг стал еще нежнее. Понимаете? Нет, вам этого не понять. Вы никогда не пели. Он уже тогда был красив, а ведь сколько ему было тогда? Пятнадцать лет. Кажется, пятнадцать лет... А потом Оля пела для вас ту же самую песню, и вы слушали и плакали...
Спыхала протестующе покачал головой.
— Не плакали, так вам хотелось плакать, все равно,— продолжала Эльжбета,— а потом вы ее бросили. И она плакала. Все мы плачем. А теперь Анджей, такой красивый, такой необыкновенный, ее сын. Видели вы его сегодня? Вы видели, как он красив? И вот теперь в него стреляют. Он стоит в ночи, в темноте, и в него стреляют. Убьют его. И кто убьет? Немцы? Это вы его убьете! Ведь вы и Юзека убили! Понимаете? Вы убили Юзека, убили, убили... Вы убили моего Юзека!..
Эльжбета стояла уже совсем близко от Казимежа и, твердя эти слова: «Вы Юзека убили!» — колотила Спыхалу по плечу свопм маленьким кулачком, и в этом порыве было и отчаяние и исступленье. Эльжбета, стоявшая перед Спыхалой с пылающим лицом и растрепанными седеющими волосами, показалась ему безумной. Он схватил ее молотящий кулачок и сжал в своих больших, костистых руках.
— Не бейте меня,— проговорил он без улыбки,— я совсем не заслужил этого.
— Все вы это заслужили. Это же страшно.
— Необходимо,— серьезно сказал Спыхала.
— Единственная ценность, которая есть у нас,— это жизнь.— Эльжбета снова отошла к зеркалу.
— Собственная жизнь и, может, чужая? — вновь гамлетовским тоном проговорил Спыхала.
— Вы ужасны.— Эльжбета села на тахту.— У меня такое впечатление, что вы никогда не бываете самим собой.
Дверь, ведущая во внутренние комнаты, отворилась, и на пороге появилась какая-то длинная фигура в светлом одеянии.
— Кто тут? Эльжбета, ты здесь? Почему так темно?
— Я здесь, Роза.— Эльжбета снова отошла к зеркалу. Стала приглаживать волосы.
— Где это так стреляют? — спросила Роза.
— Не знаю, дорогая, восстание идет.
— И кто это так стреляет?
— Не знаю. Наверно, наши и немцы.
— Кто здесь еще? — спросила графиня Казерта, тараща свои почти совсем ничего не видящие глаза.
— Пан Спыхала пришел,— неприязненно ответила Эльжбета.
— Пан Спыхала? Это тот, что с Марысей Билинской приезжал в Палермо?
— Тот самый,— басом ответил Спыхала.
— О, а вы помните Палермо?
Графиня, словно призрак, двинулась вперед. Она была в светлом, сверкающем халате.
— Вы помните мой дом в Палермо?
— Плохо. Я был там так недолго.
— Да. Это когда мама умерла. Там еще случилось что-то с этими драгоценностями. Вы очень любили Марысю...— убежденно проговорила графиня.
— Ах, Роза,— сказала Эльжбета.
Роза стояла в свете свечи. Несмотря на преклонный возраст, на подслеповатые выпученные глаза, она показалась Казимежу красивой, красивой этим своим аристократическим безобразием. В ней было что-то зловещее.
— А почему вы не поехали с Марысей? — спросила вдруг графиня.
Спыхала молчал.
— Почему? Марыся сейчас в Палермо. Алек писал этой — как бишь там ее зовут? — панне Бесядецкой, кажется...
— Бесядовской,— поправила Эльжбета.
— Да, да, Бесядецкой. Алек писал, но не из Лондона. Я уж не знаю откуда. А пан Спыхала здесь зачем? — обратилась она вдруг к Эльжбете за разъяснением.
— Он ищет Анджея и Геленку...
— Ага...— протянула Роза таким тоном, словно в простой этой фразе она не поняла ни слова.— Хорошо. А вы очень любили Марысю? Жаль, что вы не могли на ней жениться...
— Ты очень неделикатна, Роза,— попробовала вмешаться Эльжбета.
— Нет, нет. Отчего же? Во время войны все должны быть искренними.— Роза говорила с забавным иностранным акцентом.— Вы любили Марысю. Что же в этом плохого? Я и сейчас люблю. Никогда в жизни не любила, а сейчас вот люблю. Я прямо сама не своя от этой любви.
Эльжбета вышла из себя.
— Роза, дорогая,— резко повернувшись, проговорила она -ты и вправду болтаешь, как помешанная. Иди-ка лучше в свою комнату. Ложись. Andate in letto ,— добавила она. Вероятно, это были слова из какой-то оперной арии.
— Вы, княгиня, не боитесь своих чувств,— проговорил он, и неожиданно для самого себя уселся на стул.
Эльжбета забеспокоилась.
— Правда, Роза, тебе надо отдохнуть. Неизвестно, что нас ждет завтра.
Но княгиня не слушала ее. Она села на диван против Спыхалы и взяла его за руку. Пальцы у нее были потные и холодные.
— Скажите,— заговорила она,— вы сражаетесь? Сражаетесь. А это очень опасно для немцев?
Эльжбета возмутилась.
— Но, Роза, что ты говоришь? Спыхала инстинктивно отпрянул.
— Когда сражаются в тесном городе, то это очень опасно для обеих сторон.
— А то у меня есть здесь один друг немец, он из баварской семьи, Виттельсбах, вы знаете. Я боюсь за него. C'est un cousin de mon mari.
— Нам-то какое до этого дело, Роза? — проговорила Эльжбета.
— А мне есть дело. Меня тревожит, что вы стреляете в немцев. И то, что немцы стреляют в вас,— тоже. Что вы хотите? Это естественная реакция. Все в жизни — естественная реакция. Натура — это самое главное. Нельзя противиться натуре,— добавила она таким тоном, словно сделала поразительно важное открытие,— а мы всегда противимся натуре. Натура потянула меня сюда. Зачем я сюда приехала? Вы помните, как красиво у нас в Палермо, на нашей улице, на виа делла Либерта. Помните? На виа делла Либерта. Liberta — по-нашему «свобода». Вы понимаете: della, della liberta.
— Tu divagues ,— проговорила Эльжбета.
— Потому что все сходят с ума из-за этой liberta. У нас чернорубашечники пели: della, della liberta.
Она хотела уйти, но Спыхала задержал ее.
— Послушайте,— сказал он, сделав шаг в ее сторону,— может, у вас есть какие-нибудь вести от Мары си?
Роза остановилась и смерила Казимежа взглядом с ног до головы.
— Я не переписываюсь с пани Билинской,— сказала она.— Я считаю, что по многим причинам не могу этого делать.
Эльжбета потеряла терпение.
— Ох, Роза,— сказала она,— иди же, наконец, к себе, прошу тебя. Нельзя говорить такие вещи,— добавила она, чуть не плача.
— Как хочешь,— ответила Роза,— сейчас пойду. Так ты не знаешь, где это стреляли? — добавила она, уходя.
— Знаю,— зло ответила Эльжбета,— в гимназии Гурского.
— Что за времена,—выходя, вздохнула княгиня,— в гимназии стреляют из винтовок!
— Пан Казимеж,— обратилась Эльжбета к Спыхале,— освободите меня от этой женщины.
Спыхала выпрямился.
— Я должен ее застрелить?
— Ах, нет! Губерт хотел ее застрелить. А я, идиотка, не дала.
— Вы немножко преувеличиваете,—попробовал улыбнуться Спыхала.
С улицы Гортензия все еще доносилась стрельба.
В пустых комнатах вдруг раздались гулкие шаги. Кто-то блуждал в потемках, наконец нашел дверь в комнату Эльжбеты и локтем толкнул ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Спыхала протестующе покачал головой.
— Не плакали, так вам хотелось плакать, все равно,— продолжала Эльжбета,— а потом вы ее бросили. И она плакала. Все мы плачем. А теперь Анджей, такой красивый, такой необыкновенный, ее сын. Видели вы его сегодня? Вы видели, как он красив? И вот теперь в него стреляют. Он стоит в ночи, в темноте, и в него стреляют. Убьют его. И кто убьет? Немцы? Это вы его убьете! Ведь вы и Юзека убили! Понимаете? Вы убили Юзека, убили, убили... Вы убили моего Юзека!..
Эльжбета стояла уже совсем близко от Казимежа и, твердя эти слова: «Вы Юзека убили!» — колотила Спыхалу по плечу свопм маленьким кулачком, и в этом порыве было и отчаяние и исступленье. Эльжбета, стоявшая перед Спыхалой с пылающим лицом и растрепанными седеющими волосами, показалась ему безумной. Он схватил ее молотящий кулачок и сжал в своих больших, костистых руках.
— Не бейте меня,— проговорил он без улыбки,— я совсем не заслужил этого.
— Все вы это заслужили. Это же страшно.
— Необходимо,— серьезно сказал Спыхала.
— Единственная ценность, которая есть у нас,— это жизнь.— Эльжбета снова отошла к зеркалу.
— Собственная жизнь и, может, чужая? — вновь гамлетовским тоном проговорил Спыхала.
— Вы ужасны.— Эльжбета села на тахту.— У меня такое впечатление, что вы никогда не бываете самим собой.
Дверь, ведущая во внутренние комнаты, отворилась, и на пороге появилась какая-то длинная фигура в светлом одеянии.
— Кто тут? Эльжбета, ты здесь? Почему так темно?
— Я здесь, Роза.— Эльжбета снова отошла к зеркалу. Стала приглаживать волосы.
— Где это так стреляют? — спросила Роза.
— Не знаю, дорогая, восстание идет.
— И кто это так стреляет?
— Не знаю. Наверно, наши и немцы.
— Кто здесь еще? — спросила графиня Казерта, тараща свои почти совсем ничего не видящие глаза.
— Пан Спыхала пришел,— неприязненно ответила Эльжбета.
— Пан Спыхала? Это тот, что с Марысей Билинской приезжал в Палермо?
— Тот самый,— басом ответил Спыхала.
— О, а вы помните Палермо?
Графиня, словно призрак, двинулась вперед. Она была в светлом, сверкающем халате.
— Вы помните мой дом в Палермо?
— Плохо. Я был там так недолго.
— Да. Это когда мама умерла. Там еще случилось что-то с этими драгоценностями. Вы очень любили Марысю...— убежденно проговорила графиня.
— Ах, Роза,— сказала Эльжбета.
Роза стояла в свете свечи. Несмотря на преклонный возраст, на подслеповатые выпученные глаза, она показалась Казимежу красивой, красивой этим своим аристократическим безобразием. В ней было что-то зловещее.
— А почему вы не поехали с Марысей? — спросила вдруг графиня.
Спыхала молчал.
— Почему? Марыся сейчас в Палермо. Алек писал этой — как бишь там ее зовут? — панне Бесядецкой, кажется...
— Бесядовской,— поправила Эльжбета.
— Да, да, Бесядецкой. Алек писал, но не из Лондона. Я уж не знаю откуда. А пан Спыхала здесь зачем? — обратилась она вдруг к Эльжбете за разъяснением.
— Он ищет Анджея и Геленку...
— Ага...— протянула Роза таким тоном, словно в простой этой фразе она не поняла ни слова.— Хорошо. А вы очень любили Марысю? Жаль, что вы не могли на ней жениться...
— Ты очень неделикатна, Роза,— попробовала вмешаться Эльжбета.
— Нет, нет. Отчего же? Во время войны все должны быть искренними.— Роза говорила с забавным иностранным акцентом.— Вы любили Марысю. Что же в этом плохого? Я и сейчас люблю. Никогда в жизни не любила, а сейчас вот люблю. Я прямо сама не своя от этой любви.
Эльжбета вышла из себя.
— Роза, дорогая,— резко повернувшись, проговорила она -ты и вправду болтаешь, как помешанная. Иди-ка лучше в свою комнату. Ложись. Andate in letto ,— добавила она. Вероятно, это были слова из какой-то оперной арии.
— Вы, княгиня, не боитесь своих чувств,— проговорил он, и неожиданно для самого себя уселся на стул.
Эльжбета забеспокоилась.
— Правда, Роза, тебе надо отдохнуть. Неизвестно, что нас ждет завтра.
Но княгиня не слушала ее. Она села на диван против Спыхалы и взяла его за руку. Пальцы у нее были потные и холодные.
— Скажите,— заговорила она,— вы сражаетесь? Сражаетесь. А это очень опасно для немцев?
Эльжбета возмутилась.
— Но, Роза, что ты говоришь? Спыхала инстинктивно отпрянул.
— Когда сражаются в тесном городе, то это очень опасно для обеих сторон.
— А то у меня есть здесь один друг немец, он из баварской семьи, Виттельсбах, вы знаете. Я боюсь за него. C'est un cousin de mon mari.
— Нам-то какое до этого дело, Роза? — проговорила Эльжбета.
— А мне есть дело. Меня тревожит, что вы стреляете в немцев. И то, что немцы стреляют в вас,— тоже. Что вы хотите? Это естественная реакция. Все в жизни — естественная реакция. Натура — это самое главное. Нельзя противиться натуре,— добавила она таким тоном, словно сделала поразительно важное открытие,— а мы всегда противимся натуре. Натура потянула меня сюда. Зачем я сюда приехала? Вы помните, как красиво у нас в Палермо, на нашей улице, на виа делла Либерта. Помните? На виа делла Либерта. Liberta — по-нашему «свобода». Вы понимаете: della, della liberta.
— Tu divagues ,— проговорила Эльжбета.
— Потому что все сходят с ума из-за этой liberta. У нас чернорубашечники пели: della, della liberta.
Она хотела уйти, но Спыхала задержал ее.
— Послушайте,— сказал он, сделав шаг в ее сторону,— может, у вас есть какие-нибудь вести от Мары си?
Роза остановилась и смерила Казимежа взглядом с ног до головы.
— Я не переписываюсь с пани Билинской,— сказала она.— Я считаю, что по многим причинам не могу этого делать.
Эльжбета потеряла терпение.
— Ох, Роза,— сказала она,— иди же, наконец, к себе, прошу тебя. Нельзя говорить такие вещи,— добавила она, чуть не плача.
— Как хочешь,— ответила Роза,— сейчас пойду. Так ты не знаешь, где это стреляли? — добавила она, уходя.
— Знаю,— зло ответила Эльжбета,— в гимназии Гурского.
— Что за времена,—выходя, вздохнула княгиня,— в гимназии стреляют из винтовок!
— Пан Казимеж,— обратилась Эльжбета к Спыхале,— освободите меня от этой женщины.
Спыхала выпрямился.
— Я должен ее застрелить?
— Ах, нет! Губерт хотел ее застрелить. А я, идиотка, не дала.
— Вы немножко преувеличиваете,—попробовал улыбнуться Спыхала.
С улицы Гортензия все еще доносилась стрельба.
В пустых комнатах вдруг раздались гулкие шаги. Кто-то блуждал в потемках, наконец нашел дверь в комнату Эльжбеты и локтем толкнул ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170