— Вы теперь вылитый Пилсудский,— добавила панна Текла, усаживаясь на табурет.
— Тьфу! — сплюнул Станислав,— придумали бы что-нибудь получше.
— А что, вам Пилсудский не нравится?
Панна Текла, не находя другой темы, продолжала начатый разговор.
— Не было бы Пилсудского — не задали бы нам такой трепки...
В том, что говорил старый лакей, слышалось не столько о разгромленной армии, сколько воспоминание о трагической смерти сына. Панна Текла снова припомнила все подробности этой смерти, и в сердце ее зашевелилась неприязнь к Янушу, который вмешивался в «такие дела». Сама того не желая, она винила Станислава за то, что тот заговорил об этом, и, пожалуй, скорее стремясь отомстить ему, но если переменить тему, она спросила:
— Как вы себя чувствуете, пан Станислав?
— Как я себя должен чувствовать?— беспокойно заворочался на постели старик.— Каяадая косточка у меня болит. Посмотрите на мои лапы.
Он вытащил из-под серого одеяла свои старческие руки и показал их панне Текле. Они были изуродованы артритом.
— А ноги! Ломота в них — словно кошки скребутся. Находились, натоптались по графским салонам...
В глазах Станислава зажглись злые огоньки. Панне Текле стало жаль старика: должно быть, он очень страдает, раз уж говорит так. Ведь смысл их обоих был в службе. Она решила и успокоить и одновременно утешить его.
— Вы были хорошим слугой, пан Станислав. Нам в других домах завидовали.
— Завидовали, завидовали! — фыркал больной старик,— было чему завидовать! Верно, я был хорошим слугой, лакеем. Прыгал, как собачонка на задних лапках. И больше ничего.
Панна Текла почувствовала себя задетой.
— А кем бы вы еще хотели быть?
Станислав не отвечал. Он нетерпеливо пошевельнулся, и это причинило ему боль, он застонал. Вытащил из-под подушки жестяную коробочку с табаком и бумагой и принялся скручивать цигарку.
— А у вас-то что было в жизни, панна Текла? — вдруг спросил он, внимательно взглянув на Бесядовскую из-под нависших бровей.— Что у вас было? Скандалили со мной из-за каждого пустяка, из-за каждой рюмки вина... Чистые скатерти мне приходилось прямо-таки вырывать у вас из рук. И чего вы добились? Ничего у вас не было и не будет...
— У них самих тоже ничего уже нет,— пробовала защищать своих хозяев Текла.
— Так ведь было,— ядовито процедил Вевюрский. Злость сочилась из него, как вода из дырявого бурдюка.
Панна Текла знала его, знала, что он вообще злюка и брюзга. Но это была не мелкая раздражительность. Она рождалась где-то в глубинах его души и зажигала его глаза страстью. Панна Текла вздохнула.
— А вы помните те дома на Украине? Как ведь бывало: лягут 01Ш спать, в усадьбе тихо, а над садом стоит луна, словно мельничное колесо, и такое повсюду спокойствие. Вокруг покой и на душе покой. Помните, пан Станислав?
— Ну как же, помню! Ноги болят, и серебро надо чистить, где уж там на луну пялиться...
— Но вы пялились, пялились,— ласково засмеялась панна Текла, вспомнив теплые летние ночи.— А откуда же Янек взялся бы, коли не было бы лунной ночи?
Станислав сел в кровати. Он был разгневан.
— Янек совсем не оттуда,— сказал он резко.— Янек из Варшавы. И смерть ему суждена была в Варшаве,— добавил он. Рука, державшая цигарку, заметно дрожала.
Панна Текла пыталась успокоить его.
— Каждому свое, не всем одна судьба на свете...
— А в конечном счете всех ждет одно и то же,— проговорил, словно бы уже немного остывая, Станислав,— все кончается одинаково. Положат в яму и песком засыплют.
На глазах Станислава показались слезы. Текла никогда не видела его плачущим.
— Всем одно и то же на роду написано,— почти шепотом повторил он, снова откинувшись на низкую подушечку.
Текле он показался очень бледным. Щеки у него запали еще глубже, резкие морщины протянулись от носа к уголкам рта.
Она попробовала начать с другого конца.
— А ксендз заходит сюда? — спросила она.
Станислав беспокойно зашевелился. Посмотрел на Теклу так, словно хотел как можно скорее избавиться от нее.
— А на что мне ксендз? Мой Янек отправился на тот свет без попов...
— Я всегда с грустью думаю об этом,— кивнула панна Текла,— сколько их так гибнет!
— Бессмысленно.
— Нет, нет, не бессмысленно,— громче запротестовала Текла.— Они умирают ради всех нас.
— Много нам от того пользы?
Станислав прикрыл глаза. Он был сыт по горло этим разговором.
Но панна Текла не сдавалась.
— А впрочем, мы ведь не знаем, какова их последняя минута. Если они достаточно искренне раскаиваются в своих грехах...
Станислав лежал с закрытыми глазами. Заговорил он очень тихо:
— Какие там у него грехи? Смолоду он был не такой, как все. Тихий какой-то, учиться не очень хотел, но такой послушный: «Сейчас, папочка», или: «"Хорошо, папочка». Только потом зря пошел на этот Шленск. «Восстание, говорит, восстание». Вечно у них в голове восстания... И к коммуне пристал.
— Ты рад был,— панна Текла неожиданно перешла на «ты»,— рад был, когда его в кутузку посадили.
— А, думал, что он не выскочит оттуда. Несколько лет посидит и выйдет поумнее. Глупый был, всегда совал нос куда не следует. Ну и нашел вот такую смерть.
Станислав немного помолчал.
— Умер,— сказал он громче, не открывая глаз,— никак не могу я себе этого представить.
Панна Текла кивнула головой.
— И Януша убили.
Станислав еще шире открыл глаза. Внимательно посмотрел на Бесядовскую.
— Да,— сказал он и вдруг добавил: — Лилек тоже пошел... Он Янеку верный друг был.
— Коммунист,—вздохнула старая дева. Станислав махнул рукой. Неясно, что это означало,— то ли он отмахивался от назойливых слов и еще более назойливых мыслей панны, то ли давал ей знак уйти.
Панна Текла именно так поняла этот жест и поднялась.
— Ладно,— прошептала —-я уж пойду. А вы подумайте.
Она не окончила фразы. Но оба они и так знали, о чем надо подумать больному Станиславу.
Старый лакей протянул руку своей извечной неприятельнице, и они молча простились. От двери панна Текла еще раз оглянулась. Станислав лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Одеяло поднималось у него на груди. «Недолго уже»,— подумала старая экономка и тихо затворила за собой дверь.
Она постояла еще немного в коридоре. Перед глазами ее пробегала бесконечная череда чистых тарелок и свежих салфеток, сверкающего серебра,— всех обедов и ужинов, которые она выдавала Станиславу. Припомнились ей куличи и пироги в сочельник, закуски и пирожные, игры, крестины, свадьбы... свадьба Марыси Мышинской и князя Билинского, и все ее препирательства со Станиславом, и пугливые ее одинокие взгляды из окна столовой на цветущие каштаны, на пахучие липы, на пожелтевшие листья. Взгляды на снега и цветы пустой и добропорядочной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170