А потом еще, как прихожу домой, вечно один.
— Вот кончатся каникулы — все соберемся дома.
— Иногда, хоть вас и много, мне все кажется, что я один. Вы уже ничем не помогаете мне, дети мои.
Анджей удивленно взглянул на отца.
— Что это значит — не помогаем?
— Да вот так. Как я уже не помогаю своей матери. Уже не с ней я, вот так и вы.
— Ты хочешь сказать, что нас не интересует твоя работа?
— Вот именно.
— Да, так вот оно и бывает. Ничего не поделаешь.
Анджей и сам удивился своим словам, а особенно тону, каким он это сказал. Прежней душевной близости уже не было. Отец как-то раздражал его. Раньше такого не случалось, Анджей даже задумался над этим.
— Вот и похоронили мы нашу тетю Михасю,— произнес минуту спустя Голомбек.
Они остановились на поляне. Резкий ветер сгибал верхушки деревьев, и, несмотря на то, что был самый разгар лета, казалось, наступила осень.
— Это ужасно,— сказал Анджей,— просто предел варварства. Положить умершего в ящик и зарыть в землю. Пусть там гниет.
— Так уж заведено.
— Но это говорит о том, какие мы еще варвары. Люди будут умирать иначе, они должны умирать иначе.
— Но как?
— Откуда я знаю! Распылиться вот с этим ветром, улететь куда-то... А так — это ужасно.
— Да, мир не очень хорошо устроен,— философски заметил Франтишек. Было похоже, что он не очень понял, что имеет в виду Анджей.
Они прошли еще немного.
— Как-то по-осеннему все выглядит после этой грозы,— сказал Анджей.— А ведь еще только начало августа.
— Через месяц тебе уже надо быть в Варшаве.
— Ужасно боюсь экзаменов. На архитектурном всегда такой конкурс.
— Ты — и вдруг не сдашь! — Франтишек с нежностью осмотрел на своего умного сына.
— Ты так веришь в меня?
— А что? Верю.
— Да, если бы там была одна математика. Но ведь еще ринок. А рисунок мне не очень дается. Рисую я, как Билинский. архитектор должен иначе.
— Ветер какой. И верно, будто осень.
— Ты еще останешься?
— Нет, после обеда возвращаюсь в Варшаву.
— И маму захватишь?
— И маму. Там же Геленка осталась... у одной женщины, маме надо вернуться в Орлов.
— Вместе поедете?
— Конечно.
— А ведь мама...— и Анджей заколебался.— Ты любишь маму? — спросил он вдруг.— Очень любишь?
Франтишек снова удивленно остановился.
— Ну, знаешь ли, странный вопрос. Разумеется, люблю. почему ты спросил?
— Потому что мама иногда кажется мне грустной.
— Грустной?
— Ну как тебе сказать — какой-то такой...
Зажатым в руке прутиком он сбивал листья с придорожных кустов.
— Оставь ты эти листья, зачем сбиваешь?
— Ох, папа. Иногда я ничего не понимаю. Франтишек улыбнулся.
— Утешься, я тоже.
И остановившись, отец поцеловал сына в голову.
— А эта самая Кася, она что? — спросил он. Анджей побагровел как рак.
— Ну что ты! Абсолютно ничего, уверяю тебя.
— Столько тут девиц всяких крутится,— озабоченно заметил Голомбек.
— Совсем как у тебя в кондитерской,— отпарировал Анджей даже как будто в чем-то взял верх.
— Ну, там совсем другое дело,— несколько огорченно воз-разил Франтишек.
— Одна там была довольно хорошенькая. Та, что по-французски болтала.
— Ты считаешь? Возможно. Но ее уже нет.
— Да, как будто.
— Откуда ты знаешь?
— Антек говорил. Это была его симпатия.
— О боже. Вечно с вами одни неприятности. Они уже подходили к дому.
— Ты не думай, Анджей,— неожиданно серьезно сказал Голомбек,— не думай, что мама из-за меня такая грустная. Я в этом не виноват. Совершенно.
— Папа, дорогой,— расчувствовался вдруг Анджей,— я же знаю.
И поцеловал отцу руку.
Поминальный обед был роскошный, не то что в будни. Было несколько соседей, приехал ксендз Ромала. Ройская, очевидно желая отличить Касю за то, что та ходила за больной, велела ей прислуживать за столом. Распоряжался всем старый Франтишек, а Кася разносила картошку, салат, пирожные к компоту. Анджей ничего не мог с собой поделать: каждый раз, когда девушка наклонялась к нему с блюдом, он заливался ярким румянцем. Ему было не по себе, казалось, черное платье Каси, которое она взяла у горничной, неприятно пахнет потом и какими-то кухонными соусами. Да и Кася тоже смущалась и багровела. Оля несколько раз кинула взгляд в сторону Анджея.
За столом разговаривали о покойной. Ксендз Ромала превозносил ее достоинства, ее набожность. Анджея поразило, в каком тоне все говорили о тете Михасе. Еще недавно все отзывались о ней с легкой иронией, с усмешкой, подшучивали над ее флюсами и лечебными травами. А теперь говорили, как о римской матроне. Только Франек сидел неподвижный, молчаливый, уставясь в светлые окна,и лишь время от времени вытирал свои маленькие жирные от еды губы.
Сразу после обеда родители уехали. Оля как-то особенно сердечно обняла Анджея и поцеловала его в лоб. Анджею стало совестно. Как он все же несправедлив к матери.
— Я скоро вернусь в Варшаву,— сказал он.
И действительно, каникулы уже подходили к концу. Дни становились все короче, но долгие теплые вечера были особенно хороши. Именно в такие вечера приходил Ромек, и они играли с Анджеем «Simple Aveu» и другие сентиментальные пустячки. Не знаменитых садовниц Ройской (в этом году их было немного, да и со времени женитьбы Валерека на Климе никакой роли и «светской» жизни двора они уже не играли) под руку прохаживались перед домом, среди благоухающих левкоев и настурций, и шептались о разных господских переживаниях и секретах. Кася работала опять на дворе, и Анджей совсем перестал ее видеть.
Как-то поздно вечером, уже после ужина, Ромек вытащил его на «круг» в Петрыборы. Петрыборы были куда больше Пустых Лонк, и перед волостным правлением там устроили танцевальный круг. Площадку сделали довольно просторную, только вот оркестр был убогий, типично деревенский — гармошка, скрипка и барабан, монотонный ритм которого придавал музыке совсем примитивный характер.
— Ну прямо Центральная Африка,— заявил Ромек тоном бывалого путешественника.
— Молено подумать, будто ты не вылезал из этой самой Центральной Африки,— засмеялся Анджей.
Освещенные большим рефлектором, танцоры кружились по площадке без особого увлечения. И вообще веселье протекало спокойно. Чинно и благородно, как говорят в таких случаях люди преклонного возраста.
Стоя в сторонке, Анджей с Ромеком поглядывали на танцующих.
— Гляди,— воскликнул Ромек.— Кася с Алюней танцует! И действительно, они заметили в толпе высоченного Алексия.
Кася была гораздо ниже его и почти терялась среди танцующих пар. Время от времени мелькала только ее черная, гладко причесанная голова.
— А нам и потанцевать-то не с кем,— сказал Ромек. — Все девчата танцуют со своими постоянными кавалерами.
Анджей не очень-то был знаком ни с девчатами, ни с кавалерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
— Вот кончатся каникулы — все соберемся дома.
— Иногда, хоть вас и много, мне все кажется, что я один. Вы уже ничем не помогаете мне, дети мои.
Анджей удивленно взглянул на отца.
— Что это значит — не помогаем?
— Да вот так. Как я уже не помогаю своей матери. Уже не с ней я, вот так и вы.
— Ты хочешь сказать, что нас не интересует твоя работа?
— Вот именно.
— Да, так вот оно и бывает. Ничего не поделаешь.
Анджей и сам удивился своим словам, а особенно тону, каким он это сказал. Прежней душевной близости уже не было. Отец как-то раздражал его. Раньше такого не случалось, Анджей даже задумался над этим.
— Вот и похоронили мы нашу тетю Михасю,— произнес минуту спустя Голомбек.
Они остановились на поляне. Резкий ветер сгибал верхушки деревьев, и, несмотря на то, что был самый разгар лета, казалось, наступила осень.
— Это ужасно,— сказал Анджей,— просто предел варварства. Положить умершего в ящик и зарыть в землю. Пусть там гниет.
— Так уж заведено.
— Но это говорит о том, какие мы еще варвары. Люди будут умирать иначе, они должны умирать иначе.
— Но как?
— Откуда я знаю! Распылиться вот с этим ветром, улететь куда-то... А так — это ужасно.
— Да, мир не очень хорошо устроен,— философски заметил Франтишек. Было похоже, что он не очень понял, что имеет в виду Анджей.
Они прошли еще немного.
— Как-то по-осеннему все выглядит после этой грозы,— сказал Анджей.— А ведь еще только начало августа.
— Через месяц тебе уже надо быть в Варшаве.
— Ужасно боюсь экзаменов. На архитектурном всегда такой конкурс.
— Ты — и вдруг не сдашь! — Франтишек с нежностью осмотрел на своего умного сына.
— Ты так веришь в меня?
— А что? Верю.
— Да, если бы там была одна математика. Но ведь еще ринок. А рисунок мне не очень дается. Рисую я, как Билинский. архитектор должен иначе.
— Ветер какой. И верно, будто осень.
— Ты еще останешься?
— Нет, после обеда возвращаюсь в Варшаву.
— И маму захватишь?
— И маму. Там же Геленка осталась... у одной женщины, маме надо вернуться в Орлов.
— Вместе поедете?
— Конечно.
— А ведь мама...— и Анджей заколебался.— Ты любишь маму? — спросил он вдруг.— Очень любишь?
Франтишек снова удивленно остановился.
— Ну, знаешь ли, странный вопрос. Разумеется, люблю. почему ты спросил?
— Потому что мама иногда кажется мне грустной.
— Грустной?
— Ну как тебе сказать — какой-то такой...
Зажатым в руке прутиком он сбивал листья с придорожных кустов.
— Оставь ты эти листья, зачем сбиваешь?
— Ох, папа. Иногда я ничего не понимаю. Франтишек улыбнулся.
— Утешься, я тоже.
И остановившись, отец поцеловал сына в голову.
— А эта самая Кася, она что? — спросил он. Анджей побагровел как рак.
— Ну что ты! Абсолютно ничего, уверяю тебя.
— Столько тут девиц всяких крутится,— озабоченно заметил Голомбек.
— Совсем как у тебя в кондитерской,— отпарировал Анджей даже как будто в чем-то взял верх.
— Ну, там совсем другое дело,— несколько огорченно воз-разил Франтишек.
— Одна там была довольно хорошенькая. Та, что по-французски болтала.
— Ты считаешь? Возможно. Но ее уже нет.
— Да, как будто.
— Откуда ты знаешь?
— Антек говорил. Это была его симпатия.
— О боже. Вечно с вами одни неприятности. Они уже подходили к дому.
— Ты не думай, Анджей,— неожиданно серьезно сказал Голомбек,— не думай, что мама из-за меня такая грустная. Я в этом не виноват. Совершенно.
— Папа, дорогой,— расчувствовался вдруг Анджей,— я же знаю.
И поцеловал отцу руку.
Поминальный обед был роскошный, не то что в будни. Было несколько соседей, приехал ксендз Ромала. Ройская, очевидно желая отличить Касю за то, что та ходила за больной, велела ей прислуживать за столом. Распоряжался всем старый Франтишек, а Кася разносила картошку, салат, пирожные к компоту. Анджей ничего не мог с собой поделать: каждый раз, когда девушка наклонялась к нему с блюдом, он заливался ярким румянцем. Ему было не по себе, казалось, черное платье Каси, которое она взяла у горничной, неприятно пахнет потом и какими-то кухонными соусами. Да и Кася тоже смущалась и багровела. Оля несколько раз кинула взгляд в сторону Анджея.
За столом разговаривали о покойной. Ксендз Ромала превозносил ее достоинства, ее набожность. Анджея поразило, в каком тоне все говорили о тете Михасе. Еще недавно все отзывались о ней с легкой иронией, с усмешкой, подшучивали над ее флюсами и лечебными травами. А теперь говорили, как о римской матроне. Только Франек сидел неподвижный, молчаливый, уставясь в светлые окна,и лишь время от времени вытирал свои маленькие жирные от еды губы.
Сразу после обеда родители уехали. Оля как-то особенно сердечно обняла Анджея и поцеловала его в лоб. Анджею стало совестно. Как он все же несправедлив к матери.
— Я скоро вернусь в Варшаву,— сказал он.
И действительно, каникулы уже подходили к концу. Дни становились все короче, но долгие теплые вечера были особенно хороши. Именно в такие вечера приходил Ромек, и они играли с Анджеем «Simple Aveu» и другие сентиментальные пустячки. Не знаменитых садовниц Ройской (в этом году их было немного, да и со времени женитьбы Валерека на Климе никакой роли и «светской» жизни двора они уже не играли) под руку прохаживались перед домом, среди благоухающих левкоев и настурций, и шептались о разных господских переживаниях и секретах. Кася работала опять на дворе, и Анджей совсем перестал ее видеть.
Как-то поздно вечером, уже после ужина, Ромек вытащил его на «круг» в Петрыборы. Петрыборы были куда больше Пустых Лонк, и перед волостным правлением там устроили танцевальный круг. Площадку сделали довольно просторную, только вот оркестр был убогий, типично деревенский — гармошка, скрипка и барабан, монотонный ритм которого придавал музыке совсем примитивный характер.
— Ну прямо Центральная Африка,— заявил Ромек тоном бывалого путешественника.
— Молено подумать, будто ты не вылезал из этой самой Центральной Африки,— засмеялся Анджей.
Освещенные большим рефлектором, танцоры кружились по площадке без особого увлечения. И вообще веселье протекало спокойно. Чинно и благородно, как говорят в таких случаях люди преклонного возраста.
Стоя в сторонке, Анджей с Ромеком поглядывали на танцующих.
— Гляди,— воскликнул Ромек.— Кася с Алюней танцует! И действительно, они заметили в толпе высоченного Алексия.
Кася была гораздо ниже его и почти терялась среди танцующих пар. Время от времени мелькала только ее черная, гладко причесанная голова.
— А нам и потанцевать-то не с кем,— сказал Ромек. — Все девчата танцуют со своими постоянными кавалерами.
Анджей не очень-то был знаком ни с девчатами, ни с кавалерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170