«Что все это значит? Но ведь надо же что-то делать для людей,— усмехнулся он.— Хотя бы вот для этого Мальского. Это же ученик Эдгара».
«Ага,— вспомнил он,— надо ему сказать об этом письме».
И он вышел в сад. Мальский сидел на скамейке под дубом с таким видом, с каким сидел бы экзотический кенарь на жалком орешнике. Но это было даже забавно.
— Ну, как вам здесь нравится?
— Чудесно, право... Все здесь как-то... как бы это сказать... Г исконно польское.
Слова «исконно польское» он произнес в кавычках, словно издеваясь над самим собой. Но все же произнес.
Януш сел рядом с ним на скамью. Темно-серый цвет неба словно бы прояснил зелень молодых ясеней и орешника, стоящих перед дубом. Листья недвижно замерли, готовые, однако, затрепетать в любой миг.
— Вы знаете,— сказал Януш,— старый Яжина сказал мне на похоронах, что у него есть какие-то письма Эдгара... Вероятно, к Рысеку. Надо бы съездить взглянуть.
Мальский оживился:
— Непременно! А нельзя сейчас, сию минуту?
— Это очень далеко. Придется отправиться с утра пораньше.
— Далеко? Как далеко?
— Километров сорок.
— Но у вас же есть автомобиль.
— Есть. Только нет шофера.
— Я поведу,—заверил Мальский.—Я когда-то водил машину.
— Вот уж на это я не согласен,— засмеялся Януш.— Убьемся из-за вас — и конец.
Мальский обиделся.
— Почему это из-за меня мы непременно должны убиться! Но в конце концов повез их Фибих, которому очень не хотелось бросать свой сад, потому что как раз начался сбор малины.
— Будто это так уж спешно — собирать малину? — удивился Януш.
Малина может высохнуть или осыпаться.
Старый Яжина жил в той же большой низкой комнате с желтым роялем в углу, но, видимо, держали его здесь уже из милости, так как и видел и слышал он плоховато. Ходила за ним шустрая девица — Дануся. Но ей больше подошло бы имя Ягенка — такая она была сильная. Так и носилась с топотом взад и вперед.
Разговаривать со стариком было трудно — он не очень хорошо понимал, чего от него хотят, хоть и узнал обоих сразу. Он все трогал Мальского то за плечо, то за колено:
— Вы же с моим Рысеком дружны были! И тихо всхлипывал.
— Никого, сударь, никогошеньки,— говорил он, указывая Янушу на пустую комнату.— Вот, один как перст. Дануся — это дочка дворника, а может, садовника... Ну, оттуда, знаете? Из Аркадии. Пан Эдгар ее знал. Такая славная была деточка...
Тут на сцену явилась сама Дануся.
— Дануся! — закричал старый Яжина.— Дануся! Подойди-ка к господам. Помнишь пана Эдгара? Куколок тебе вырезал...
Дануся пожала плечами. Ей казалось, что все, о чем говорит старый органист, всего лишь плод его размягченного мозга.
— Не помню я ничего такого.
— Может, угостишь господ чем-нибудь?
— А чем мне их угощать? Чаю могу дать...
— Ну так дай, деточка.
Выяснилось, что о письмах старик ничего не помнит. Он даже стал убеждать их, что никаких писем не было, что Эдгар никогда и не писал Рысеку и что он, Яжина, не помнит, чтобы он кому-либо говорил об этих письмах.
— Да как же так? Вы еще на похоронах Эдгара говорили!
— А, на похоронах, да, да...— согласился старик и вновь расчувствовался.— Да, на похоронах говорил вам, только это вовсе не письма, а открытка.
—- Пусть будет открытка,— сказал Мальский,— все равно мы хотели бы на нее взглянуть.
— Ноты были, это верно... Вон там на рояле ноты его, Рысека, и пана Эдгара... Эти... как их Рысек называл?.. Ага, эскизы. Были такие эскизы. Да Гелена все пожгла. Еще перед смертью. Пожгла, это уж вы мне поверьте. Она все жгла и ломала. Такая уж она была. И к радио меня не подпускала...
— Ну а открытка? — спросил Януш.
Но старый органист не слушал его, уйдя в воспоминания о Гелене.
— Знаете, она ведь так мучилась! Целых десять дней... Ничего есть не могла. Все нутро у нее сожгло. Так ей, уж простите, клистир ставили из вина и молока... Ох, сударь, как она мучилась! День и ночь я с ней сидел. Все грехи ей за эти муки отпустятся... И Яжина принялся искать платок.
— Вы насчет открытки говорили,— снова напомнил Януш. Дануся принесла два стакана мутного чая.
— Дануся, а где же та открытка? Помнишь, такая голубая! От пана Эдгара!
— Да что вы, деда, привязались с этим паном Эдгаром! — буркнула Дануся, поставив стаканы на стол.
— Такая была ласковая деточка...— сказал старик, обращаясь к Янушу.— Поищи эту открыточку, Дануся, я тебе ее недавно показывал. Такая голубенькая, блестящая.
— А я ее у себя на стенку приколола. Нельзя, что ли?
— Так ты принеси, деточка, принеси...
— Я с вами схожу! — вскочил Мальский.
Дануся прошла через сени в тесную каморку. Там стояла аккуратно заправленная постель и столик. Больше ничего. Над постелью к полосатому коврику была приколота открытка. Дануся неохотно сняла ее и молча, с угрюмым видом протянула стоявшему у порога Мальскому. Мальский с триумфом доставил ее в большую комнату.
— Есть, есть! — пищал он, размахивая открыткой. Януш взял ее из рук Мальского.
Это была почтовая открытка несколько большего, чем обычно, размера. На фоне ярко-голубого лакированного неба вырисовывалась Триумфальная арка в Париже. Рядом была изображена содкова, обвитая стебельками клевера с четырьмя листочками. Открытка была засижена мухами, но голубизна ее не вылиняла и, чистая, назойливо-броская, окаймляла изящные очертания арки. На другой стороне адрес, написанный рукой Эдгара, и слева текст: «Сердечный привет из Парижа. Эдсар Шиллерь. Вот и все.
Януш улыбнулся и отдал открытку Мальскому. Тот принялся крутить ее так и сяк.
— Никакой ценности это не имеет,— сказал Януш. Мальский возмутился.
— Как это не имеет? А подпись?
— Подписей Эдгара много, хотя бы на счетах от портного.
— И больше у вас ничего нет? —с отчаянием обратился к Яжине Мальский.
— Нет, нету. И никаких писем никогда не было. Пан Эдгар наезжал порой, и то давно это было, а писать не писал. Может, у Гелены что было...
Януш промолчал, не желая затрагивать эту щекотливую тему.
— Какие-то бумаги она жгла...— И старый органист вдруг замолчал, беспомощно глядя на Мышинского.
Януш вновь взял открытку. Каким это чудом Эдгар, который всегда старался писать на отличной или, уж во всяком случае на приличной бумаге, Эдгар, не любивший открыток, как мог он купить такое уродство и отослать его в Лович? Неужели у него не было под рукой другой открытки? Или кто-нибудь поднес ему эту в качестве образца безвкусицы? А может, шел Елисейскими полями и наткнулся на несчастного старичка, умолявшего купить у него несколько открыток? Дату Шиллер не поставил, число на почтовом штемпеле стерлось. Сама открытка не выцвела, но обратная сторона пожелтела — видимо, долго лежала на солнце. Клочок бумаги, привет одного покойника другому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170