Стал рассматривать ее. Мы подошли. Я увидел трех сидящих человек. Сморщенный палец елозил по старому снимку.
— Это Хакгас, отец Ханум, — аксакал показал на просто одетого мужчину.— Это Зунзала, мать Ханум,— палец задержался на женщине, одетой в простенькое ситцевое платье.— А это Ханум,— он легонько постучал ногтем по изображению красивой и скромной девушки, сидевшей между родителями.— Фотографию сделали в этом дворе, перед этим домом!
Больше он ничего не сказал нам. За ним будто кто-то гнался. .Он; быстро задернул шторы, потеснил нас к выходу, запер висячий замок, а ключ положил в бурку, застегнув карман той же булавкой. Он вывел нас с этого мертвого двора и снова пошел по круче вверх.
Остановились мы рядом с тремя изваяниями — аксакалами, сидевшими на камне, покрытом кошмой. Наш провожатый, чуть-чуть наклонив голову в нашу сторону, стал что-то им говорить. Я думая, они его не слышат: ни один из них не шевельнулся, но я ошибся. Изваяния вдруг ожили. Сначала у одного, потом у другого, затем у третьего губы, растянулись в обе стороны, аксакалы улыбались. Потом все трое стали хихикать, смехом я бы это не назвал.
Наш аксакал от них не отставал, ручеек его смеха зажурчал снова. Смотрю, и Рамазанов смеется. Он смеялся погромче, но не заглушал аксакалов, очень вежливо смеялся. А я, кажется, переборщил... Мы так весело смеялись, что прибежали крутившиеся недалеко пацаны, окружили нас, выставили глазенки.
Смех оборвался сразу. Старик с козлиной бородкой, сидевший посередине, крикнул на мальчишек — те как воробьи разлетелись по сторонам. Затем, обратившись к капитану, он стал что-то чертить рукой в воздухе. Капитан
перевел мне:
— В этом ауле у Хакгаса, кроме меня, нет других родственников. Если бы у него было золото, значит, горы наши золотые. Если бы Хакгас за всю жизнь имел хотя бы пять золотых монет, то порог моего дома был бы сделан из золота. Наверное, мои куры несли не свои обычные двадцать яичек в день, а двадцать золотых монет, если Хакгас мог оставить дочери в наследство золотые монеты... К сожалению, горы эти не золотые, камни как камни — вот что такое наши горы; порог моего дома не золотой, а деревянный, а куры, черт их побери, несут не золотые монеты, а обыкновенные яйца, если не верите — идите посмотрите...
Мы договорились со стариками официально оформить все их показания и попросили их после обеда в сельсовет. Сами же пошли вниз. Там нас уже ждали с охотничьими ружьями. Председатель распорядился, и местные жители принесли нам, два ружья, у председателя сельсовета было свое. Пилот вертолета отказался идти с нами;
— Ни пуха ни пера, если не дочитаю до конца «Цену головы», ночью спать не буду.
— Твое дело! — только и сказали мы ему и пошли к подножью горы, на вершине которой сверкал снег.
— Поверьте, ребята, джейран должен быть там, не выше той скалы,— председатель махнул рукой вверх,— В это время он всегда появляется здесь. Стоит, выставит уши. Сколько раз он меня соблазнял, но я удержался...
Мы шли все время вверх. Председатель двигался быстро, уходя от нас далеко вперед. Наверху он останавливался и поджидал нас. Он отдыхал таким образом. Мы же, пыхтя и охая, все время лезли без передышки. Ружья становились все тяжелее. В конце концов и мы остановились, не дойдя до председателя, который маячил совсем недалеко, просто рукой подать до него, но сил идти дальше не было.
— Эй, власть, ешь сам своего джейрана, с нас и зайчатины хватит! — крикнул ему Рамазанов, и я с ним согласился.
Голос сверху ответил:
— Эй, милиция, где ваша выдержка, а ну-ка покажите ее!
— Попробуем...— сказали мы и стали продолжать подъем.
Рамазанов ничего не говорил мне, но я чувствовал, что связываю его. Все же он — горец и плелся за мной из вежливости, а так мог бы, думаю, легко взбежать на самую высокую гору. Это я понял, замечая иногда, как ловко он ставит ноги на самые ненадежные или скользкие выступы и камни. А если бы лы были не в горах, а в пустыне? Что было бы? Тогда впереди шел бы не председатель сельсовета... Впрочем, и я бы не шел перед гостями, это было бы невежливо.
Почему я так переживал и мучился во время этого подъема? Ведь в Чули, Кугитанге, мы поднимались еще выше, чем в этих горах. Нет сомнения, что эту высоту я мог бы взять при любой погоде самое большее за час, особенно если бы мы гнались не за джейраном, а за преступниками.
Высокое место всегда вызывает у человека беспокойство. Мы спешили туда, куда, как предполагалось, выйдет джейран. Вах-хей, если бы я знал, какой нас ждет там сюрприз!
ЧАРДЖОУ
Телефон прозвонил только один раз, а рука Хаиткулы, который секунду назад спал крепким сном, уже взяла трубку. Он услышал голос Талхата;
— Товарищ майор, докладываю: я приехал.
— Когда вернулся, дорогой? Привет, привет... Только что? устал? Ладно, встретимся у ГАИ.
Как оы ни хотелось остаться в приятном плену утреннего сна, Хаиткулы, стараясь не разбудить жену, выбрался из постели, оделся. Осторожно, чтобы не потревожить своих домочадцев, прошел на балкон, вытащил в прихожую велосипед. Плащ ему не понадобился, потому что он. был в шерстяном спортивном костюме. Он вышел из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь, щелкнул английский замок.
От их домов до ГАИ было одинаковое расстояние, поэтому они подъехали к будке автоинспекции одновременно, хотя и с разных сторон. Обнялись, снова сели на велосипеды, выехали на шоссе. Рассвет только занимался, поэтому на поднимавшейся в гору магистрали было пустынно. Подъехав к высокому холму на окраине города, на вершине которого вздымались руины древней крепости, они оставили у подножья свой транспорт и по тропинке, промытой первым теплым дождем, поднялись наверх. Огляделись...
Какой вид! С одной стороны — могучая Амударья, с другой — бескрайние барханы Каракумов, а посередине, упираясь в этот холм, уходил вдаль на многие километры самый большой, самый красивый город древнейшей провинции Лебаб, город «четырех дорог» — Чарджоу. Только отсюда, с этих развалин, можно оценить и красоту этого края, и размах современного строительства. Но... они поднялись сюда, не для того, чтобы любоваться видами или подышать освежающим морозным воздухом. Просто в этом уединенном месте никто их не потревожит и не прервет взволнованный рассказ Талхата Хасянова.
Талхат дошел до кульминации, остановился, набрал в легкие воздуха, положил руку на плечо Хаиткулы. Майор слушал его и не перебивал.
— ...Я уже шел к колодцу, обдумывая все, что увидел И услышал, как вдруг меня будто кто-то схватил за ноги и не пускает дальше. Сам не знаю, почему остановился... Затылком, что ли, дочувствовал опасность? Оглянулся — бежит ко мне его волкодав. Рычит, хрипит, не собака, а тигр или сам шайтан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Это Хакгас, отец Ханум, — аксакал показал на просто одетого мужчину.— Это Зунзала, мать Ханум,— палец задержался на женщине, одетой в простенькое ситцевое платье.— А это Ханум,— он легонько постучал ногтем по изображению красивой и скромной девушки, сидевшей между родителями.— Фотографию сделали в этом дворе, перед этим домом!
Больше он ничего не сказал нам. За ним будто кто-то гнался. .Он; быстро задернул шторы, потеснил нас к выходу, запер висячий замок, а ключ положил в бурку, застегнув карман той же булавкой. Он вывел нас с этого мертвого двора и снова пошел по круче вверх.
Остановились мы рядом с тремя изваяниями — аксакалами, сидевшими на камне, покрытом кошмой. Наш провожатый, чуть-чуть наклонив голову в нашу сторону, стал что-то им говорить. Я думая, они его не слышат: ни один из них не шевельнулся, но я ошибся. Изваяния вдруг ожили. Сначала у одного, потом у другого, затем у третьего губы, растянулись в обе стороны, аксакалы улыбались. Потом все трое стали хихикать, смехом я бы это не назвал.
Наш аксакал от них не отставал, ручеек его смеха зажурчал снова. Смотрю, и Рамазанов смеется. Он смеялся погромче, но не заглушал аксакалов, очень вежливо смеялся. А я, кажется, переборщил... Мы так весело смеялись, что прибежали крутившиеся недалеко пацаны, окружили нас, выставили глазенки.
Смех оборвался сразу. Старик с козлиной бородкой, сидевший посередине, крикнул на мальчишек — те как воробьи разлетелись по сторонам. Затем, обратившись к капитану, он стал что-то чертить рукой в воздухе. Капитан
перевел мне:
— В этом ауле у Хакгаса, кроме меня, нет других родственников. Если бы у него было золото, значит, горы наши золотые. Если бы Хакгас за всю жизнь имел хотя бы пять золотых монет, то порог моего дома был бы сделан из золота. Наверное, мои куры несли не свои обычные двадцать яичек в день, а двадцать золотых монет, если Хакгас мог оставить дочери в наследство золотые монеты... К сожалению, горы эти не золотые, камни как камни — вот что такое наши горы; порог моего дома не золотой, а деревянный, а куры, черт их побери, несут не золотые монеты, а обыкновенные яйца, если не верите — идите посмотрите...
Мы договорились со стариками официально оформить все их показания и попросили их после обеда в сельсовет. Сами же пошли вниз. Там нас уже ждали с охотничьими ружьями. Председатель распорядился, и местные жители принесли нам, два ружья, у председателя сельсовета было свое. Пилот вертолета отказался идти с нами;
— Ни пуха ни пера, если не дочитаю до конца «Цену головы», ночью спать не буду.
— Твое дело! — только и сказали мы ему и пошли к подножью горы, на вершине которой сверкал снег.
— Поверьте, ребята, джейран должен быть там, не выше той скалы,— председатель махнул рукой вверх,— В это время он всегда появляется здесь. Стоит, выставит уши. Сколько раз он меня соблазнял, но я удержался...
Мы шли все время вверх. Председатель двигался быстро, уходя от нас далеко вперед. Наверху он останавливался и поджидал нас. Он отдыхал таким образом. Мы же, пыхтя и охая, все время лезли без передышки. Ружья становились все тяжелее. В конце концов и мы остановились, не дойдя до председателя, который маячил совсем недалеко, просто рукой подать до него, но сил идти дальше не было.
— Эй, власть, ешь сам своего джейрана, с нас и зайчатины хватит! — крикнул ему Рамазанов, и я с ним согласился.
Голос сверху ответил:
— Эй, милиция, где ваша выдержка, а ну-ка покажите ее!
— Попробуем...— сказали мы и стали продолжать подъем.
Рамазанов ничего не говорил мне, но я чувствовал, что связываю его. Все же он — горец и плелся за мной из вежливости, а так мог бы, думаю, легко взбежать на самую высокую гору. Это я понял, замечая иногда, как ловко он ставит ноги на самые ненадежные или скользкие выступы и камни. А если бы лы были не в горах, а в пустыне? Что было бы? Тогда впереди шел бы не председатель сельсовета... Впрочем, и я бы не шел перед гостями, это было бы невежливо.
Почему я так переживал и мучился во время этого подъема? Ведь в Чули, Кугитанге, мы поднимались еще выше, чем в этих горах. Нет сомнения, что эту высоту я мог бы взять при любой погоде самое большее за час, особенно если бы мы гнались не за джейраном, а за преступниками.
Высокое место всегда вызывает у человека беспокойство. Мы спешили туда, куда, как предполагалось, выйдет джейран. Вах-хей, если бы я знал, какой нас ждет там сюрприз!
ЧАРДЖОУ
Телефон прозвонил только один раз, а рука Хаиткулы, который секунду назад спал крепким сном, уже взяла трубку. Он услышал голос Талхата;
— Товарищ майор, докладываю: я приехал.
— Когда вернулся, дорогой? Привет, привет... Только что? устал? Ладно, встретимся у ГАИ.
Как оы ни хотелось остаться в приятном плену утреннего сна, Хаиткулы, стараясь не разбудить жену, выбрался из постели, оделся. Осторожно, чтобы не потревожить своих домочадцев, прошел на балкон, вытащил в прихожую велосипед. Плащ ему не понадобился, потому что он. был в шерстяном спортивном костюме. Он вышел из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь, щелкнул английский замок.
От их домов до ГАИ было одинаковое расстояние, поэтому они подъехали к будке автоинспекции одновременно, хотя и с разных сторон. Обнялись, снова сели на велосипеды, выехали на шоссе. Рассвет только занимался, поэтому на поднимавшейся в гору магистрали было пустынно. Подъехав к высокому холму на окраине города, на вершине которого вздымались руины древней крепости, они оставили у подножья свой транспорт и по тропинке, промытой первым теплым дождем, поднялись наверх. Огляделись...
Какой вид! С одной стороны — могучая Амударья, с другой — бескрайние барханы Каракумов, а посередине, упираясь в этот холм, уходил вдаль на многие километры самый большой, самый красивый город древнейшей провинции Лебаб, город «четырех дорог» — Чарджоу. Только отсюда, с этих развалин, можно оценить и красоту этого края, и размах современного строительства. Но... они поднялись сюда, не для того, чтобы любоваться видами или подышать освежающим морозным воздухом. Просто в этом уединенном месте никто их не потревожит и не прервет взволнованный рассказ Талхата Хасянова.
Талхат дошел до кульминации, остановился, набрал в легкие воздуха, положил руку на плечо Хаиткулы. Майор слушал его и не перебивал.
— ...Я уже шел к колодцу, обдумывая все, что увидел И услышал, как вдруг меня будто кто-то схватил за ноги и не пускает дальше. Сам не знаю, почему остановился... Затылком, что ли, дочувствовал опасность? Оглянулся — бежит ко мне его волкодав. Рычит, хрипит, не собака, а тигр или сам шайтан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71