Едва началась регистрация, как оба пассажира, с таким трудом доставшие билеты, неожиданно изменили свое решение лететь в Чарджоу и сейчас же продали их двум студентам, тщетно осаждавшим, как и другие пассажиры, окошечко дежурного кассира. Совершив эту операцию, Старик снова занял очередь в кассу, а Длинный ушел в зал ожидания. Через несколько часов они уже сидели в самоле-
те, летевшем из Ташкента в Махачкалу. Во второй половине того же дня их можно было бы увидеть на площади перед аэровокзалом столицы Дагестана, где, несмотря на вереницу свободных такси, они ловили свободного «частника». Водитель «Москвича» любезно подвез их туда, куда попросил Старик.
И снова они подождали, когда скроется с глаз ненужный свидетель, только потом пошли по тротуару взбегавшей в гору улочки.
— Опять пешком? — Длинный, видно, не любил больших прогулок.— Зачем тогда «колеса» брали?
Старик, попыхивая «Памиром», хмуро объяснил:
— Если не хотим сами себе выкопать могилу, мы должны быть очень осторожными, башлык! Ты думаешь, чарджоус-кая милиция спит? Я тебе должен объяснить, как они работают? Откуда ты знаешь, что собаки не бегут по нашим следам? Что...
Слово застряло у него в горле, потому что у Старика начался приступ кашля. А Длинному не хотелось возражать ему, хотя после сказанного Стариком он невольно обернулся и посмотрел туда, откуда они шли. «Зачем с ним спорить,— думал он,—нельзя обижать того, кто столько сделал мне добра... Столько, сколько я не видел от родного брата. Аллах не помог, а он выручил,..»
Длинный мысленно перенесся в прошлое.Судьба свела их вместе лет пятнадцать тому назад в исправительно-трудовой колонии. Когда Длинному оставались до освобождения считанные деньки, он не удержался, чтобы не позариться на добро одного из осужденных. В вспыхнувшей драке к затылку Длинного был приставлен нож. Еще секунда... Но случай спас ему жизнь. Откуда ни возьмись появился пожилой человек и палкой, на которую он опирался, отстранил нож. Это было воспринято как приказ. Длинного никто больше пальцем не тронул.
Он тогда бросился к своему освободителю, не зная, чем его отблагодарить. Но его спаситель в благодарности не нуждался. Хотя его и донимал кашель, с гордой осанкой он вышел из барака. Это и был Старик.
Настал день освобождения, и они встретились еще раз. Их освободили в один и тот же день, поэтому они вместе прощались с начальником колонии в том помещении, откуда выходят за ворота без охраны, вместе дали обещание никогда сюда не возвращаться.
Вторая встреча связала их крепко-накрепко. Они оба поселились в Чарджоу: что называется, пустили здесь корни.
Они действительно сдержали слово и не вернулись в исправительно-трудовую колонию. Люди забыли об их темном прошлом. Их считали близкими друзьями и всюду приглашали вместе.
Длинный остался со Стариком, хотя тот ни разу ему не сказал: «Оставайся со мной», не приказывал, не просил... Старик был уверен, что даже если бы сроки их освобождения не совпали и Длинный вышел бы позднее, рано или поздно он нашел бы своего спасителя. Он хорошо знал психологию подобных людей и безошибочно угадал в Длинном того, кто из благодарности готов стать рабом своего благодетеля.
Дни, проведенные в колонии, они считали непростительно потерянными и, выйдя на волю, стремились жить так, чтобы каждый их день шел за два и чтобы сама жизнь платила им вдвойне — благами и удовольствиями. Они этого добились, причем научились ловко скрывать многие махинации и от милиции, и даже от близких людей...
Старик постучал в калитку двора, огороженного высокой стеной из естественного горного камня. Во дворе залаяла собака, ее лай становился все громче, и Длинному стало не по себе. Он сунул руку в карман, нащупал нож.
— Цыц! Здесь живет друг! — Старик схватил его за руку.— Когда надо будет показать твой красивый кинжал с белой рукояткой, скажу...
— Хорошо, подожду, башлык. — Длинный все же отступил на шаг.— Не люблю я собак... Загавкают — у меня душа переворачивается.
— Мне самому они до сих пор снятся.— Старик говорил очень тихо, так, чтобы его мог слышать только Длинный.— Она вот лает, а я опять там. Не могу привыкнуть, будто время остановилось.
Собайа затихла. Загремели засовы, мужской голос спросил:
— Кто там?
Длинный увидел, как просветлело лицо Старика. Он сказал по-азербайджански:
— Горхмагинэн, бу мэнэм. Ачгинэн. (Не бойся, открывай. Это я.)
Калитка открылась. Среднего роста, полный, в незастег-нутом пиджаке хозяин торопливо поздоровался и впустил их во двор. Вид у него был встревоженный. Но, убедившись,
что гости, после того как разулись и сбросили в прихожей лишнюю одежду, ведут себя спокойно, успокоился и сам. Он пригласил их в просторную гостиную, такую просторную, что в ней можно было бы развернуться и всаднику с лошадью.
— Салам! Живы-здоровы? Доехали благополучно?.. Я поджидал вас.
Старик начал отвечать ему, но смолк на полуслове, как только на пороге комнаты появилась старуха в черном платье и черном платке на голове. Хозяин заверил гостей: они могут беседовать, не боясь, что их подслушают. «Она глухая, выстрела не услышит». Но Старик обиделся, что его прервали, и не проронил ни слова, пока старуха не ушла.
Он вытащил из кармана пачку «Памира», бросил ее на середину стола. Жест означал, что его сигареты могут курить все. Никто, однако, к ним не притронулся, курящим был он один. Размяв кончик сигареты, Старик прикурил, наполнив комнату едким дымом. Сделав несколько затяжек, загасил сигарету, прикурил новую... Хмуро молчал. Хозяин пробовал завести разговор, но он не клеился, пока не была откупорена бутылка. Выпили по одной рюмке, потом сразу и по второй, хотя Старик притворно буркнул: «Не спешите». Увидев, что глаза у Старика заблестели, хозяин воспользовался этим и заговорил о том, что, видно, очень не терпелось сказать:
— От Ханум никаких вестей нет. Должны были отправить в колонию, все жду оттуда письма... И чего они теперь хотят от нас? Осталась одна эта лачуга, а так... нагишом хожу.— Он пил наравне с гостями, но не видно было, чтобы хмель брал его, говорил без злобы, просто жаловался.— Деньги что, черт с ними, а монет жалко. Ты меня понимаешь?
— Не плачь, Мегерем! Будь мужчиной! — Старик загасил сигарету, закурил еще одну.— Благодари аллаха, что не тронули остального. Подумаешь, двести золотых монет!.. У моего отца был слиток золота с лошадиную голову, золотые блюда, чайники, пиалы такие, каких в музее не увидишь... Персидские ковры были, караван-сараи... Всё отняли. Будь мужчиной, Мегерем! Твоя Ханум жива-здорова. Пока она в Чарджоу... Но слышал — а под монеты ваши подкапываются...
— Думаешь, докопаются?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71