Никто не осмеливался спуститься в колодец. И вот на эту глубину в сотню вытянутых человеческих рук спустился Гарагол-ага и поднял наверх первую миску воды...
Талхат говорил, а у чабана увлажнились глаза... Он никогда не думал, больше других он трудится или нет. Он всегда радовался успехам других, даже самым маленьким успехам, и на колхозных собраниях любил говорить об этом, призывая брать пример с таких людей. Если же там
хвалили его, он эти похвалы старался переадресовать другим. О хвалебных речах быстро забывал. И Гарагол даже думать не смел, что в этих бесконечных песках, то бушующих, как море, то так же, как море, безмятежных, он когда-нибудь услышит от постороннего человека такие трогательные слова. Много народу приезжает в кош, но разговоры всегда касаются лищь скота. Все разговоры здесь, просьбы и требования — все связано только с.отарой.
Когда инспектор вышел с чабаном из кибитки, он понятия не имел, о чем будет говорить с ним. Все получилось само собой. Слова сами сорвались с языка. Талхат только сейчас понял, что цопал в неловкое положение. Если после того, что он наговорил Еараголу, сразу станет спрашивать о ком-то, как он будет выглядеть перед чабаном? Не усомнится ли тот в его искренности? Не скажет ли: вот, расхвалил, а оказывается — неспроста... Нет, не стоит проливать мисками то, что собрал ложками. Аксакал поймет, что и его воспитали в уважении к старшим.
Талхат сделал большую паузу.
— Гарагол-ага, вы один из тех людей, на которых мы можем опираться. Скажу откровенно, времени у меня в обрез. А я хотел бы посоветоваться с вами по очень важному вопросу, если вы не возражаете. Поэтому я и приехал из такой дали...
— Не из-за подпаска ли Сарана? — без обиняков тихо спросил чабан.
— Да, Гарагол-ага, из-за него.— Талхат отломал несколько веток чалы, бросил их на землю, сел на них.— Вы хорошо знаете Сарана?
Это был, на первый взгляд, легкий вопрос, не требующий никакого раздумья. Кивни головой — вот и ответ. Но Гарагол долго не отвечал... До того как ему задали этот вопрос, он не сомневался, что хорошо знает Сарана. Если бы спрашивавший был не из милиции, он бы сразу сказал: «Валла, если я не знаю Сарана, считай, что я родом не из Астанабаба!» Но он понимал, что сейчас речь идет не об обычном их знакомстве, а потому не спешил отвечать. Он задумался.
Гарагол провел ладонью по щекам, по бороде, согнал мирно лежавшего рядом пса, как будто он мог быть лишним свидетелем, стал ковырять в песке саксауловой веточкой.
— Что мне сказать тебе, инспектор? Ты что думаешь? Что я мучаюсь? Не знаю, чью сторону взять? Нет... Если бы другой меня спросил, я б ответил: «Хороший человек, и
точка!» В драку, может, полез, если б тот не поверил мне. Ведь это же свой брат чабан, как я могу говорить о нем плохое? А? Верно?.. Ты отнесся ко мне с доверием, хочешь, чтобы я дал тебе надежду в твоем деле. Поручение-то у тебя государственное, народное. Приехал не для того, чтобы пустить своих овец в мою отару, не за своей выгодой. Это хорошо».. Саран-ага должен быть старше меня лет на двадцать. Его год — год мыши, мой — кролика , Они перед войной к нам приехали. Откуда, кто такие? — в те времена этих вопросов друг другу не задавали. В те годы не интересо-вались, откуда ты... Жили все дружно, будто всех одна мать родила. Куда ни пойдешь, везде ты был как родной. Поэтому мы и на войне победили, инспектор... Он тогда был другой: с короткой черной бородой. Смена белья и одна постель на двоих с женой. Она тоже, как он, всегда в одном ходила, Жили в том домике, где когда-то размещалась прислуга сбежавшего за кордон Мухатчбая... Ну, одевались тогда все одинаково, все были, похожи один на другого. Или мне так тогда казалось, не знаю... В общем, обосновались в нашем ауле, как молоко в масле размешались, жили незаметно... Подоил цять лет не виделись. Когда я на фронт уходил, он еще не получил повестку. Помню, кому-то сказал: "Пока задерживают в тылу" Когда я вернулся, его в ауле не было. Появился снова не то в сорок седьмом, не то в сорок восьмом году. Мужчины в те годы возвращались домой в гимнастерках, ордена, медали на груди, а он приехал в бостоновом костюме- Помню — коричневый такой и полоски сицие с разрывами. Кто увидит, завидует...
Талхат внимательно слушал его. Гараголу шел пятьдесят шестой год, вид у него был степенный, и говорил он размеренно и веско. Казалось, что он не рассказывает, а читает то, что написано на белом песке, от которого он не отрывал глаз, а если и отрывал, то смотрел не на Талхата, а в небо, белесое к,ак туша жирного, только что освежеванного барана. Талхат понимал,, почему он не смотрит в лицо собеседнику: видно, чувствовал себя не совсем удобно, что говорит о другом человеке, похоже, что судачит о нем... Талхат, побывав в колхозе, беседовал там с аксакалами — и чернобородыми, и белобородыми, и с теми, у кого вообще не было бород. Они рассказали ему о Саране еще меньше, чем Гарагол, но некоторые детали, которые могли пригодиться и
поиску, и .следствию, он запомнил. Многие сходились на том, как выразился один из стариков, что «Саран должен быть из богатеев, никакого отношения к нам, беднякам, не имеет...». Сейчас Талхат вспомнил эти слова. Но Гарагол их не подтвердил. Отчего? Оттого, конечно, что свой рассказ начал с середины жизненного пути интересовавшего его человека...
Гарагол стряхнул с полы песок, встал, пошел к кошаре. Талхат понял это как конец беседы: мол, у меня все, но ошибся. Гарагол не дошел до кошары, свернул к колодцу. Талхат шел позади, но услыхал:
— Гостей почему-то у него бывает много.
— Видели, их?
— Одних видел, а других нет.
— Когда приезжают гости, то приглашают и соседей. В ауле так делается.
— И у нас так. Если закололи барана, то суп из головы и ножек едят все чабаны со всех колодцев. Все вместе... Если, конечно, кто не ушел с отарой далеко. А гостя по очереди приглашаем на чай, без этого не отпускаем. И он так делает. Но часто не показывает нам гостей. Не знаю почему.
— Гарагол-ага, вы не слыхали: к нему за последние месяц-два кто-нибудь приезжал?
— Почему не слыхал? Если человек приезжает в кош, мы об этом знаем. В лицо можем не видеть, но у кошары или у колодца он обязательно пройдет... Совсем недавно, приезжали к нему двое из Ашхабада, пересчитали баранов и уехали.
— У кого они останавливались?
— У Сарана.
— Барана он заколол?
— Заколол.
— К себе приглашал?
— Нет... Вечером, Когда гости уехали, он позвал нас. Ели суп.
— Саран не сказал, кто приезжал .из Ашхабада? — Сказал: поступило на него заявление, приехали проверять. Могут и к вам зайти, смотрите лучше считайте, сказал. Мы и не спросили, откуда и кто приезжал, это его подпасок моему сказал, что были из Ашхабада «особенные люди».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Талхат говорил, а у чабана увлажнились глаза... Он никогда не думал, больше других он трудится или нет. Он всегда радовался успехам других, даже самым маленьким успехам, и на колхозных собраниях любил говорить об этом, призывая брать пример с таких людей. Если же там
хвалили его, он эти похвалы старался переадресовать другим. О хвалебных речах быстро забывал. И Гарагол даже думать не смел, что в этих бесконечных песках, то бушующих, как море, то так же, как море, безмятежных, он когда-нибудь услышит от постороннего человека такие трогательные слова. Много народу приезжает в кош, но разговоры всегда касаются лищь скота. Все разговоры здесь, просьбы и требования — все связано только с.отарой.
Когда инспектор вышел с чабаном из кибитки, он понятия не имел, о чем будет говорить с ним. Все получилось само собой. Слова сами сорвались с языка. Талхат только сейчас понял, что цопал в неловкое положение. Если после того, что он наговорил Еараголу, сразу станет спрашивать о ком-то, как он будет выглядеть перед чабаном? Не усомнится ли тот в его искренности? Не скажет ли: вот, расхвалил, а оказывается — неспроста... Нет, не стоит проливать мисками то, что собрал ложками. Аксакал поймет, что и его воспитали в уважении к старшим.
Талхат сделал большую паузу.
— Гарагол-ага, вы один из тех людей, на которых мы можем опираться. Скажу откровенно, времени у меня в обрез. А я хотел бы посоветоваться с вами по очень важному вопросу, если вы не возражаете. Поэтому я и приехал из такой дали...
— Не из-за подпаска ли Сарана? — без обиняков тихо спросил чабан.
— Да, Гарагол-ага, из-за него.— Талхат отломал несколько веток чалы, бросил их на землю, сел на них.— Вы хорошо знаете Сарана?
Это был, на первый взгляд, легкий вопрос, не требующий никакого раздумья. Кивни головой — вот и ответ. Но Гарагол долго не отвечал... До того как ему задали этот вопрос, он не сомневался, что хорошо знает Сарана. Если бы спрашивавший был не из милиции, он бы сразу сказал: «Валла, если я не знаю Сарана, считай, что я родом не из Астанабаба!» Но он понимал, что сейчас речь идет не об обычном их знакомстве, а потому не спешил отвечать. Он задумался.
Гарагол провел ладонью по щекам, по бороде, согнал мирно лежавшего рядом пса, как будто он мог быть лишним свидетелем, стал ковырять в песке саксауловой веточкой.
— Что мне сказать тебе, инспектор? Ты что думаешь? Что я мучаюсь? Не знаю, чью сторону взять? Нет... Если бы другой меня спросил, я б ответил: «Хороший человек, и
точка!» В драку, может, полез, если б тот не поверил мне. Ведь это же свой брат чабан, как я могу говорить о нем плохое? А? Верно?.. Ты отнесся ко мне с доверием, хочешь, чтобы я дал тебе надежду в твоем деле. Поручение-то у тебя государственное, народное. Приехал не для того, чтобы пустить своих овец в мою отару, не за своей выгодой. Это хорошо».. Саран-ага должен быть старше меня лет на двадцать. Его год — год мыши, мой — кролика , Они перед войной к нам приехали. Откуда, кто такие? — в те времена этих вопросов друг другу не задавали. В те годы не интересо-вались, откуда ты... Жили все дружно, будто всех одна мать родила. Куда ни пойдешь, везде ты был как родной. Поэтому мы и на войне победили, инспектор... Он тогда был другой: с короткой черной бородой. Смена белья и одна постель на двоих с женой. Она тоже, как он, всегда в одном ходила, Жили в том домике, где когда-то размещалась прислуга сбежавшего за кордон Мухатчбая... Ну, одевались тогда все одинаково, все были, похожи один на другого. Или мне так тогда казалось, не знаю... В общем, обосновались в нашем ауле, как молоко в масле размешались, жили незаметно... Подоил цять лет не виделись. Когда я на фронт уходил, он еще не получил повестку. Помню, кому-то сказал: "Пока задерживают в тылу" Когда я вернулся, его в ауле не было. Появился снова не то в сорок седьмом, не то в сорок восьмом году. Мужчины в те годы возвращались домой в гимнастерках, ордена, медали на груди, а он приехал в бостоновом костюме- Помню — коричневый такой и полоски сицие с разрывами. Кто увидит, завидует...
Талхат внимательно слушал его. Гараголу шел пятьдесят шестой год, вид у него был степенный, и говорил он размеренно и веско. Казалось, что он не рассказывает, а читает то, что написано на белом песке, от которого он не отрывал глаз, а если и отрывал, то смотрел не на Талхата, а в небо, белесое к,ак туша жирного, только что освежеванного барана. Талхат понимал,, почему он не смотрит в лицо собеседнику: видно, чувствовал себя не совсем удобно, что говорит о другом человеке, похоже, что судачит о нем... Талхат, побывав в колхозе, беседовал там с аксакалами — и чернобородыми, и белобородыми, и с теми, у кого вообще не было бород. Они рассказали ему о Саране еще меньше, чем Гарагол, но некоторые детали, которые могли пригодиться и
поиску, и .следствию, он запомнил. Многие сходились на том, как выразился один из стариков, что «Саран должен быть из богатеев, никакого отношения к нам, беднякам, не имеет...». Сейчас Талхат вспомнил эти слова. Но Гарагол их не подтвердил. Отчего? Оттого, конечно, что свой рассказ начал с середины жизненного пути интересовавшего его человека...
Гарагол стряхнул с полы песок, встал, пошел к кошаре. Талхат понял это как конец беседы: мол, у меня все, но ошибся. Гарагол не дошел до кошары, свернул к колодцу. Талхат шел позади, но услыхал:
— Гостей почему-то у него бывает много.
— Видели, их?
— Одних видел, а других нет.
— Когда приезжают гости, то приглашают и соседей. В ауле так делается.
— И у нас так. Если закололи барана, то суп из головы и ножек едят все чабаны со всех колодцев. Все вместе... Если, конечно, кто не ушел с отарой далеко. А гостя по очереди приглашаем на чай, без этого не отпускаем. И он так делает. Но часто не показывает нам гостей. Не знаю почему.
— Гарагол-ага, вы не слыхали: к нему за последние месяц-два кто-нибудь приезжал?
— Почему не слыхал? Если человек приезжает в кош, мы об этом знаем. В лицо можем не видеть, но у кошары или у колодца он обязательно пройдет... Совсем недавно, приезжали к нему двое из Ашхабада, пересчитали баранов и уехали.
— У кого они останавливались?
— У Сарана.
— Барана он заколол?
— Заколол.
— К себе приглашал?
— Нет... Вечером, Когда гости уехали, он позвал нас. Ели суп.
— Саран не сказал, кто приезжал .из Ашхабада? — Сказал: поступило на него заявление, приехали проверять. Могут и к вам зайти, смотрите лучше считайте, сказал. Мы и не спросили, откуда и кто приезжал, это его подпасок моему сказал, что были из Ашхабада «особенные люди».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71