Ему хотелось оставаться вне ее. Оно хотело разделаться с проповедями, поучениями, перестать притворяться, будто все они в церкви Милости Господней на Риттенхаус-сквер. Оно хотело убежать на палубу, чтобы ловить глазами признаки далекого берега, высматривать синие спины дельфинов или придумывать, откуда приплыли покрытые пеной бревна и ветви, мелькавшие на пути «Альседо». Оно хотело пройтись вдоль борта, ведя рукой по поручням, и петь, петь, петь, а не мучиться над значением девятого воскресенья после Троицы.
…Безропотно, не тратя слов,
Как те, кто из пустыни
Услышали Господен зов
И двинулись сквозь тьму веков,
Пойдем за Ним и ныне…
Юджиния пела, уперевшись плечами в высокую спинку стула, принесенного стюардами и поставленного в ряд с такими же для воскресной службы, а сама думала, где же сейчас может находиться корабль. К какому очередному ушедшему в небытие царству несут его машины? Ей казалось, что воды Средиземного моря населены живыми душами, и все, что происходило здесь в давние времена, все еще дышит в волнах: библейские очищения, или простые мечтания никем не замеченной женщины, или избиения младенцев, или ежемесячное празднование рождения, или сбор урожая, или царская свадьба. Нужно только всмотреться в покрытые коричневыми пятнами волны, чтобы увидеть на мгновение манящие к себе лица. Финикийцы. Ассирийцы. Минойцы. Их жизни взывают к вам из прошлого. Они говорят: «Вернись к нам – ты и я, мы одно, неразделимое».
…Отринь росу земных забот,
Смахни ее рукою,
Очисти души от невзгод;
Да будет жизней наших ход
Свидетельством покоя…
Ей казалось, что стул, словно дуэнья в корсете, так и пышет неодобрением, не дает никакой свободы. Юджиния прижалась к нему поясницей и икрами ног, но эта проклятая штука не поддавалась. Это напомнило ей о всех воскресеньях в ее жизни. Ей захотелось вскочить и прокричать: «Религия никогда не должна была быть такой. Религия должна высвобождать твой ум, открывать перед ним широкую дорогу, а не пришпиливать, как бабочку в коробке, и здесь ей невольно вспомнилось стихотворение Шелли: «Так бабочку тянет в костер и полночь к рассвету…»
Юджиния заставила себя сосредоточиться на пении. Хватит с меня поэтов-романтиков, решила она. Шелли и Китс, Байрон, Браунинг – все они выражают мысли, которые старается не замечать эта протестантская служба, такая нетерпимая и прямолинейная.
Лети сквозь водопад страстей,
Сквозь муку и экстаз,
Сквозь трепет плоти, хруст костей,
Сквозь лихорадку бурных дней,
Покоя тихий глас.
– Аминь, – повторила Юджиния за всей остальной паствой. «Наконец-то, – подумала она, – закончилась еще одна часть службы». Она захлопнула свой сборник гимнов, сидевшие рядышком дети закрыли свои. Затем закрыли свои книжки стоявшие у стены стюарды, Уитни, Браун, Огден Бекман и супруги Дюплесси. Хлопанье молитвенников прозвучало как сигнал освобождения, но нет, это было далеко не так. Любишь ты петь или нет, получается у тебя или тебе медведь на ухо наступил, распевание гимнов не идет ни в какое сравнение с занудным чтением Джорджем «Евангелия» или с его тяжеловесными проповедями. По крайней мере, так чувствовала Юджиния. «Фивы, – подумала она. – Ариадна и Пасифея, Минотавр. Daedalus, interea, Creten longumque perosus… Интересно, зачем папа заставил меня выучить этот отрывок, ведь он никогда не мог предполагать, что я попаду сюда».
– О возлюбленный наш… – начал Джордж, и Юджиния вдруг вспомнила: «Нет, сначала идет Суэцкий канал, а потом Красное море». Это название звучало вдвойне привлекательным из-за того, что не встречалось ни на уроках латыни, ни в обязательных отрывках из греческой мифологии.
– …мы снова собрались здесь, в спокойном и надежном прибежище… – монотонно бубнил Джордж, и дети заерзали на своих стульях, но Юджиния не стала делать им замечание. «Красное море, – решила она, неизбежно приведет нас к неизвестному и неизведанному. Мы будем плыть и плыть по нему, и сами не заметим, как найдем другой мир».
– …и теперь из Первого послания к коринфянам… «Этим миром будет Индийский океан, где все еще дико, и ничего не приручено». Юджиния прислушалась к погромыхиванию машин и почувствовала, как оно начало отдаваться в ее позвоночнике. «Вставай и танцуй, – толкало оно. – Раскинь свои руки. Раскрой свое сердце».
– …и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие… но не ко многим благоволил Бог; ибо они поражены были в пустыне…
* * *
Сидя рядом с матерью, Поль чувствовал себя несчастным и постоянно ерзал на стуле, стараясь понять, о чем таком говорит папа. «Как можно пить из камня, – думал он, – и как камень может быть Иисусом? Камень есть камень, это не вода и уж, конечно, не человек». Поль думал, что Библия и проповеди отца на редкость запутанные. Мама всегда говорила, что если он будет слушать внимательнее, то все поймет, но получалось как раз наоборот: чем старательнее он слушал, тем хуже понимал. Поль бросил взгляд на лейтенанта Брауна, потом на кузена Уитни, но Уитни сидел со своим «учительским» видом и выглядел так, будто придумывает задание для урока. Поль посмотрел на лейтенанта Брауна, и тут тоже не нашел сочувствия. Хотя Браун сидел с открытыми глазами, Поль подумал, что он все равно спит.
– …не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали и погибли от змей…
У Поля опустились плечи. Он знал, что такое искушение. Это конфета после того, как почистишь зубы перед сном, это показывание языка сестрам, это булочки перед обедом. Поль начал болтать ногами под стулом, он изо всех сил старался слушать проповедь и совсем не думать о том, как жарко в комнате и насколько лучше сейчас на палубе. «Если бы мы сейчас были в гостях у дедушки Экстельма, то можно было бы пойти искупаться в большом каменном бассейне. – Потом он вспомнил, что сегодня воскресенье. – Мы все равно были бы в церкви, даже если бы были дома».
А теперь речь зашла о хорошем сыне, который остался дома с отцом, и плохом сыне, который ушел из дома, но отцу плохой сын нравился больше. Он так обрадовался, когда тот вернулся домой, что устроил большой пир и зарезал жирного барана. Поль еще сильнее заболтал ногами, его штанишки заскребли о стул: вверх-вниз, вперед-назад, высоко-низко. Пуговички, пришитые на сиденье стула, натирали кожу, но Поль не обращал внимания. Ему жалко было хорошего сына, который работал в поле. «Интересно, а папа простил бы плохого сына? А если бы простил, то зачем всегда быть хорошим, как говорят мама с папой? Разве нельзя шалить и чтобы тебя все равно любили?» Поль стал так высоко забрасывать ноги, что Юджиния протянула руку и тихонько остановила его. Ей не понадобилось поворачивать голову, достаточно было прикосновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
…Безропотно, не тратя слов,
Как те, кто из пустыни
Услышали Господен зов
И двинулись сквозь тьму веков,
Пойдем за Ним и ныне…
Юджиния пела, уперевшись плечами в высокую спинку стула, принесенного стюардами и поставленного в ряд с такими же для воскресной службы, а сама думала, где же сейчас может находиться корабль. К какому очередному ушедшему в небытие царству несут его машины? Ей казалось, что воды Средиземного моря населены живыми душами, и все, что происходило здесь в давние времена, все еще дышит в волнах: библейские очищения, или простые мечтания никем не замеченной женщины, или избиения младенцев, или ежемесячное празднование рождения, или сбор урожая, или царская свадьба. Нужно только всмотреться в покрытые коричневыми пятнами волны, чтобы увидеть на мгновение манящие к себе лица. Финикийцы. Ассирийцы. Минойцы. Их жизни взывают к вам из прошлого. Они говорят: «Вернись к нам – ты и я, мы одно, неразделимое».
…Отринь росу земных забот,
Смахни ее рукою,
Очисти души от невзгод;
Да будет жизней наших ход
Свидетельством покоя…
Ей казалось, что стул, словно дуэнья в корсете, так и пышет неодобрением, не дает никакой свободы. Юджиния прижалась к нему поясницей и икрами ног, но эта проклятая штука не поддавалась. Это напомнило ей о всех воскресеньях в ее жизни. Ей захотелось вскочить и прокричать: «Религия никогда не должна была быть такой. Религия должна высвобождать твой ум, открывать перед ним широкую дорогу, а не пришпиливать, как бабочку в коробке, и здесь ей невольно вспомнилось стихотворение Шелли: «Так бабочку тянет в костер и полночь к рассвету…»
Юджиния заставила себя сосредоточиться на пении. Хватит с меня поэтов-романтиков, решила она. Шелли и Китс, Байрон, Браунинг – все они выражают мысли, которые старается не замечать эта протестантская служба, такая нетерпимая и прямолинейная.
Лети сквозь водопад страстей,
Сквозь муку и экстаз,
Сквозь трепет плоти, хруст костей,
Сквозь лихорадку бурных дней,
Покоя тихий глас.
– Аминь, – повторила Юджиния за всей остальной паствой. «Наконец-то, – подумала она, – закончилась еще одна часть службы». Она захлопнула свой сборник гимнов, сидевшие рядышком дети закрыли свои. Затем закрыли свои книжки стоявшие у стены стюарды, Уитни, Браун, Огден Бекман и супруги Дюплесси. Хлопанье молитвенников прозвучало как сигнал освобождения, но нет, это было далеко не так. Любишь ты петь или нет, получается у тебя или тебе медведь на ухо наступил, распевание гимнов не идет ни в какое сравнение с занудным чтением Джорджем «Евангелия» или с его тяжеловесными проповедями. По крайней мере, так чувствовала Юджиния. «Фивы, – подумала она. – Ариадна и Пасифея, Минотавр. Daedalus, interea, Creten longumque perosus… Интересно, зачем папа заставил меня выучить этот отрывок, ведь он никогда не мог предполагать, что я попаду сюда».
– О возлюбленный наш… – начал Джордж, и Юджиния вдруг вспомнила: «Нет, сначала идет Суэцкий канал, а потом Красное море». Это название звучало вдвойне привлекательным из-за того, что не встречалось ни на уроках латыни, ни в обязательных отрывках из греческой мифологии.
– …мы снова собрались здесь, в спокойном и надежном прибежище… – монотонно бубнил Джордж, и дети заерзали на своих стульях, но Юджиния не стала делать им замечание. «Красное море, – решила она, неизбежно приведет нас к неизвестному и неизведанному. Мы будем плыть и плыть по нему, и сами не заметим, как найдем другой мир».
– …и теперь из Первого послания к коринфянам… «Этим миром будет Индийский океан, где все еще дико, и ничего не приручено». Юджиния прислушалась к погромыхиванию машин и почувствовала, как оно начало отдаваться в ее позвоночнике. «Вставай и танцуй, – толкало оно. – Раскинь свои руки. Раскрой свое сердце».
– …и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие… но не ко многим благоволил Бог; ибо они поражены были в пустыне…
* * *
Сидя рядом с матерью, Поль чувствовал себя несчастным и постоянно ерзал на стуле, стараясь понять, о чем таком говорит папа. «Как можно пить из камня, – думал он, – и как камень может быть Иисусом? Камень есть камень, это не вода и уж, конечно, не человек». Поль думал, что Библия и проповеди отца на редкость запутанные. Мама всегда говорила, что если он будет слушать внимательнее, то все поймет, но получалось как раз наоборот: чем старательнее он слушал, тем хуже понимал. Поль бросил взгляд на лейтенанта Брауна, потом на кузена Уитни, но Уитни сидел со своим «учительским» видом и выглядел так, будто придумывает задание для урока. Поль посмотрел на лейтенанта Брауна, и тут тоже не нашел сочувствия. Хотя Браун сидел с открытыми глазами, Поль подумал, что он все равно спит.
– …не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали и погибли от змей…
У Поля опустились плечи. Он знал, что такое искушение. Это конфета после того, как почистишь зубы перед сном, это показывание языка сестрам, это булочки перед обедом. Поль начал болтать ногами под стулом, он изо всех сил старался слушать проповедь и совсем не думать о том, как жарко в комнате и насколько лучше сейчас на палубе. «Если бы мы сейчас были в гостях у дедушки Экстельма, то можно было бы пойти искупаться в большом каменном бассейне. – Потом он вспомнил, что сегодня воскресенье. – Мы все равно были бы в церкви, даже если бы были дома».
А теперь речь зашла о хорошем сыне, который остался дома с отцом, и плохом сыне, который ушел из дома, но отцу плохой сын нравился больше. Он так обрадовался, когда тот вернулся домой, что устроил большой пир и зарезал жирного барана. Поль еще сильнее заболтал ногами, его штанишки заскребли о стул: вверх-вниз, вперед-назад, высоко-низко. Пуговички, пришитые на сиденье стула, натирали кожу, но Поль не обращал внимания. Ему жалко было хорошего сына, который работал в поле. «Интересно, а папа простил бы плохого сына? А если бы простил, то зачем всегда быть хорошим, как говорят мама с папой? Разве нельзя шалить и чтобы тебя все равно любили?» Поль стал так высоко забрасывать ноги, что Юджиния протянула руку и тихонько остановила его. Ей не понадобилось поворачивать голову, достаточно было прикосновения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175