– Черт! – сердито буркнула она. – Черт! Черт! Черт!
С этими словами она схватила книжку и оторвала от нее обложку, а потом порвала ее пополам. Она отрывала странички от корешка, затем стала рвать бумагу. Она отрывала листок за листком, ободрала пальцы, и накапливавшиеся незаметно на коленях обрывки падали на пол.
Юджиния безучастно смотрела, как это происходило.
– О, как мне жаль, – вдруг произнесла она. – Мне очень жаль.
Во сне Юджиния увидела клинышек света. Он бежал по земляному полу золотой струйкой, потом перепрыгивал в пыльный угол, пробегал по ножке стола и опускался на медный чайник. Дверь открывалась, дверь закрывалась, и свет продолжал свой быстрый бег. Он был живым, как язычок пламени.
Потом где-то потянуло ветром, застучали ставни, двери, заскрипели ржавые петли на деревянных рамах, и свет, счастливый, яркий свет отступил, улетел, умчался прочь. Юджиния смотрела в пол. Он был весь забрызган грязью, забросан кусками глины, кучками навоза. Ей что-то припомнилось, но что – она не могла сказать, все тонуло во мгле.
После этого она стояла на солнце, и был летний день. Ей десять или одиннадцать лет, на ней передничек, ноги босые, и она кончиками пальцев ворошит теплую травку. Она услышала гудение пчел над головой и посмотрела вверх. Небо было темным от двигающейся массы. В воздухе парили пчелы, издавая звук, похожий на гудение сепаратора в соседском амбаре, потом вдруг ныряли под крышу бабушкиного дома.
Они залетают в дом! – закричала она, но никакого звука не раздалось. Она повернулась в сторону дома, но ноги как будто приросли к месту.
В каждом окне, из каждой открытой двери, под каждым зеленым навесом, под каждой аркой голубовато-белой колоннады роились тела сотен миллионов злых пчел.
– Они захватили дом! – крикнула Юджиния, но слов не было слышно. – Весь дом у них, бабушка! Мы не можем войти! Мы не можем вернуться в дом!
– Спокойно, спокойно, – ответила бабушка. – Все образуется. Произошел несчастный случай, моя дорогая. Внезапный шквал… так сказали… Ничего нельзя было предпринять. Лодка перевернулась… И мальчик остался под лодкой…
– Нет! – закричала Юджиния. – Вы не понимаете! В доме пчелы!
– Ничего не поделаешь. И делать нечего, только ждать.
ГЛАВА 5
В1903 году остров Борнео был разделен на две части – южную, контролировавшуюся голландцами, и северную, контролировавшуюся англичанами. Позиции голландцев были сильнее. Их порты, построенные для торговли пряностями в последней четверти XVII века, стояли на Яванском море и в Макасарском проливе, следующие очаги цивилизации лежали на другой стороне моря – в Батавии и торговом поселении Сурабайя.
Вдоль северного побережья картина была совершенно такая же. Здесь не встретишь сколько-нибудь значительных городов, если только не сядешь на корабль и не поплывешь на восток и северо-восток через Южно-Китайское море до недавно основанного города Сингапура, места с явно пробританскими симпатиями. Путешествие к северу и западу от ненадежных маленьких аванпостов Сабаха и Биллитона через море Сулу приводило в конце пути к плодородным Филиппинам, где горстка испанцев вела борьбу с превосходящими силами могущественных Соединенных Штатов Америки.
Во внутреннем Борнео не было ничего: ни чайных и каучуковых плантаций, как на Цейлоне или в Аннаме, ни неожиданной поляны-вырубки в самой чаще джунглей, а на ней белого дома с побеленной верандой. Никаких деревень с дружественными или недружественными туземцами, которых можно уговорить или заставить работать на полях, никакого открытого пространства, обработанных полей, никаких соседей, с которыми можно потанцевать вечерами или устроить соревнование по стрельбе. Таким образом, для европейцев внутреннего Борнео не существовало. Это было белое пятно на карте, зеленые места, помеченные: «джунгли», «возможно река», «горный хребет неустановленной высоты».
Жизнь на острове поддерживалась исключительно по воде. Она зависела от больших и малых судов, которые плавали к этим берегам или вдоль них: ежемесячного почтового парохода из Сингапура, нерегулярных пароходов с Явы, туземных суденышек из Биллитона. Борнео был диким и неисследованным местом, но для людей, желающих начать все сначала, людей, которые с опаской перебирались через Малаккский пролив в поисках состояния или легкой добычи, – прогнанных со службы чиновников, бывших каторжников, счетоводов в розыске за растрату, бывалых людей, для которых не хватало воздуха в Индии, Бирме или Паданге, адвокатов по темным делам, аферистов и мошенников, картежников-торгашей, считавших, что для них не годится колониальное правосудие, – Борнео был самым подходящим местом.
С моря при тусклом предрассветном освещении Саравак, Северное Борнео, выглядит, как скопище черных угрюмых гор. Их мрачность не вызывает никакого манящего чувства. Это исполинская давящая масса, и когда солнце начинает вставать и окрашивать воздух в дрожащие цвета, земля остается такой же зловеще черной. Утренний свет пробивается над водой, летучие рыбы принимают утреннюю ванну – они поблескивают серебристо-серыми и розовыми цветами, ярко вспыхивают всеми цветами радуги. Небо алеет, становится бледно-лиловым, потом ослепительно голубым, но горы высятся со всех сторон, темные и угрожающие, как будто сплошь покрытые полчищами голодных муравьев.
Ежемесячный пакетбот из Сингапура или туземное суденышко должны быть в этих местах начеку. Острова у побережья Саравака кишат пиратами. Под банановыми листьями скрываются сотни тайных убежищ. Длинные, широколистные ветви пальм, отягощенные змеящимися лианами, которые опутывают все мангровые заросли, перекидываясь с дерева на дерево, с бухточки на бухточку, делают безопасный проход в гавань неприметным. Бухточки-убежища постоянно перемещаются, они двигаются с каждым муссоном, меняют положение с приливом и отливом.
При отливе обнажившаяся прибрежная слякоть оживает, из нее, как лягушки, выпрыгивают волосатые рыбы и шлепают в трясину, чтобы залезть под корни мангровых деревьев или казуарин или впрыгнуть на их ветки. Крабы суетятся возле своих нор в вязком иле, и по каждой веточке и по каждому прутику карабкаются огненно-красные муравьи. Они пожирают все, что попадается им на глаза, перед ними не могут устоять ни жуки в ярких панцирях, ни древесные лягушки, ни землеройки. Повсюду в жирной тине кипит жизнь. Здесь начало земли, испытательный полигон, где выживает только наиболее приспособленный. В воздухе стоит такой шум от жевания, хруста, карканья, лопанья пузырей на лужах, оставшихся после отлива, бульканья и шипенья, сражений не на жизнь, а на смерть, что можно оглохнуть.
Судно, следующее до торговой фактории или резиденции султана в Курчинге, должно миновать эти темные островки, чтобы войти в устье реки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175