– Густав! – разносились по всей площади причитания миссис Дюплесси.
Доктор Дюплесси всплеснул руками. Видно было, что он ужасно огорчен. Он открывал рот, чтобы позвать на помощь, но из него не вылетало никаких звуков. Тогда он сделал абсолютно невероятную вещь. Пока его жена кренилась все ниже и ниже к земле и нервно прижимала к себе седло, он сфотографировал ее.
Позже, в этот день и потом много-много дней, все остальное путешествие, стоило только кому-нибудь вспомнить паломничество в Кайруан, как над доктором Дюплесси принимались подтрунивать. Он же всегда неизменно отвечал одно и то же: «Но я, видите ли, делал портретные снимки, и ничего не могу сказать… Вот так и получилось, я увидел перед собой жену и сделал ее портрет».
Затем он оглядывал помещение, где собралась компания, в поисках поддержки и сочувствия. Но у всех сохранилось в памяти, в каком плачевном положении оказалась миссис Дюплесси: широченный зад без головы и рук, целый акр габардиновых юбок и медленно возносящий к небесам свой шерстистый круп верблюд – зрелище неповторимое и незабываемое.
В тот момент, пока ее муж бормотал бесчисленные извинения, миссис Дюплесси помогли. Ее подтолкнули, запихнули в седло и всунули в руки поводья (только для вида, ведь по обе стороны от морды ее верблюда шествовало по погонщику), и кавалькада тронулась в путь.
– Густав!.. – позвала она во весь голос. – Мне это совсем не нравится… По-моему, мне лучше было бы ехать на…
Но ее слова потонули в крике, разнесшемся из конца в конец площади: толпа получила полное удовольствие.
Звук этот был совершенно незнаком Юджинии, он совсем не походил на веселые приветствие толпы на стипль-чезе в Мэриленде или гонках восьмерок с рулевым в Скайлскилле. То, что она слышала, больше походило на вой урагана или на то, каким ей представлялся вопль шотландских привидений-плакальщиц.
Юджиния направила лошадь поближе к лейтенанту Брауну. К счастью, он двигался в том же темпе и на том же расстоянии от остальных. На мгновение она вспомнила о детях, но потом сообразила, что они с Джорджем. И пока у Джорджа в кармане звенят деньги, они в безопасности. В безопасности и в отличном настроении.
– Какой ужасный шум, лейтенант! – крикнула Юджиния. – Вы когда-нибудь?..
– Да! – крикнул он в ответ и подскакал поближе. На этот раз он был полон решимости не потерять Юджинию. В тот день он потерял ее из виду, и одного раза хватило. – Так они желают «Доброго пути». Кайруан…
– Что? – Юджиния перегнулась в седле, чтобы расслышать его слова.
– Это священный город, – проговорил он, но слова по-прежнему уносил ветер. – …Вроде Мекки.
– Но как ужасно звучит, – сказала Юджиния, приподнявшись в седле, чтобы оглянуться назад. – Никак не скажешь, что это «Доброго пути» или что-нибудь вроде этого. Уж слишком угрожающе.
«И я бы их поняла, – подумала Юджиния, – мы так ужасно вели себя сегодня».
Толпа смыкалась за ними, и Юджиния представила себе, как человеческие лица становятся демонами, джиннами или афритами, злыми духами у арабов. Их укутанные в широкие одежды тела переплетались, вырастали в размерах, пока не дотягивались до солнца, затем превращались в зловещую воющую массу.
– …Это традиция, – пояснил Браун. – Своего рода пение или трели, которые они издают языком и небом… своего рода звук на все случаи жизни… Арабы так приветствуют друзей, радуются победе, осмеивают поражение. Чуть ли не все, что угодно…
– А что они подразумевают сейчас, как по-вашему? – спросила Юджиния, разглядывая толпу.
– Бог знает. Но причин для беспокойства нет. Вашему будущему в этой стране абсолютно ничто не угрожает, – рассмеялся лейтенант Браун. Он хотел сказать еще что-то, но передумал.
– Я рада, что вы здесь, – заметила Юджиния. – С нами, я хочу сказать.
Их лошади замыкали процессию, а возглавлял ее, подобный картинке из волшебной сказки, растянувшийся караван Джорджа. Юджиния почти видела там паланкины и украшенные кистями зонты из дамаста и серебристого шелка. Ей даже показалось, что она слышит звуки труб и тамбуринов, зовущих правоверных к войне, но это скорее всего ветер, напомнила она себе. Ветер, песок и голоса людей и животных.
Детей поместили на верблюдах, у каждого верблюда спереди шагали по двое погонщиков, еще двое шли следом, по бокам каравана галопировали или гарцевали запасные лошади, ослы, мулы. Они шествовали сквозь легкую дымку из миллионов песчинок. Караван постепенно растянулся, каждый верблюд шел в своем темпе, который предпочитали его погонщики; день становился все жарче и безмолвнее, покой нарушался только тогда, когда какое-нибудь животное вздрагивало и пыталось укусить седока за болтающуюся ногу. По временам, можно было подумать из ниоткуда, вдруг появлялись люди. Они называли себя гидами и показывали обычный набор товаров: медные побрякушки, коврики или одеяла, а порой и тоненькие косточки, которые так сильно смахивали на человеческие, что просто не могли быть ничем иным.
– Молодой фараон, эфенди! – объяснили Джорджу. – Маленький принц. Цена только для вас, сэр, очень хорошая цена.
Юджиния двигалась, покачиваясь, вперед и все это видела и воспринимала, но только частичкой сознания: ее голова была занята другими мыслями. Лицо оставалось спокойным и безмятежным, но ум ее пребывал и совершенно ином состоянии, то поднимаясь по склону бархана, то спускаясь с него. Она размышляла о том, могут ли ее лицо и ум быть одним и тем же, может ли она, одаривая окружающих любезной и чарующей улыбкой, сделаться такой же беззаботной женщиной.
Караван рассыпался, перегруппировался. Иногда их задерживали собратья-паломники, порой они сбивались с шага и останавливались при виде возникающих перед их глазами отчетливых картин. Юджиния видела, как ее дети теснились вокруг отца, как их привлекало к нему его приподнятое настроение, но она наблюдала за ними из отдаления – она со своей маленькой лошадкой была сама по себе.
Она сохранит этот образ навсегда. Он будет возникать перед ней, когда корабль опять выйдет в море, и она будет стоять одна на палубе, он будет появляться перед ней посредине другого города и другого базара. Она будет видеть, как караван в Кайруан растягивается по пустыне. Она будет видеть его так, словно ангел поднял ее на своих неведомых крыльях: лошадей, верблюдов и мулов, мерно шагающих по белому песчаному пространству. С высоты птичьего полета пустыня представлялась ей широкой полосой бархатистого пляжа. Животные поднимали облака пыли, неуклонно приближаясь к святому городу. Вверх по барханам, вниз с барханов, снова и снова пересекая их бесконечные волны на пути к Кайруану.
Эта картина была безмолвной. Никто из погонщиков не бранил заупрямившегося верблюда;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175