..
Сейчас рельсы были погребены под толстым слоем кристаллического
снега, а у ворот лежала на боку женщина - неподвижная, с оцепеневшими
округло разведенными руками, и лицо ее было светло-желтым и словно бы
светилось, как лакированная головка белой шахматной фигурки. Рядом с нею,
в метре, не больше, лежал кулек из красного стеганого одеяла, обмотанный
поверх еще и шерстяным платком. Кулек молчал, но еще слабо шевелился.
Мальчик прошел мимо, скосив только глаза на мгновение, и сразу же
перестал об этом думать. Он находился в состоянии такого истерического
ужаса и такой безнадежности, что никакие внешние впечатления уже ничего не
могли в этом состоянии переменить. Да и не было, честно говоря, ничего
такого уж особенного в том, что он сейчас увидел... разве что, пожалуй, то
обстоятельство, что кулек _ш_е_в_е_л_и_л_с_я_...
Стена кончилась, начались красного кирпича заводские строения, а
справа открылся переулок, в дальнем конце которого была школа, в которой
мальчик успел отучиться в первом классе и которая теперь была превращена в
госпиталь. Повернув голову, мальчик увидел там, у самой школы, движение -
стояли окутанные паром автомобили и в этом пару появлялись и перемещались
какие-то люди. Мамы там не было, да и не могло быть...
Он ковылял все дальше и все медленнее (а ему казалось - все быстрее),
миновал поворот к Гренадерскому мосту слева и мертвую, без купола, церковь
справа, начались места, которые он до войны не знал и узнал только сейчас,
когда начал иногда ходить с мамой к ней на службу... Надо было
в_с_е_г_д_а_ ходить с ней на ее службу, мало ли что там холодно и скучно,
лучше совсем замерзнуть, чем потерять маму... лучше любая скука, лучше все
на свете, чем остаться одному... Ему захотелось крикнуть изо всех сил, но
сил, оказывается, не было.
Он услышал какой-то грохот... разрывы... или выстрелы. Либо начинался
вечерний артобстрел... либо это зенитки начали бить по немецкому
самолету... Он поглядел в небо. Да, наверное, это зенитки. Рядом с
самолетом появлялись из ничего и повисали клубки рыжего, черного и белого
дыма. Раньше ему было бы интересно понаблюдать за этим, но не сейчас.
Сейчас ничто ему не было интересно...
4
Вот тоже любопытный - с точки зрения Основной Теоремы - вопрос: как
быть с бомбежками, артобстрелами, зажигалками, осколками и прочей войной?
Около дома, где жил мальчик, в радиусе километра упало (по словам
взрослых) четырнадцать бомб. Снарядов никто не считал. Как и зажигалок, -
хотя бензоколонка рядом с домом (совсем рядом, через улицу) сгорела, между
прочим, именно под зажигалками. Во время осенних бомбежек зажигалки
сыпались на крышу дома градом - дежурные едва успевали сбрасывать их вниз,
и там они впивались в тротуар и умирали в ярком праздничном костре,
рассыпая разноцветные искры, расплавляя себя, асфальт, землю, камень
поребрика...
Вначале все очень боялись бомбежек. Едва объявлялась воздушная
тревога, как толпы людей с баулами, чемоданами, узлами, одеялами и
подушками валили в бомбоубежища и терпеливо, часами, готовы были
отсиживаться там, ожидая отбоя. (Страшные, надрывные, античеловеческие
какие-то, завывания сирен тревоги, и такие веселые, торжественные,
победительные фанфары отбоя... И торжественный победный голос диктора:
"Отбой воздушной тревоги! Отбой воздушной тревоги!" Словно это была
последняя воздушная тревога в его жизни).
Но уже осенью в бомбоубежища спускаться перестали - далеко, хлопотно
да и опасно, как выяснилось: из уст в уста передавались страшные истории о
людях, засыпанных разбомбленными домами, - о задохнувшихся, об утонувших в
извержениях прорвавшейся канализации... Лучше уж сразу, чем так-то
мучаться, - решил народ. Теперь во время тревоги жильцы просто выходили на
лестницу и там сидели, стояли, ждали конца в свете синих ламп (которые,
якобы, не видны были летчикам сверху). А ближе к зиме и на лестницы
выходить перестали. Мальчик спал на сундуке в прихожей и просыпался иногда
от далеких бомбовых ударов и тогда слышал характерный ЗВЕНЯЩИЙ гул
немецких самолетов, и свист очередной бомбы, и очередной глухой удар, и
ощущал, как дом медленно, трудно, пошатывается вперед-назад всем своим
телом - и засыпал снова, не дождавшись отбоя.
Видимо, в рамках Основной Теоремы следовало, строго говоря,
рассматривать только один случай - Случай с Осколком.
Однажды они с мамой возвращались вместе из "райжилотдела" и шли по
обширному пустырю (по тому самому, по которому мальчик ковылял и сейчас,
но тогда они шли в обратном направлении, домой). Время было примерно это
же, и шел обычный артобстрел, но это не волновало и не беспокоило их - они
были вместе, и они шли домой, и у мамы в сумке было вкусненькое -
стеклянная баночка с отварной чечевицей.
Они услышали отдаленный разрыв где-то слева, но не обратили на него
никакого внимания и успели сделать после него еще несколько шагов, как
вдруг послышался новый незнакомый звук - странный железный нарастающий
шелест. Этот шелест мгновенно надвинулся на них, и вдруг прекратился
сильным ударом, от которого дрогнула мостовая под ногами, и что-то
большое, черное, стремительное, возникнув у обочины слева от них,
гигантской страшной лягушкой в два тяжелых (земля каждый раз вздрагивала)
прыжка пересекло дорогу в полуметре перед ними, нырнуло в сугроб справа и
там, коротко и злобно зашипев, исчезло в снегу.
Они остановились. Мама вся словно окаменела, а мальчик, мгновенно
сообразив что к чему, кинулся в сугроб и быстро выволок на свет божий
осколок. Осколок был мировой - огромный,
черный-синий-желтый-переливающийся цветами побежалости, колючий, тяжелый и
еще горячий. Это был осколок высокой ценности! Но мама отобрала его у
мальчика и с ненавистью забросила снова в сугроб. Маме никогда не
нравилась эта, осенью появившаяся у мальчишек (которые были тогда еще все
живы и даже не слишком голодны), повальная страсть собирать и
коллекционировать разные осколки. Они немножко повздорили с мамой из-за
этого осколка...
Но что было бы, если бы они успели сделать еще один шаг - до разрыва,
до железного шелеста, до первого удара по земле? Всего один шаг!..
Конечно, осколок не убил бы их сразу, но он переломал бы им ноги, обоим...
А это тоже была бы смерть, только медленная.
Когда мальчик ворвался в ту комнату "жилотдела", где обычно
находилась мама, мамы там не было - на ее месте укутанная во множество
платков сидела незнакомая белесая старуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Сейчас рельсы были погребены под толстым слоем кристаллического
снега, а у ворот лежала на боку женщина - неподвижная, с оцепеневшими
округло разведенными руками, и лицо ее было светло-желтым и словно бы
светилось, как лакированная головка белой шахматной фигурки. Рядом с нею,
в метре, не больше, лежал кулек из красного стеганого одеяла, обмотанный
поверх еще и шерстяным платком. Кулек молчал, но еще слабо шевелился.
Мальчик прошел мимо, скосив только глаза на мгновение, и сразу же
перестал об этом думать. Он находился в состоянии такого истерического
ужаса и такой безнадежности, что никакие внешние впечатления уже ничего не
могли в этом состоянии переменить. Да и не было, честно говоря, ничего
такого уж особенного в том, что он сейчас увидел... разве что, пожалуй, то
обстоятельство, что кулек _ш_е_в_е_л_и_л_с_я_...
Стена кончилась, начались красного кирпича заводские строения, а
справа открылся переулок, в дальнем конце которого была школа, в которой
мальчик успел отучиться в первом классе и которая теперь была превращена в
госпиталь. Повернув голову, мальчик увидел там, у самой школы, движение -
стояли окутанные паром автомобили и в этом пару появлялись и перемещались
какие-то люди. Мамы там не было, да и не могло быть...
Он ковылял все дальше и все медленнее (а ему казалось - все быстрее),
миновал поворот к Гренадерскому мосту слева и мертвую, без купола, церковь
справа, начались места, которые он до войны не знал и узнал только сейчас,
когда начал иногда ходить с мамой к ней на службу... Надо было
в_с_е_г_д_а_ ходить с ней на ее службу, мало ли что там холодно и скучно,
лучше совсем замерзнуть, чем потерять маму... лучше любая скука, лучше все
на свете, чем остаться одному... Ему захотелось крикнуть изо всех сил, но
сил, оказывается, не было.
Он услышал какой-то грохот... разрывы... или выстрелы. Либо начинался
вечерний артобстрел... либо это зенитки начали бить по немецкому
самолету... Он поглядел в небо. Да, наверное, это зенитки. Рядом с
самолетом появлялись из ничего и повисали клубки рыжего, черного и белого
дыма. Раньше ему было бы интересно понаблюдать за этим, но не сейчас.
Сейчас ничто ему не было интересно...
4
Вот тоже любопытный - с точки зрения Основной Теоремы - вопрос: как
быть с бомбежками, артобстрелами, зажигалками, осколками и прочей войной?
Около дома, где жил мальчик, в радиусе километра упало (по словам
взрослых) четырнадцать бомб. Снарядов никто не считал. Как и зажигалок, -
хотя бензоколонка рядом с домом (совсем рядом, через улицу) сгорела, между
прочим, именно под зажигалками. Во время осенних бомбежек зажигалки
сыпались на крышу дома градом - дежурные едва успевали сбрасывать их вниз,
и там они впивались в тротуар и умирали в ярком праздничном костре,
рассыпая разноцветные искры, расплавляя себя, асфальт, землю, камень
поребрика...
Вначале все очень боялись бомбежек. Едва объявлялась воздушная
тревога, как толпы людей с баулами, чемоданами, узлами, одеялами и
подушками валили в бомбоубежища и терпеливо, часами, готовы были
отсиживаться там, ожидая отбоя. (Страшные, надрывные, античеловеческие
какие-то, завывания сирен тревоги, и такие веселые, торжественные,
победительные фанфары отбоя... И торжественный победный голос диктора:
"Отбой воздушной тревоги! Отбой воздушной тревоги!" Словно это была
последняя воздушная тревога в его жизни).
Но уже осенью в бомбоубежища спускаться перестали - далеко, хлопотно
да и опасно, как выяснилось: из уст в уста передавались страшные истории о
людях, засыпанных разбомбленными домами, - о задохнувшихся, об утонувших в
извержениях прорвавшейся канализации... Лучше уж сразу, чем так-то
мучаться, - решил народ. Теперь во время тревоги жильцы просто выходили на
лестницу и там сидели, стояли, ждали конца в свете синих ламп (которые,
якобы, не видны были летчикам сверху). А ближе к зиме и на лестницы
выходить перестали. Мальчик спал на сундуке в прихожей и просыпался иногда
от далеких бомбовых ударов и тогда слышал характерный ЗВЕНЯЩИЙ гул
немецких самолетов, и свист очередной бомбы, и очередной глухой удар, и
ощущал, как дом медленно, трудно, пошатывается вперед-назад всем своим
телом - и засыпал снова, не дождавшись отбоя.
Видимо, в рамках Основной Теоремы следовало, строго говоря,
рассматривать только один случай - Случай с Осколком.
Однажды они с мамой возвращались вместе из "райжилотдела" и шли по
обширному пустырю (по тому самому, по которому мальчик ковылял и сейчас,
но тогда они шли в обратном направлении, домой). Время было примерно это
же, и шел обычный артобстрел, но это не волновало и не беспокоило их - они
были вместе, и они шли домой, и у мамы в сумке было вкусненькое -
стеклянная баночка с отварной чечевицей.
Они услышали отдаленный разрыв где-то слева, но не обратили на него
никакого внимания и успели сделать после него еще несколько шагов, как
вдруг послышался новый незнакомый звук - странный железный нарастающий
шелест. Этот шелест мгновенно надвинулся на них, и вдруг прекратился
сильным ударом, от которого дрогнула мостовая под ногами, и что-то
большое, черное, стремительное, возникнув у обочины слева от них,
гигантской страшной лягушкой в два тяжелых (земля каждый раз вздрагивала)
прыжка пересекло дорогу в полуметре перед ними, нырнуло в сугроб справа и
там, коротко и злобно зашипев, исчезло в снегу.
Они остановились. Мама вся словно окаменела, а мальчик, мгновенно
сообразив что к чему, кинулся в сугроб и быстро выволок на свет божий
осколок. Осколок был мировой - огромный,
черный-синий-желтый-переливающийся цветами побежалости, колючий, тяжелый и
еще горячий. Это был осколок высокой ценности! Но мама отобрала его у
мальчика и с ненавистью забросила снова в сугроб. Маме никогда не
нравилась эта, осенью появившаяся у мальчишек (которые были тогда еще все
живы и даже не слишком голодны), повальная страсть собирать и
коллекционировать разные осколки. Они немножко повздорили с мамой из-за
этого осколка...
Но что было бы, если бы они успели сделать еще один шаг - до разрыва,
до железного шелеста, до первого удара по земле? Всего один шаг!..
Конечно, осколок не убил бы их сразу, но он переломал бы им ноги, обоим...
А это тоже была бы смерть, только медленная.
Когда мальчик ворвался в ту комнату "жилотдела", где обычно
находилась мама, мамы там не было - на ее месте укутанная во множество
платков сидела незнакомая белесая старуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108