- Не притворяйся большим ослом, чем ты есть, - посоветовал Виконт,
аккуратно разливая спирт. - Ты прекрасно меня понимаешь.
- Я не притворяюсь... - проговорил Станислав медленно. - Но я ведь я
и в самом деле не знаю своего предназначения. Ты думаешь, мне не приходило
в голову, что роман - романом, а жизнь моя - это моя жизнь? Но я не могу
ничего найти в своей жизни такого, чтобы... Да я и не верю в это. Пойми,
это же не роман, я не могу выдумывать такие вещи из головы... Это должно
как-то само собою обнаружиться... Но нет ничего. Ничего этого в моей жизни
нет!
- Ишши, - сказал Виконт, как и год назад. - Ишши: должно быть! Я
нахожусь, мой Стак, при сильном подозрении, что у каждого человека есть
свое предназначение. У каждого! Это - такая у меня гипотеза. Некоторые
свое предназначение осознают - их имена обычно становятся потом известны
всему свету. Некоторые - в своем предназначении ошибаются. Таких мы
называем графоманами всех сортов. Но подавляющее большинство смертных даже
и не подозревает, что у них есть предназначение. Им не подано знака! А вот
тебе - знак подан. Ты - уникум. Так что - ишши! Должно что-то быть!..
Жизнь покатилась дальше, словно не было в прошлом целого года
литературного безумия, словно никогда он не писал ничего, кроме совместных
с Виконтов брульонов, да развеселых куплетов: "Ах, девчонка-егоза -
ухватила парня за! Ухватила и держала, затуманились глаза..."
Ежеватов умел выжимать из подчиненных все их содержимое досуха: в
голове, как заведешь глаза перед сном, - одни только "каракатицы" всех
машинных кодов сразу, и когда Мирлин загадочно намекал, что-мол "не все
еще с нашим рОманом потеряно", что вот-вот-мол грянут-де его, Мирлина,
главные калибры, Станислав легко и от всей души посылал его в самые
интимные места.
Замечательно, что вся эта история с романом произвела, как скоро
выяснилось, огромное впечатление на Виконта. То есть, не то, конечно,
обстоятельство, что роман никак не удавалось протолкнуть в печать, а то,
что Станиславу вообще удалось его написать. Как! Двадцать лет вместе,
плечо к плечу, старательно карябали бумагу, потели, страдали от
мучительного творческого бессилия, (одного чистейшего медицинского спирта
было выпито литров сто), отчаялись уже совсем, без малого махнули рукой на
безнадежное это дело, - и вдруг на тебе: этот старый проверенный импотент,
в одиночку, без всяких-яких, недрогнувшей рукой выдает на-гора полноценное
сочинение в десять авторских листов! Где справедливость? Где равенство?
Братство - где? Или разве уже не все люди - братья? ("Нет, не все, -
говаривал по этому поводу Сеня Мирлин. - Более того: даже не все братья -
братья...")
Это раздраженно-шутливое (однако же, не совсем и не просто шутливое)
нытье закончилось тем, что в один прекрасный вечер Виконт заявился к
Станиславу с пузырьком живительной влаги в одной руке и с тощей рукописью
- в другой. Тощая рукопись носила название "Импровизатор" и представляла
собою рассказ на двенадцать страниц из жизни иностранцев. Действие там
происходило в Северной, сами понимаете, Шотландии, "...свежий пьянящий
воздух, полный тугого ветра, солоноватой влаги, криков морских птиц,
бесконечный пустынный берег, и вересковые поля, и купы сухих, согнутых
ветрами деревьев...", гостиница "Крыло Альбатроса", лирический герой -
художник (настоящий иностранец: флегма, ирония, трубка), главный герой -
некто Эрик П.Доваджер, в прошлом - знаменитый футболист ("Эрик-Стена"), а
ныне согбенный, перекошенный, изуродованный обломок человека, седой,
нелюдимый, неприятный, но - настоящий джентльмен.
Особенно страшно изуродованы у него были руки (тут Виконт явно взял
на вооружение одного их общего малознакомого автолюбителя, у которого обе
руки были прострелены насквозь еще на Невской Дубровке). По поводу этих
изуродованных рук в рассказе и возникает сюжетообразующий разговор - Эрик
П.Доваджер рассказывает лирическому герою довольно загадочную историю о
своем друге, пропавшем (исчезнувшем, растворившемся в воздухе) буквально у
него на глазах: только что расстались в парадном, Эрик и десяти шагов по
улице сделать не успел - раздался у него за спиною отчаянный крик,
какой-то судорожный шум, и все - больше его друга никто никогда не видел.
Без следов. Никаких улик. С концами. А когда утром Эрик шел в полицию
давать показания, он был сбит огромным автомобилем, номер которого не
успели заметить... Провалялся полгода в больнице, навсегда потерял
здоровье, превратился в нынешнюю развалину. Исчезнувшего друга не нашли,
дело прекратили. Все. Такая вот история.
Лирический герой потрясен и заинтригован, но главное еще впереди!
Наутро выясняется, что Эрик П.Доваджер благополучно слинял, оставив
записку, в которой он приносил свои самые изысканные извинения "за ту
маленькую мистификацию, разыграть которую вчера побудила" его
"отвратительная скука - спутница столь же отвратительной погоды". Скука
была велика, случай показался ему удобен, и он надеется только, что
"история получилась не так уж плоха". Лирическому герою остается только
пожать плечами и рассмеяться.
Но это еще не конец! Ибо вся соль Виконтова замысла заключалась
именно в концовке рассказа. Действующие лица встречаются снова - через
год, там же, на пустынных берегах, среди скользких валунов и гниющих после
отлива водорослей. Чайки крича носятся над волнами, почти касаясь их
крыльями, опускаются на прибрежную гальку, близится шторм, багровое солнце
уползает в черную тучу... И тут герой наш видит, как бледное изможденное
лицо Эрика П.Доваджера становится еще бледнее ("...становится белесым как
живот старика..."). Глаза Доваджера застывают, он тяжело опирается на
мощную свою полированную трость и вдруг начинает бормотать, невнятно и как
бы через силу: "...Эти птицы над волнами... и этот закат... Простите
меня... Они напоминают мне одну историю... страшную историю... Это
началось в Сомо..." Точка. Конец рассказа. Импровизатор вдохновился, новая
история - родилась.
- Хорошая концовка, - признал Станислав честно. Он вдруг подумал, что
Виконт, на самом деле, написал этот рассказ о себе. Он сам и есть этот
Эрик П.Доваджер, всю жизнь выдумывающий зубодробительные истории из
головы, потому что подлинные истории ему рассказывать запрещено. Впрочем,
в этом его Доваджере не ощущалось, на самом деле, никакого подтекста, он
получился просто выдумщик, импровизатор и артист. Больше в нем не было
ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108