Но уж если возникало у
него сомнение, пусть даже самое ничтожное, микроскопическое, пусть даже
нелепое и ни на чем серьезном не основанное - все, конец, и никаких шансов
уже не было ни оправдаться, ни объясниться. (Говорят, товарищ Сталин был
такой же, с тем отличием, однако, что не любил никого никогда и не доверял
никому - без каких-либо исключений).
Абсолютно невозможно было угадать, что там в недрах
сознания-подсознания (а может быть, и надсознания) слетало у него вдруг с
нарезки, какие зубчики выходили из зацепления и почему начинал сбоить
основательно отъюстированный, казалось бы, механизм доверия и приязни.
Какой-нибудь _н_е _т_а_к_о_й_ взгляд. Или слово, неверно им, может быть,
понятое. Или неуместная улыбка... По моим наблюдениям особо стремительные
и катастрофические последствия способна была вызвать именно неуместная и
несвоевременная улыбка, так что в его присутствии я старался соблюдать
всегда замогильную серьезность, и даже когда в приступе хорошего
настроения он принимался рассказывать анекдоты, я норовил выражать всем
своим обликом отнюдь не опасное веселье, а скорее восхищение тонким вкусом
и завидным чувством юмора благосклонного моего начальства.
Он и меня вот так же возлюбил в самом начале, с первого же моего ему
представления, и продвигал, и дорогу мне расчищал, и перед высокими
инстанциями за меня ручался, а потом - определял меня своим наперсником, и
главным советником, и даже вроде бы главной надеждой своей - грядущим
своим преемником... А вот теперь - крутой разворот на сто восемьдесят. И
дело здесь было не в дерзкой улыбке (не было дерзких улыбок) и не в
опрометчивом суждении (не было опрометчивых суждений и даже быть не
могло). А просто пришла пора меня менять. Просто чудовищная интуиция его
подсказала ему - не словами, разумеется, и вообще даже не голосом, пусть
бы и внутренним, а - лишь легонько дохнула в ухо его вечно настороженной
души, что Красногорский-то _о_т_о_ш_е_л_, самостоятельный стал, ведет
какую-то _с_в_о_ю_ партию и вообще _п_о_ч_у_ж_е_л_!.. Пора менять.
(Он был человек решительно незамысловатый. И всегда это
демонстрировал. И любил учить незамысловатости своих наперсников и
клевретов, меня в том числе. В этом отношении он был похож на другого
великого человека, а именно - на фюрера немецкого народа: у него тоже был
дефект, который у фюрера носил название Redeegoizmus, а у ДТШ - недержание
речи. Он учил. Самое главное в нашем деле, учил он, это доклад, - во-время
подготовленный, простенько составленный и положенный на нужный стол.
Остальное все - мура, остальное само пойдет. Очень любил он рассказывать -
всегда одними и теми же словами, - как совсем еще молоденького направили
его в посольство тогдашней Латвии. Или Литвы. Он их все время путал - то
ли шутил он таким незамысловатым способом, то ли и вправду их не очень
хорошо различал. Так вот там, в посольстве, все друг друга судорожно
боялись и перед начальством лебезили напропалую - кто перед военным
атташе, кто перед кадровиком, и все - перед послом. А он - он сразу понял,
кто в этом доме главный: швейцар, он же гардеробщик, он же и охранник. Так
что он этому швейцару - то анекдотец новейший преподнесет, то бутылочку, а
то просто с ним покурит, покалякает за жизнь... "Потом, когда наши пришли,
всех их там попересажали к такой-то матери, начиная с посла. Только двое
всего и уцелели: швейцар да я. Мне - лейтенанта, а ему - уж не знаю,
далеко пошел...")
Первый удар, который он нанес мне, был незамысловат и прям, как
штыковой выпад.
- Этого... твоего... Красногорова твоего... - сказал он мне небрежно,
между делом, в середине брюзжания по поводу перерасходов и недоработок. -
Его надо в Зуевку... Прям на этой неделе, чего тянуть еще?.. - и снова
заговорил о перерасходе валютных медикаментов.
Собственно, все было этим сказано. Моего клиента надлежало немедленно
перевести в спецпансионат "Зуево" и поставить там на довольствие и
контроль. Поскольку сам я этого до сих пор не сделал, ясно ему было, что я
это полезным-необходимым не считаю, а значит - выступлю против, и тогда
меня можно будет вежливенько, на самых что ни на есть законных основаниях,
в порядке дисциплины, от дела отстранить, а стану трепыхаться, - то и
вообще уволить к такой-то матери, либо отправить куда-нибудь в
Кзыл-Ордынск на усиление тамошних органов (почетное назначение: "посол в
Зопу"). Прозрачная и незамысловатая комбинация. Но он не понимал, Дорогой
мой Товарищ Шеф, в какое дело он сейчас решился ввязаться. Интуиция
подвела. Интуиция всегда в конце концов подводит, если не хватает
информации. А он про Красногорова знал лишь только то, что я ему нашел
необходимым сказать, а точнее - наврать: сильнейшее-де подозрение на
ясновидение.
- Не согласится, - сказал я ему деловито, когда покончено было с
валютным перерасходом и дефицитом.
- Это кто?
- Красногоров. Обязательно откажется.
Он даже не посмотрел на меня, жопорожий, только губами сделал.
- Вот ты психолОг, - проворчал он по-отечески укоризненно, - а
психологии не знаешь. Как же он сможет отказаться, если мы его хорошенько
попросим? По партийной, например, линии...
- Он беспартийный.
- Тем более!
На это трудно было что-нибудь возразить. Да я и не собирался. Он же
только и ждал, что я начну ему возражать. А я вовсе не хотел облегчать ему
задачу. Мне надо было выиграть время. А он пусть пораскинет мозгами, как
меня сожрать. Пока цел....
- Чего ему, спрашивается, отказываться? Полный пансион, двухкомнатный
номер, телевизор, подъемные, а зарплата идет. Чего это он станет
отказываться? Пейзажи там разные, березы, озеро рядом...
- Это верно, - покорно сказал я. - Я с ним поговорю.
И тут он нанес мне второй удар - пострашнее первого.
- А тебе, майор, и трудиться не понадобится, - объявил он ласково. -
Я к нему Ведьмака направил. Убедит.
(Фамилия у него была - Медвяк, по имени его никто не звал, а звали
все Ведьмаком, даже и в глаза. Он был маленький, тщедушный,
белесоватенький, с розовыми беспорядочными проплешинами на черепе, с
бесцветными суетливыми глазками. Гаденький. Не знаю, как он медкомиссию
прошел, как ухитрился к нам в ряды угодить, все-таки у нас как-никак -
отбор, элита. Не знаю. Полагаю, что не обошлось тут без его поразительных
способностей, которых у него было две. Во-первых, он обладал буквально
м_а_г_н_е_т_и_ч_е_с_к_о_й_ - как в прошлом веке говорили - силой
убеждения. Во-вторых, у него было явно паранормальное чутье на
паранормальность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
него сомнение, пусть даже самое ничтожное, микроскопическое, пусть даже
нелепое и ни на чем серьезном не основанное - все, конец, и никаких шансов
уже не было ни оправдаться, ни объясниться. (Говорят, товарищ Сталин был
такой же, с тем отличием, однако, что не любил никого никогда и не доверял
никому - без каких-либо исключений).
Абсолютно невозможно было угадать, что там в недрах
сознания-подсознания (а может быть, и надсознания) слетало у него вдруг с
нарезки, какие зубчики выходили из зацепления и почему начинал сбоить
основательно отъюстированный, казалось бы, механизм доверия и приязни.
Какой-нибудь _н_е _т_а_к_о_й_ взгляд. Или слово, неверно им, может быть,
понятое. Или неуместная улыбка... По моим наблюдениям особо стремительные
и катастрофические последствия способна была вызвать именно неуместная и
несвоевременная улыбка, так что в его присутствии я старался соблюдать
всегда замогильную серьезность, и даже когда в приступе хорошего
настроения он принимался рассказывать анекдоты, я норовил выражать всем
своим обликом отнюдь не опасное веселье, а скорее восхищение тонким вкусом
и завидным чувством юмора благосклонного моего начальства.
Он и меня вот так же возлюбил в самом начале, с первого же моего ему
представления, и продвигал, и дорогу мне расчищал, и перед высокими
инстанциями за меня ручался, а потом - определял меня своим наперсником, и
главным советником, и даже вроде бы главной надеждой своей - грядущим
своим преемником... А вот теперь - крутой разворот на сто восемьдесят. И
дело здесь было не в дерзкой улыбке (не было дерзких улыбок) и не в
опрометчивом суждении (не было опрометчивых суждений и даже быть не
могло). А просто пришла пора меня менять. Просто чудовищная интуиция его
подсказала ему - не словами, разумеется, и вообще даже не голосом, пусть
бы и внутренним, а - лишь легонько дохнула в ухо его вечно настороженной
души, что Красногорский-то _о_т_о_ш_е_л_, самостоятельный стал, ведет
какую-то _с_в_о_ю_ партию и вообще _п_о_ч_у_ж_е_л_!.. Пора менять.
(Он был человек решительно незамысловатый. И всегда это
демонстрировал. И любил учить незамысловатости своих наперсников и
клевретов, меня в том числе. В этом отношении он был похож на другого
великого человека, а именно - на фюрера немецкого народа: у него тоже был
дефект, который у фюрера носил название Redeegoizmus, а у ДТШ - недержание
речи. Он учил. Самое главное в нашем деле, учил он, это доклад, - во-время
подготовленный, простенько составленный и положенный на нужный стол.
Остальное все - мура, остальное само пойдет. Очень любил он рассказывать -
всегда одними и теми же словами, - как совсем еще молоденького направили
его в посольство тогдашней Латвии. Или Литвы. Он их все время путал - то
ли шутил он таким незамысловатым способом, то ли и вправду их не очень
хорошо различал. Так вот там, в посольстве, все друг друга судорожно
боялись и перед начальством лебезили напропалую - кто перед военным
атташе, кто перед кадровиком, и все - перед послом. А он - он сразу понял,
кто в этом доме главный: швейцар, он же гардеробщик, он же и охранник. Так
что он этому швейцару - то анекдотец новейший преподнесет, то бутылочку, а
то просто с ним покурит, покалякает за жизнь... "Потом, когда наши пришли,
всех их там попересажали к такой-то матери, начиная с посла. Только двое
всего и уцелели: швейцар да я. Мне - лейтенанта, а ему - уж не знаю,
далеко пошел...")
Первый удар, который он нанес мне, был незамысловат и прям, как
штыковой выпад.
- Этого... твоего... Красногорова твоего... - сказал он мне небрежно,
между делом, в середине брюзжания по поводу перерасходов и недоработок. -
Его надо в Зуевку... Прям на этой неделе, чего тянуть еще?.. - и снова
заговорил о перерасходе валютных медикаментов.
Собственно, все было этим сказано. Моего клиента надлежало немедленно
перевести в спецпансионат "Зуево" и поставить там на довольствие и
контроль. Поскольку сам я этого до сих пор не сделал, ясно ему было, что я
это полезным-необходимым не считаю, а значит - выступлю против, и тогда
меня можно будет вежливенько, на самых что ни на есть законных основаниях,
в порядке дисциплины, от дела отстранить, а стану трепыхаться, - то и
вообще уволить к такой-то матери, либо отправить куда-нибудь в
Кзыл-Ордынск на усиление тамошних органов (почетное назначение: "посол в
Зопу"). Прозрачная и незамысловатая комбинация. Но он не понимал, Дорогой
мой Товарищ Шеф, в какое дело он сейчас решился ввязаться. Интуиция
подвела. Интуиция всегда в конце концов подводит, если не хватает
информации. А он про Красногорова знал лишь только то, что я ему нашел
необходимым сказать, а точнее - наврать: сильнейшее-де подозрение на
ясновидение.
- Не согласится, - сказал я ему деловито, когда покончено было с
валютным перерасходом и дефицитом.
- Это кто?
- Красногоров. Обязательно откажется.
Он даже не посмотрел на меня, жопорожий, только губами сделал.
- Вот ты психолОг, - проворчал он по-отечески укоризненно, - а
психологии не знаешь. Как же он сможет отказаться, если мы его хорошенько
попросим? По партийной, например, линии...
- Он беспартийный.
- Тем более!
На это трудно было что-нибудь возразить. Да я и не собирался. Он же
только и ждал, что я начну ему возражать. А я вовсе не хотел облегчать ему
задачу. Мне надо было выиграть время. А он пусть пораскинет мозгами, как
меня сожрать. Пока цел....
- Чего ему, спрашивается, отказываться? Полный пансион, двухкомнатный
номер, телевизор, подъемные, а зарплата идет. Чего это он станет
отказываться? Пейзажи там разные, березы, озеро рядом...
- Это верно, - покорно сказал я. - Я с ним поговорю.
И тут он нанес мне второй удар - пострашнее первого.
- А тебе, майор, и трудиться не понадобится, - объявил он ласково. -
Я к нему Ведьмака направил. Убедит.
(Фамилия у него была - Медвяк, по имени его никто не звал, а звали
все Ведьмаком, даже и в глаза. Он был маленький, тщедушный,
белесоватенький, с розовыми беспорядочными проплешинами на черепе, с
бесцветными суетливыми глазками. Гаденький. Не знаю, как он медкомиссию
прошел, как ухитрился к нам в ряды угодить, все-таки у нас как-никак -
отбор, элита. Не знаю. Полагаю, что не обошлось тут без его поразительных
способностей, которых у него было две. Во-первых, он обладал буквально
м_а_г_н_е_т_и_ч_е_с_к_о_й_ - как в прошлом веке говорили - силой
убеждения. Во-вторых, у него было явно паранормальное чутье на
паранормальность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108