- За старый конверт - жену отдадут, причем со слезами радости на
глазах, - продолжал Эдик, развивая тему.
- Умгу... - он подошел к огромному окну и уперся лбом в ледяное
стекло. За окном была ледяная сырая мутно подсвеченная туманная мгла.
Ничего не было видно, кроме этого неподвижно подсвеченного тумана, - ни
города, ни залива, - и вдруг все там озарилось красным, а потом зеленым -
это реклама на крыше переменила текст.
- Два вопроса, - сказал Эдик. - Неужели это правда? И второй: где
взять кучу старых конвертов?
- Очень старых: сто, двести лет, - он снова повернулся лицом в
комнату.
Кузьма Иванович осознал, наконец, что разговор идет вполне серьезный,
прекратил процедуру надевания и присел на краешек своего стула. Спросил с
огромным сомнением:
- Перекупить его за кучу старых конвертов хотите? Да вы сдурели. Или
это я сдурел?
Он поправил его:
- Не перекупить. ОТКУПИТЬСЯ!
- Да уж, - сказал Эдик злобно. - Перекупать его еще - зачем он нам
теперь нужен?
Это как сказать, подумал он. Еще как нужен... Он представил себе
вдруг, что Николас сидит здесь, сейчас, по ту сторону стола - тощий,
лохматый, веселый, никогда не унывающий, не умеющий унывать, некрасивый,
почти даже уродливый, редкозубый, смахивающий то на ящерицу, то вдруг на
обезьяну... держит на уровне уха своеобычную полурюмку водки и неудержимо
разглагольствует о неизбежности победы умных над дураками... или
обосновывает необходимость учреждения Министерства Проб и Ошибок...
Поехать к нему и извиниться, подумал он вдруг, ощутив за грудиной холодную
боль налетевшего решения. Прямо сейчас. Не одеваясь. В шлепанцах. "Прости
мой ядовитый язык... Вернись. Я не хотел... я не хотел тебя так сильно
уязвить..." Ложь. В этот момент он хотел не просто уязвить, он хотел его
уничтожить... Чего в конечном счете и добился: его нет. По крайней мере -
здесь... И больше никогда не будет.
- Станислав Зиновьевич, - сказал неожиданно Эдик незнакомым и
неприятным голосом. - Господин Президент. Ведь вы его любите. До сих пор.
Правда?
Он отшатнулся от этого прямого взгляда его зелено-радужных и
задохнулся от неожиданности и от невозможности прямо ответить на этот
прямой вопрос. Но он понимал, что ответить придется, и - сейчас.
- Вы же его всегда больше всех нас вместе взятых любили, - продолжал
Эдик, и в голосе его теперь была печаль и печальная зависть. - Чего там.
Здесь же все свои. Мы об этом между собой уже десять раз переговорили...
- Э! Э! За себя говори! - предупреждающе взрыкнул Кузьма Иваныч, и
строго посмотрел на Эдика недовольный Кронид, который уже, оказывается,
сидел здесь же и даже держал наготове нож и вилку.
- Да ладно, ладно вам... Лояльные вы мои, - сказал им Эдик. - Ну, не
говорили, так думали... Думали ведь? Думали, думали!.. Поэтому у нас и не
получается с ним ничего - третий раз обсуждаем проблему, и третий раз
впустую балабоним. Как собаки... И я вам прямо скажу, господин Президент:
пока вы его из сердца своего не выкините... Пока вы его не выдерете, с
корнем, с кровью, пока вы его, прошу прощения, не разлюбите, до тех пор
ничего у нас с вами не выйдет...
- Прекрати, - сказал ему Кронид тихо. Тихо-тихо сказал, но ТАК, что
Эдик моментально заткнулся. Словно его выключили. Оборвал себя на
полуслове, на полужесте, на полувзгляде - потянулся через весь стол за
бутылочкой тоника, зубами сорвал колпачок и стал пить из горлышка, ни на
кого не глядя.
Возникла тишина, и тишина эта утверждала правильность сказанного, и
содержала в себе еще множество невысказанных упреков, а равно и приторный
привкус той натужной деликатности, какую проявляют обычно в адрес
заслуженных, но безнадежных инвалидов и маразматических, но уважаемых
стариков. Он слушал эту тишину, и справиться с ней казалось ему потруднее,
чем со сварливым шквалом ядовитых упреков, но он с ней справился в конце
концов.
- Все правильно, - сказал он, стараясь улыбнуться и надеясь, что
улыбка получается не слишком фальшивая и не слишком жалкая. - Mea culpa.
Mea maxima culpa. Однако вам придется простить мне эту мою старческую
слабость. Я ведь, действительно, люблю вас. Всех. Я сам вас выбрал, я сам
вас назначил своими любимчиками, и отказываться от вас мне дьявольски
трудно. Даже, когда вы ведете себя дурно... И все! - он оборвал себя. - И
хватит сегодня об этом!.. Кстати, по-моему, уж полночь состоялась, или
нет?
- Состоялась, - сейчас же подхватил (с явным облегчением) Эдик. - Уже
пятнадцать минут как.
- Превосходно! Разгрузочный день кончился. Начинается погрузочный...
- Распущенность и никотин! - провозгласил Эдик.
- Именно так. Кронид Сергеевич, передайте мне, пожалуйста, вон то
мясо, пока его наш Кузьма Иваныч окончательно не упупил.
2
Около часу ночи, когда решено было уже расходиться по койкам,
ввалился вдруг министр печати - очень веселый, рот до ушей, громогласный и
велеречивый. И сразу же всем стало очевидно: имеется хорошая новость.
Наконец. И вопреки всему. Первая за весь день.
- Ну?! - сказано было ему навстречу чуть ли не хором.
Впрочем, оказалось, всего-то навсего: шестое издание "Счастливого
мальчика". Подарочное. Десять тысяч экземпляров. Яркая черно-синяя
лакированная суперобложка. Иллюстрации Аракеляна. Предисловие Некрасавина.
Элегантно. Скромно. В высшей степени достойно.
- Фу ты, ну ты три креста, - произнес, повертев в руках книжку,
Кузьма Иванович - с уважением, но довольно, впрочем, равнодушно. Он был
безнадежно далек от изящной словесности и вообще от пропаганды пополам с
агитацией, хотя и допускал, что данное литературное произведение вносит в
политический имидж обожаемого Президента некий неуловимый, но существенный
нюанс.
- А-ат-менно!... А-а-тменно!.. - пел Эдик, листая мелованные страницы
с голубым обрезом. Бледно-конопатое лицо его вдохновенно светилось: этот
томик был - его затея, его забота, его трепетная редактура. Он чувствовал
себя как бы теневым соавтором. У книг политических деятелей всегда есть
соавтор, почтительно и скромно скрывающийся в титанической тени
величественного монумента - Эдик был безусловно и радостно согласен на
такую роль.
А Кронид так же радостно, но совершенно уж бескорыстно сиял,
оставаясь, по обыкновению, в сторонке. И сиял, потирая огромные белые
ладони, гордый собою министр печати - Добрый Вестник. Все было прекрасно.
Все было ОЧЕНЬ ХОРОШО. И при этом - все было схвачено. Тираж - завтра же,
в четырех крупнейших магазинах Санкт-Петербурга и в трех - Москвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108