.. Когда прибыла "скорая", Виконт уже дышал, а Станислав без
единой мысли в голове сидел рядом и держал его за скользкую от пота
руку...
Труднее всего оказалось вырулить в финал. Уже все было ясно: в какой
последовательности гнать эпизоды; откуда взялась Марья; как осеняет
постепенно Иосифа, как осознает он свое особенное положение, как начинает
искать Предназначение, перебирает варианты, ничего не может выбрать... И
вдруг Марья говорит ему, что беременна. Сначала он просто шокирован: как
так? Столько предосторожностей, столько самоограничения, столько неудобств
и - все зря?.. Но Марию смущает вовсе не это. Она не сразу, но все-таки
решается сказать ему, что тут вообще концы с концами не сходятся, не
получаются сроки, ведь он последние два с половиной месяца сидел в горах,
так что у них вообще ничего не было и быть не могло...
Сеня Мирлин гы-гыкал, хакал и взрыкивал в приступе критического
сарказма. Ну-ну-ну, приговаривал он со смаком. Да-а, да-а, соглашался он с
невыносимо сальным удовольствием. Еще бы! А как же! Что первое приходит
морячку, вернувшемуся из трехлетнего плавания, при виде родной жены с
годовалым ребеночком? Ну, разумеется, он в восторге! Он же сразу понимает,
что это - редчайший случай самопроизвольного зачатия! Партеногенез!
Авдотья моя, ты у меня научно-медицинский уникум, спасибо тебе за это,
роднуля, бля!..
Станислав, сдерживаясь, холодно объяснил ему, что стандартные реакции
не могут быть предметом литературы, все эти страсти по пустякам, все эти
бытовые истерики, высосанные из пальца... "Возвращается муж из
командировки, а у него под кроватью..." Анекдоты меня не интересуют,
объявил он высокомерно.
А сам написал, между тем, именно анекдот! - гаркнул Сеня, тут же
налившись кровью. И кстати, страсти по пустякам - это и есть черный хлеб
великой литературы. В литературе, между прочим, известны случаи, когда
из-за какого-то сопливого платочка людей убивали. А у тебя же получился
сущий анекдот: он - Иосиф, она - Мария, а, значит, ребенок у них -
обязательно от Святаго Духа! Неужели ты сам не ощущаешь, что это -
чистейший анекдот, причем - неприличный?..
Станислав взбесился. Он, разумеется, чувствовал, что получилось у
него не то и не так, как задумывалось, но при этом же он чувствовал, что
прав все-таки он, а не этот циник с лошадиными зубами. Как объяснить ему,
что у Марии - глаза ребенка, лицо ребенка, душа ребенка, Мария не умеет
лгать, - точно так же, как ты, мордатый, не умеешь красть, при всех своих
прочих недостатках?.. У меня же Иосиф сначала, как и ты, как я, как все,
норовит сорваться в пошлость, но у него перед глазами, не твоя лошадиная
морда с зубами, а ее лицо, ее испуг, ее любовь... Грязной скотиной надо
быть, сальной и поганой, чтобы в этой ситуации поверить в грязное...
Сеня слушал его, оскалив желтые свои могучие зубья, словно собирался
сорвать колпачок с очередной пивной бутылки, потом сказал непонятно:
- Ну да, ну да... "Отелло не ревнив, он доверчив"... - и вдруг
заорал: - Так ты все это мне и напиши! Ты же ничего этого не написал, ты
же мне здесь анекдот изложил и больше ничего... Говоришь лучше, чем
пишешь, а потом сам же и раздражаешься! Демосфен, пальцем деланный!..
Гомер очкастый, доморощенный...
Ничего переделывать Станислав не стал. Просто - не сумел. Перечитал,
вычеркнул несколько лишних эпитетов, убрал совсем эпизод с дракой в поезде
и рассуждение о том, что такое Иосиф - библейский Иосиф - в судьбе Марии и
Христа, зачем он нужен и почему появился в предании. Все остальное
оставил, как было. "Пусть клевещут..."
Пересилил мучительный страх, дал прочитать Лариске, - но чтобы тут
же, при нем. Она читала, а он садил сигарету за сигаретой и украдкой,
искоса, за нею наблюдал. Она поразительно была похожа на его Марию.
Господи, думал он панически. Хоть бы ей понравилось. Хоть немножко. Ну,
пожалуйста!.. Он и сам не понимал до сих пор, оказывается, как это все
важно для него - словно судьба его сейчас должна была решиться... Она
перевернула последнюю страницу, посмотрела на него влажными глазами, потом
встала, подошла, прижалась губами, и он ощутил приступ первобытного
счастья - это было как удушье, как сладкий обморок, и он заплакал, умирая
от стыда и облегчения.
Потом наступил черед Виконта. Этот - категорически отказался читать в
присутствии автора, брюзжа и раздражаясь, забрал рукопись к себе домой, и
Станислав до четырех утра, как полный идиот, ждал его звонка. Черта с два.
Не на таковского напал...
Он позвонил вечером следующего дня, пригласил к себе, выставил
настоящего "наполеона" в бутылке неземной красоты, разлил в дедовские
бокалы, поднял свой и, глядя поверх хрусталя, сказал: "Ты победил, мой
Стак. Ты создал мир, в котором живут, страдают и умирают. Congratulations,
Красногоров!" И бокалы тихонько прозвенели час удачи, час победы и миг
славы.
Они надрались. И на этом час удачи истек безвозвратно.
8
Он отдал рукопись Сене Мирлину, и тот понес ее в журнал "Красная
заря", где у него были свои люди. Журнальчик был захудалый,
молодежно-пэтэушный, полупридушенный идеологическим отделом обкома, но
во-первых, там у Мирлина был хороший знакомый завотделом прозы, человек,
разумеется, (по должности своей) трусливый, но вполне порядочный, а
во-вторых, главного должны были вот-вот забрать в Москву на повышение, и
ему сейчас все было до лампочки: физически он присутствовал и даже что-то
там подписывал, но как бы уже и не служил здесь, - душа его и его
партийный долг находились в столице, в отделе культуры ЦК, а нового
главного обком еще не назначил и даже, по слухам, не наметил. "Вчера было
еще рано, а завтра будет уже поздно", резюмировал ситуацию Сеня и ринулся
в бой.
Первое время он мечтал, страдал и надеялся. Ежедневно звонил Мирлину,
приставал, ныл, угрожал "сам пойти и всех там раскурочить". Сводки с поля
боя поступали нерегулярно и были туманны. Какие-то никому не известные
Колобродины и Околокаемовы "брали читать", "держали", "грозились
забодать", потом являли милость и соглашались ничего не писать или "писали
по-божески"... Вот-вот хорошую рецензию должен был дать сам Алсуфьев
("...знаешь Алсуфьева? Знаменитый поэт-стукотворец. Харя - во! Кусками
висит!"), - совсем уже собрался было, но тут, падла, уехал в Баден-Баден и
- с концами... Ничего, подсунем Каманину, этот не обидит... Каманин, брат,
это - Каманин! И не обидел бы Каманин, наверное, да ушел, бродяга, сначала
в крутой запой, а потом в больницу слег - с микроинфарктом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
единой мысли в голове сидел рядом и держал его за скользкую от пота
руку...
Труднее всего оказалось вырулить в финал. Уже все было ясно: в какой
последовательности гнать эпизоды; откуда взялась Марья; как осеняет
постепенно Иосифа, как осознает он свое особенное положение, как начинает
искать Предназначение, перебирает варианты, ничего не может выбрать... И
вдруг Марья говорит ему, что беременна. Сначала он просто шокирован: как
так? Столько предосторожностей, столько самоограничения, столько неудобств
и - все зря?.. Но Марию смущает вовсе не это. Она не сразу, но все-таки
решается сказать ему, что тут вообще концы с концами не сходятся, не
получаются сроки, ведь он последние два с половиной месяца сидел в горах,
так что у них вообще ничего не было и быть не могло...
Сеня Мирлин гы-гыкал, хакал и взрыкивал в приступе критического
сарказма. Ну-ну-ну, приговаривал он со смаком. Да-а, да-а, соглашался он с
невыносимо сальным удовольствием. Еще бы! А как же! Что первое приходит
морячку, вернувшемуся из трехлетнего плавания, при виде родной жены с
годовалым ребеночком? Ну, разумеется, он в восторге! Он же сразу понимает,
что это - редчайший случай самопроизвольного зачатия! Партеногенез!
Авдотья моя, ты у меня научно-медицинский уникум, спасибо тебе за это,
роднуля, бля!..
Станислав, сдерживаясь, холодно объяснил ему, что стандартные реакции
не могут быть предметом литературы, все эти страсти по пустякам, все эти
бытовые истерики, высосанные из пальца... "Возвращается муж из
командировки, а у него под кроватью..." Анекдоты меня не интересуют,
объявил он высокомерно.
А сам написал, между тем, именно анекдот! - гаркнул Сеня, тут же
налившись кровью. И кстати, страсти по пустякам - это и есть черный хлеб
великой литературы. В литературе, между прочим, известны случаи, когда
из-за какого-то сопливого платочка людей убивали. А у тебя же получился
сущий анекдот: он - Иосиф, она - Мария, а, значит, ребенок у них -
обязательно от Святаго Духа! Неужели ты сам не ощущаешь, что это -
чистейший анекдот, причем - неприличный?..
Станислав взбесился. Он, разумеется, чувствовал, что получилось у
него не то и не так, как задумывалось, но при этом же он чувствовал, что
прав все-таки он, а не этот циник с лошадиными зубами. Как объяснить ему,
что у Марии - глаза ребенка, лицо ребенка, душа ребенка, Мария не умеет
лгать, - точно так же, как ты, мордатый, не умеешь красть, при всех своих
прочих недостатках?.. У меня же Иосиф сначала, как и ты, как я, как все,
норовит сорваться в пошлость, но у него перед глазами, не твоя лошадиная
морда с зубами, а ее лицо, ее испуг, ее любовь... Грязной скотиной надо
быть, сальной и поганой, чтобы в этой ситуации поверить в грязное...
Сеня слушал его, оскалив желтые свои могучие зубья, словно собирался
сорвать колпачок с очередной пивной бутылки, потом сказал непонятно:
- Ну да, ну да... "Отелло не ревнив, он доверчив"... - и вдруг
заорал: - Так ты все это мне и напиши! Ты же ничего этого не написал, ты
же мне здесь анекдот изложил и больше ничего... Говоришь лучше, чем
пишешь, а потом сам же и раздражаешься! Демосфен, пальцем деланный!..
Гомер очкастый, доморощенный...
Ничего переделывать Станислав не стал. Просто - не сумел. Перечитал,
вычеркнул несколько лишних эпитетов, убрал совсем эпизод с дракой в поезде
и рассуждение о том, что такое Иосиф - библейский Иосиф - в судьбе Марии и
Христа, зачем он нужен и почему появился в предании. Все остальное
оставил, как было. "Пусть клевещут..."
Пересилил мучительный страх, дал прочитать Лариске, - но чтобы тут
же, при нем. Она читала, а он садил сигарету за сигаретой и украдкой,
искоса, за нею наблюдал. Она поразительно была похожа на его Марию.
Господи, думал он панически. Хоть бы ей понравилось. Хоть немножко. Ну,
пожалуйста!.. Он и сам не понимал до сих пор, оказывается, как это все
важно для него - словно судьба его сейчас должна была решиться... Она
перевернула последнюю страницу, посмотрела на него влажными глазами, потом
встала, подошла, прижалась губами, и он ощутил приступ первобытного
счастья - это было как удушье, как сладкий обморок, и он заплакал, умирая
от стыда и облегчения.
Потом наступил черед Виконта. Этот - категорически отказался читать в
присутствии автора, брюзжа и раздражаясь, забрал рукопись к себе домой, и
Станислав до четырех утра, как полный идиот, ждал его звонка. Черта с два.
Не на таковского напал...
Он позвонил вечером следующего дня, пригласил к себе, выставил
настоящего "наполеона" в бутылке неземной красоты, разлил в дедовские
бокалы, поднял свой и, глядя поверх хрусталя, сказал: "Ты победил, мой
Стак. Ты создал мир, в котором живут, страдают и умирают. Congratulations,
Красногоров!" И бокалы тихонько прозвенели час удачи, час победы и миг
славы.
Они надрались. И на этом час удачи истек безвозвратно.
8
Он отдал рукопись Сене Мирлину, и тот понес ее в журнал "Красная
заря", где у него были свои люди. Журнальчик был захудалый,
молодежно-пэтэушный, полупридушенный идеологическим отделом обкома, но
во-первых, там у Мирлина был хороший знакомый завотделом прозы, человек,
разумеется, (по должности своей) трусливый, но вполне порядочный, а
во-вторых, главного должны были вот-вот забрать в Москву на повышение, и
ему сейчас все было до лампочки: физически он присутствовал и даже что-то
там подписывал, но как бы уже и не служил здесь, - душа его и его
партийный долг находились в столице, в отделе культуры ЦК, а нового
главного обком еще не назначил и даже, по слухам, не наметил. "Вчера было
еще рано, а завтра будет уже поздно", резюмировал ситуацию Сеня и ринулся
в бой.
Первое время он мечтал, страдал и надеялся. Ежедневно звонил Мирлину,
приставал, ныл, угрожал "сам пойти и всех там раскурочить". Сводки с поля
боя поступали нерегулярно и были туманны. Какие-то никому не известные
Колобродины и Околокаемовы "брали читать", "держали", "грозились
забодать", потом являли милость и соглашались ничего не писать или "писали
по-божески"... Вот-вот хорошую рецензию должен был дать сам Алсуфьев
("...знаешь Алсуфьева? Знаменитый поэт-стукотворец. Харя - во! Кусками
висит!"), - совсем уже собрался было, но тут, падла, уехал в Баден-Баден и
- с концами... Ничего, подсунем Каманину, этот не обидит... Каманин, брат,
это - Каманин! И не обидел бы Каманин, наверное, да ушел, бродяга, сначала
в крутой запой, а потом в больницу слег - с микроинфарктом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108