Стас Красногоров сидел перед ним на стуле, вялый и безмозглый.
Молодой, совсем молодой, двадцатилетний, Стас Красногоров, спортсмен,
красавец... "красавЕц и здоровляга, и уж навернОе не еврей..." Этот
навсегда исчезнувший человек почему-то оказался здесь, и снова
существовал, и был омерзителен и ужасен. Он был - идиот, безнадежный и
несчастный идиот...
Он встал, не помня себя. Он понял: вот оно. Состоялось. Все.
Мерзость, которая - сегодня, здесь, обязательно - должна была произойти,
произошла. И что-то надо было срочно делать, и никакой возможности даже не
предвиделось понять, что же именно надо делать, и как.
10
- Что это значит? - спросил он. Он не услышал своего голоса. И он не
слышал, что говорит ему генерал Малныч, он видел только, что генерал
сделался невероятно, противоестественно оживлен, горд и сияет. Что-то
замечательное здесь произошло, пока он прорывался сюда сквозь все препоны,
что-то эпохальное. Великое открытие. Победа. Фантасмагория и фейерверк.
- Какого черта! - сказал он громко, во всю свою глотку, изо всех сил,
стараясь навести страх и прекратить балаган. - Прекратите этот балаган!
Как прикажете мне все это понимать?
Генерал замолчал на несколько мгновений, на лице его проступило
замешательство, но сиять он не перестал. Победа была слишком велика и
абсолютна, и радость победителя трудно было замутить.
- Как понимать? Да как чистую случайность! Если угодно - продукт
отчаяния. Что мне оставалось делать? Он умер. Совсем. Сначала кома, потом
смерть... И я вспомнил, как он сам любил говорить: не помогает врач,
зовите шамана!..
- Какого шамана? Причем здесь шаман? Я не об этом вас спрашиваю.
- Ну, "шаман" - это просто фигура речи... иносказание... Разумеется,
никакого шамана не было. Просто я подумал вдруг... меня словно озарило:
ведь полная же идентичность генотипа! И не только генотипа, но и фенотипа,
сомы... Ведь вся суть идеи именно в этом и состояла: обеспечить ПОЛНУЮ
идентичность...
Он слушал его и не слышал. Он смотрел в одутловатое молодое сонное
лицо, бледно-голубое, болезненное, без кровинки, в мутно-бессмысленные
глаза человека, видимо, ночь не спавшего, а может быть и несколько ночей.
Этот человек не видел его, и не замечал его, а может быть даже и не
догадывался о его присутствии здесь. Может быть, он просто устал,
смертельно устал, измотался, иссяк, замучился и вообще ничего теперь не
видит и не соображает. Молодой, сильный, но смертельно измотавшийся
человек. "Красивый, но вЬялый"...
Это был идиот.
Двадцатилетний Стас Красногоров был некогда глуп - да, самодоволен и
фанатичен до идиотизма - да. Но он был нормальный комсомолец начала
пятидесятых, оптимист и сталинист, один из сотен тысяч. Он был НОРМА. А
этот был - идиот... Дебил. Имбецил. Кретин. "Клиника"... Зачем? Откуда он
здесь? Кто это?
- Кто это?! - крикнул он наконец генералу. - Заткнитесь и отвечайте
на вопрос!
Но генерал Малныч никак не мог понять, на какой именно вопрос ему
надлежит отвечать. Он казался растерянным и вконец озадаченным. И он был
обижен. Все происходило не так, как он надеялся. Какие-то титанические
старания его шли на пропасть. Какие-то легендарные подвиги - отметались,
не то чтобы не оцененные, но вообще без даже какого-либо рассмотрения.
Генерал Малныч оказался вдруг в мире бреда и кошмара, причем в момент
наивысшего своего торжества, в тот как раз момент, когда ожидал
кровью-потом заработанной начальственной ласки, награды, кровью своей и
потом заработанной, и поощрения...
Все эти чувства и даже мысли отчетливо читались на скуластом лице,
сделавшемся вдруг плаксивым и обиженным, он все это угадывал, легко
расшифровывал и понимал так ясно, как будто генерал жаловался ему вслух
или в письменном виде. Но больше, но кроме этого, он не понимал НИЧЕГО.
Какое-то огромное недоразумение происходило. Какой-то титанический
"мизандерстендинг". Взаимонепонимание. Сшибка неясностей... И он вдруг
снова стал слышать на краю сознания давешний странный и тошнотворный гам,
и вдруг уловил в нем ритм, мелодию, и могучий сдавленный рев Шаляпина он
вдруг в этом гаме различил: "...Мне страшно. Я взгляд его встречаю! В
лучах луны... узнаю... САМ СЕБЯ!.."
- Я не понимаю, однако ж... - бормотал между тем генерал Малныч. -
Казалось бы, согласитесь... Казалось бы, можно было в этой ситуации...
А-а! - лицо его на мгновение озарилось улыбкой счастливой догадки. - Да вы
же, должно быть, еще не видели его? Раньше? Не видели ведь? Ну да, конечно
же! А я-то ума не приложу... Это "резерв-три", Станислав Зиновьевич. Самая
последняя инкубация! Виктор Григорьевич теперь полагает, что упор надо
делать именно на возраст восемнадцать-двадцать пять... Оптимум! Максимум
лабильности, и минимум... э-э-э... шлаков...
Он не понимал ничего. Какой резерв? Какие шлаки? Но он неожиданно
понял другое и, наверное, главное: по мнению генерала он ДОЛЖЕН все это
понимать. Ему говорят про что-то очень хорошо ему известное, многажды с
ним обсужденное и даже, скорее всего, им одобренное... И он вновь ощутил
смутное приближение опасности, причем - никакой мистики, никакого абсурда,
никакого кафкианства: приближалась самая обыкновенная, физическая,
военно-полицейская опасность, когда могут грубо схватить за лицо, ударить
сапогом в промежность и поставить к стенке. Прямо здесь. Не выводя наружу.
Без суда и следствия... Нельзя, категорически и ни в коем случае нельзя
было признаваться в непонимании говоримого ему и вообще происходящего!
Спрашивать было можно, но каждый вопрос становился при этом опасной миной
и грозил оторвать тебе руку, челюсть, язык. Каждый вопрос мог сейчас
оказаться пулей в голову. Однако и молчать тоже было нельзя - слишком
много взаимонепонимания и подозрений успело накопиться за эти несколько
бредовых минут...
- Где остальные? - спросил он отрывисто. Он догадывался, что раз
сидит перед ним "резерв-три", то должны же быть или ВПОЛНЕ МОГУТ БЫТЬ
"резерв-два", "один", и возможно - "четыре".
- Да здесь же... - сказал генерал в полном изумлении. - В рекреации,
как и положено...
- Ведите.
- Но... э-э-э... зачем?
- Ведите, я сказал!
Мельком он отметил, что голуболицый идиот уже снова держит Виконта за
руку, а тот вцепился в грязно-синие его пальцы (пальцы покойника)
доверчиво и привычно, словно так и должно было быть, словно так оно всегда
и было. Ревность и отвращение кольнули в сердце, сдавили горло, тошно
стало на мгновение, но он сразу же забыл обо всем этом, потому что
ощущение опасности, исходящей от бессмысленно шлепающего губами генерала,
снова сделалось сильнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108