Пришлось все дерьмо вычерпать, хотя и не голыми,
конечно, руками... Между прочим, в яме нашли ДВА пистолета - был большой
скандал, на весь округ... Но это я так, к слову пришлось. А если по
делу...
- А если по делу, то я к этому разговору не готов. Понимаете?
Не-го-тов! Я еще почти ничего не умею... Я мало что понимаю. И я не знаю,
чем буду заниматься... Я не знаю, на что я годен. Я не знаю, чего я хочу.
Я вообще ничего про это не знаю. Давайте не будем гнать лошадей, Веньямин
Иванович.
- Давайте, - сказал я. Что я еще мог ему сказать? Ему надо было
вступать в партию. Ему надо было выходить на тесный контакт с органами -
на самый теснейший контакт! - без этого в нашей стране нельзя было сделать
НИЧЕГО. Но как мне было сказать ему об этом? Я видел, что за эти две
недели он стал другим. Прогресс был налицо (если можно это было назвать
прогрессом). Он принял причастие Буйвола, но до настоящего политика ему
было еще безнадежно далеко... И я ощутил давешнее отчаяние. Столько
времени прошло, а мы словно бы еще и не начинали.
Тут как раз зазвонил телефон, соседка сладким голосом позвала его, и
он вышел в коридор. Я слышал его голос, слов было не разобрать, но в
голосе слышалась озабоченность и неудовольствие. Он и вернулся озабоченный
и с раздражением произнес какую-то странную фразу:
- Мне надо срочно ехать, Виконт опять загибается...
Я не понял, что это значит, и некоторое время молча смотрел, как он
торопливо переодевается из домашнего. Потом, осознав, что он сейчас уйдет
и мы, может быть, не сможем увидеться до моего отъезда, я торопливо
принялся рассказывать ему о Ведьмаке. Я хотел, чтобы он понял: есть
человек, вовсе к нам не дружественный, который многое и многое знает,
может быть, даже больше, чем мы оба вместе взятые; догадывается, чует,
видит скрытое... Надо быть очень осторожным с ним. Предельно осторожным...
"Хорошо, - отрывисто отвечал он мне, не переставая застегивать и
зашнуровывать. - Понял. Буду..."
Потом мы вышли вместе, он сел в свой красный "запорожец" и укатил в
сторону Невы. Я провожал его глазами, пока он не повернул налево, за угол
Военно-Медицинской, к Литейному мосту. Я вдруг почувствовал, что мы с ним
не увидимся больше никогда. И что впереди у меня больше ничего нет. Что я
- беспомощный старик, и остается теперь только терпеливо ждать прихода
смерти, которая уже вышла за мной из своего дома...
Впрочем, я ошибался.
8
Все, что описано было мною здесь до сих пор, происходило более десяти
лет назад. Я уверен, что ты дочитал мое сочинение до этого места, но я
уверен также и в том, что ты уже не раз задался вопросом: зачем он мне все
это описывает - так подробно и с деталями, в которых не видно никакой для
меня пользы? Где полезные советы? Где ясная инструкция на будущее? Что мне
надлежит предпринять немедленно, к чему готовить себя?.. И так далее.
Не спеши. Все будет. Разумеется, тебе никто уже не помешает сразу же
заглянуть в конец и найти там ответы на свои вопросы - пусть не на все,
но, хотя бы, на некоторые. Однако, мне кажется полезным для тебя и
необходимым, чтобы ты прочел этот текст весь, целиком, без пропусков и
перескакиваний, последовательно, эпизод за эпизодом - все, что показалось
мне необходимым довести до твоего сведения, и в том порядке, который я для
себя определил. Уверяю тебя: у меня здесь нет ничего лишнего. Может быть,
я что-то упустил, прошлепал, недооценил из происшедшего, счел неважным и
несущественным по слепоте своей, по ограниченности, даже по небрежности, -
это возможно. Но ничего лишнего здесь я не написал - это уж точно, это я
тебе гарантирую.
Во-первых, мне было чрезвычайно важно ввести тебя в курс дела таким
образом, чтобы ты поверил мне полностью и вполне осознанно. Я знаю, ты
доверчив, ты восприимчив к чуду, ты готов бы был мне поверить просто на
слово. Но это была бы НЕТВЕРДАЯ вера, а я хочу, чтобы она у тебя была
твердая. Чтобы это было у тебя и не вера, собственно, а твердое знание,
какое бывает у добросовестного студента, прошедшего полный курс у хорошего
профессора. Чтобы тебя нельзя было сбить. Чтобы всяком новому и
неожиданному факту или событию ты умел бы сразу же подыскать объяснение и
обоснование на базе прочного прошлого знания.
Во-вторых, я очень надеюсь, что ты поймешь ситуацию глубже меня,
найдешь пропущенные мною важные детали, объяснишь то, что я вынужден до
сих пор принимать на веру, используешь нечто, оставшееся мною
неиспользованным. Поэтому этот текст тебе надлежит прочесть не раз и не
два, и обязательно - ОБЯЗАТЕЛЬНО! - надо не раз и не два прослушать все
кассеты, которые я здесь прилагаю. На этих кассетах многое покажется тебе
скучным, лишним, бесполезным, - это так и есть, ты прав, но я уверен, что
эта навозная куча содержит жемчужные зерна, надо только набраться терпения
и постараться их отыскать.
На протяжении двенадцати лет, до того, как я окончательно вернулся
(был возвращен) домой, я виделся с ним всего трижды. Я жадно ждал каждой
их этих встреч. Не могу сказать, что я так уж изнывал в моей Африке,
работа там не была лишена элементов творчества, квалификация моя росла, по
сути дела я становился (и стал в конце концов) недюжинным этнографом (я
ведь член четырех этнографических ассоциаций в четырех странах мира, ты,
разумеется, не знаешь этого, это вообще мало кто знает), но ежедневные
мысли мои о том, что я вот гнию здесь, среди роскошных трясин, когда
судьба моя могла бы уже давно и мощно сложиться ТАМ, - мысли эти сверлили
меня, словно больной зуб, и я ежедневно ненавидел все эти вещи, которыми
вынужден был заниматься, и считал дни, оставшиеся до отпуска, потому что
каждый раз отправляясь в Питер я радостно ждал, что вот уж теперь все у
нас с ним решится - раз и навсегда.
Но ничего не решалось. Отпуск кончался, надежды прекращали кипение
свое, я возвращался назад, под страшные, грозные и прекрасные своды
экваториальных моих лесов, и все становилось как прежде.
Чем занимался он эти двенадцать лет? Не знаю. До сих пор я ничего не
знаю об этом, можешь ты себе представить такое? Он не рассказывал мне об
этом раньше, он не желает говорить об этом сейчас. По-моему, он стыдится
вспоминать эти свои годы....
Ходил на ночные охоты за подонками. Вызывал огонь на себя. Они
накидывались на него, как бешеные псы, и он как псов убивал их. Стоял,
трупно-зеленый, похожий на вурдалака, на зомби, ни микрокиллера в заводе,
и наблюдал, медленно наслаждаясь, как лопаются поганые их башки и
дымящаяся жижа разлетается по мостовой липким веером?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
конечно, руками... Между прочим, в яме нашли ДВА пистолета - был большой
скандал, на весь округ... Но это я так, к слову пришлось. А если по
делу...
- А если по делу, то я к этому разговору не готов. Понимаете?
Не-го-тов! Я еще почти ничего не умею... Я мало что понимаю. И я не знаю,
чем буду заниматься... Я не знаю, на что я годен. Я не знаю, чего я хочу.
Я вообще ничего про это не знаю. Давайте не будем гнать лошадей, Веньямин
Иванович.
- Давайте, - сказал я. Что я еще мог ему сказать? Ему надо было
вступать в партию. Ему надо было выходить на тесный контакт с органами -
на самый теснейший контакт! - без этого в нашей стране нельзя было сделать
НИЧЕГО. Но как мне было сказать ему об этом? Я видел, что за эти две
недели он стал другим. Прогресс был налицо (если можно это было назвать
прогрессом). Он принял причастие Буйвола, но до настоящего политика ему
было еще безнадежно далеко... И я ощутил давешнее отчаяние. Столько
времени прошло, а мы словно бы еще и не начинали.
Тут как раз зазвонил телефон, соседка сладким голосом позвала его, и
он вышел в коридор. Я слышал его голос, слов было не разобрать, но в
голосе слышалась озабоченность и неудовольствие. Он и вернулся озабоченный
и с раздражением произнес какую-то странную фразу:
- Мне надо срочно ехать, Виконт опять загибается...
Я не понял, что это значит, и некоторое время молча смотрел, как он
торопливо переодевается из домашнего. Потом, осознав, что он сейчас уйдет
и мы, может быть, не сможем увидеться до моего отъезда, я торопливо
принялся рассказывать ему о Ведьмаке. Я хотел, чтобы он понял: есть
человек, вовсе к нам не дружественный, который многое и многое знает,
может быть, даже больше, чем мы оба вместе взятые; догадывается, чует,
видит скрытое... Надо быть очень осторожным с ним. Предельно осторожным...
"Хорошо, - отрывисто отвечал он мне, не переставая застегивать и
зашнуровывать. - Понял. Буду..."
Потом мы вышли вместе, он сел в свой красный "запорожец" и укатил в
сторону Невы. Я провожал его глазами, пока он не повернул налево, за угол
Военно-Медицинской, к Литейному мосту. Я вдруг почувствовал, что мы с ним
не увидимся больше никогда. И что впереди у меня больше ничего нет. Что я
- беспомощный старик, и остается теперь только терпеливо ждать прихода
смерти, которая уже вышла за мной из своего дома...
Впрочем, я ошибался.
8
Все, что описано было мною здесь до сих пор, происходило более десяти
лет назад. Я уверен, что ты дочитал мое сочинение до этого места, но я
уверен также и в том, что ты уже не раз задался вопросом: зачем он мне все
это описывает - так подробно и с деталями, в которых не видно никакой для
меня пользы? Где полезные советы? Где ясная инструкция на будущее? Что мне
надлежит предпринять немедленно, к чему готовить себя?.. И так далее.
Не спеши. Все будет. Разумеется, тебе никто уже не помешает сразу же
заглянуть в конец и найти там ответы на свои вопросы - пусть не на все,
но, хотя бы, на некоторые. Однако, мне кажется полезным для тебя и
необходимым, чтобы ты прочел этот текст весь, целиком, без пропусков и
перескакиваний, последовательно, эпизод за эпизодом - все, что показалось
мне необходимым довести до твоего сведения, и в том порядке, который я для
себя определил. Уверяю тебя: у меня здесь нет ничего лишнего. Может быть,
я что-то упустил, прошлепал, недооценил из происшедшего, счел неважным и
несущественным по слепоте своей, по ограниченности, даже по небрежности, -
это возможно. Но ничего лишнего здесь я не написал - это уж точно, это я
тебе гарантирую.
Во-первых, мне было чрезвычайно важно ввести тебя в курс дела таким
образом, чтобы ты поверил мне полностью и вполне осознанно. Я знаю, ты
доверчив, ты восприимчив к чуду, ты готов бы был мне поверить просто на
слово. Но это была бы НЕТВЕРДАЯ вера, а я хочу, чтобы она у тебя была
твердая. Чтобы это было у тебя и не вера, собственно, а твердое знание,
какое бывает у добросовестного студента, прошедшего полный курс у хорошего
профессора. Чтобы тебя нельзя было сбить. Чтобы всяком новому и
неожиданному факту или событию ты умел бы сразу же подыскать объяснение и
обоснование на базе прочного прошлого знания.
Во-вторых, я очень надеюсь, что ты поймешь ситуацию глубже меня,
найдешь пропущенные мною важные детали, объяснишь то, что я вынужден до
сих пор принимать на веру, используешь нечто, оставшееся мною
неиспользованным. Поэтому этот текст тебе надлежит прочесть не раз и не
два, и обязательно - ОБЯЗАТЕЛЬНО! - надо не раз и не два прослушать все
кассеты, которые я здесь прилагаю. На этих кассетах многое покажется тебе
скучным, лишним, бесполезным, - это так и есть, ты прав, но я уверен, что
эта навозная куча содержит жемчужные зерна, надо только набраться терпения
и постараться их отыскать.
На протяжении двенадцати лет, до того, как я окончательно вернулся
(был возвращен) домой, я виделся с ним всего трижды. Я жадно ждал каждой
их этих встреч. Не могу сказать, что я так уж изнывал в моей Африке,
работа там не была лишена элементов творчества, квалификация моя росла, по
сути дела я становился (и стал в конце концов) недюжинным этнографом (я
ведь член четырех этнографических ассоциаций в четырех странах мира, ты,
разумеется, не знаешь этого, это вообще мало кто знает), но ежедневные
мысли мои о том, что я вот гнию здесь, среди роскошных трясин, когда
судьба моя могла бы уже давно и мощно сложиться ТАМ, - мысли эти сверлили
меня, словно больной зуб, и я ежедневно ненавидел все эти вещи, которыми
вынужден был заниматься, и считал дни, оставшиеся до отпуска, потому что
каждый раз отправляясь в Питер я радостно ждал, что вот уж теперь все у
нас с ним решится - раз и навсегда.
Но ничего не решалось. Отпуск кончался, надежды прекращали кипение
свое, я возвращался назад, под страшные, грозные и прекрасные своды
экваториальных моих лесов, и все становилось как прежде.
Чем занимался он эти двенадцать лет? Не знаю. До сих пор я ничего не
знаю об этом, можешь ты себе представить такое? Он не рассказывал мне об
этом раньше, он не желает говорить об этом сейчас. По-моему, он стыдится
вспоминать эти свои годы....
Ходил на ночные охоты за подонками. Вызывал огонь на себя. Они
накидывались на него, как бешеные псы, и он как псов убивал их. Стоял,
трупно-зеленый, похожий на вурдалака, на зомби, ни микрокиллера в заводе,
и наблюдал, медленно наслаждаясь, как лопаются поганые их башки и
дымящаяся жижа разлетается по мостовой липким веером?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108