»
На темной улице ничего не было видно.
Спустя четыре дня Воронов случайно встретил Айно на улице. Они остановились, избегая глядеть друг другу в глаза, и даже не поздоровались. Воронов сказал нерешительно:
— Айно Андреевна, я хотел бы поговорить с вами.
— Пожалуйста.
— Не сейчас. Может быть, вы позволите мне зайти к вам домой?
— Ладно, заходите,— после мгновенного замешательства согласилась Айно.— Но только без вина.
Вечером Воронов, смущенный и покорный, стал извиняться. Должна же Айно понять его. Он не имел в виду ничего дурного, он не из таких, он все годы думал о ней, с самыми чистыми помыслами...
И Айно понимала его. Ее сердце тоже не было каменным. Она тоже думала о нем, хотя и старалась этого не делать из уважения к памяти Пети. А потом еще — ведь где-то есть Ольга...
— Нет, Ольга уже не вернется в мою жизнь,— сказал Воронов.
Было так приятно помириться, когда оба хорошо понимали друг друга. Айно даже прослезилась и уткнулась лицом в плечо Михаила Матвеевича.
В этот вечер начальник стройки уже не получил пощечины...
Елена Петровна возвращалась домой. Она не смогла вытерпеть до конца и уехала из санатория на неделю раньше. На два дня задержалась в Москве: ходила в Министерство иностранных дел. Пришла туда полная решимости немедленно поехать за дочерью. Ей даже в голову не пришло, что это не так просто: государственная граница — не просто красная полоса, проведенная на картах мира. Граница есть граница. Она разделяет два государства, два разных мира, две жизни. Она может проходить даже между матерью и ребенком. В Министерстве ей вежливо объяснили, что для получения заграничного паспорта и визы требуется определенное время. Кроме того, ни Елена Петровна, ни Министерство иностранных дел не компетентны решать, переедет ли девушка к матери в Советский Союз или останется в Финляндии. Этот вопрос должна решить сама Мирка с согласия своих приемных родителей. Если решение будет положительным, то еще потребуется согласие финляндских властей, ибо речь идет о гражданке Финляндии.
Для матери это было непостижимо.
— Ребенок, увезенный на чужбину во время войны, должен быть возвращен на родину! Это нужно было сделать давным-давно! Разве это не ясно?
— Не совсем.— Молодой сотрудник Министерства иностранных дел ласково успокаивал расстроенную мать.
Тогда была война, теперь — мир. И все, даже более важные, вопросы разрешаются мирным путем.
Для Елены Петровны этот вопрос был самым важным, но законы есть законы, и ей пришлось удовлетвориться тем, что делу был дан ход, анкеты заполнены и оставлены на рассмотрение. Многое нужно было еще выяснить перепиской.
Что за люди приемные родители Мирки, от которых теперь зависит так много? Читая письмо дочери, Елена Петровна думала о них с большой благодарностью, но теперь в ней заговорила ревность матери. Мирка пишет о них так тепло,— неужели они сумеют оставить ее навсегда у себя?
С этими тревожными мыслями Елена Петровна села вечером на мурманский поезд и, попросив у проводницы постель, сразу легла спать. Ей не хотелось вступать в разговоры с попутчиками. Правда, никто с ней и не пытался завести разговор. Как только поезд тронулся, пассажиры легли спать и свет в купе потушили.
Елена Петровна лежала в темноте, слушая однообразный перестук колес. Если бы в купе горел свет, она опять достала бы из сумки карточку Мирки, хотя все эти дни она любовалась фото.
Поезд шел на север. За окном мелькали огни станций, на перронах уже лежал снег. Елена Петровна стала засыпать. Снегу на перронах становилось все больше и больше... Выросли большие сугробы. А за этими бесконечными сугробами стояла Мирка, маленькая, беспомощная, с большими голубыми глазами, и протягивала руки к Елене Петровне. «Мама сейчас придет, мама возьмет тебя»,— и Елена Петровна брела изо всех сил, утопая в снегу, обливаясь потом. А сугробы становились всё глубже, а расстояние между ней и дочерью не уменьшалось.
Елена Петровна проснулась вся в поту. В вагоне было слишком жарко. «Надо приоткрыть окно»,— подумала она и заснула. И опять перед ней пошли снега, бесконечные сугробы, а за ними стояла маленькая девочка и ждала мать.
Когда она проснулась утром, довольно моложавая брюнетка сидела напротив и с интересом смотрела в окно. Взглянув на Елену Петровну, она улыбнулась:
— Ну и мечетесь вы во сне. Даже простыню на пол сбросили.
— Жарко было,— неохотно ответила Елена Петровна и, попросив закрыть дверь, стала одеваться.
Брюнетка оказалась словоохотливой. Она тут же рассказала, что возвращается с курорта и что каждый год ездит на юг отдыхать, а муж остается дома.
— А у вас есть семья? — вдруг спросила она.
— Только дочь,— ответила Елена Петровна. Ей не хотелось рассказывать подробности незнакомой попутчице. Разве понять той, что значит для нее дочь? И она сказала, взглянув в окно: — Уже зима пришла.
Но наступающая зима не интересовала спутницу.
— А муж? У вас нет мужа?
— Погиб... Вы чай уже пили?
— Чай скоро будет... Но ведь с войны столько мужчин вернулось. Давно могли бы обзавестись новой семьей. Вы такая здоровая, молодая.
— Молодая, здоровая,— усмехнулась Елена Петров* на.— И то и другое весьма сомнительно... А там умываться очереди нет?
Пока Елена Петровна умывалась, подали чай. Спутница сидела и ждала ее, словно для того, чтобы заявить:
— А я замужем второй раз.
— Да?!
Пока Елена Петровна доставала дорожные припасы, спутница успела рассказать, что первый муж ее ушел к другой, помоложе и покрасивее: война испортила мужчин.
«Наверное, устал от твоей нескончаемой болтовни?» — подумала Елена Петровна, а вслух сказала:
— Не всегда виновата война.
— Нет, война! — не уступала брюнетка.— В наше время мужчин стало меньше, чем женщин. Вот и разбаловали их. Мой нынешний благоверный тоже ушел от жены. Наверно, на этот раз я оказалась моложе да красивее. Так что я свое взяла...
В купе ехал еще один пассажир — старый, весь седой, но еще статный мужчина. Он стоял в коридоре и курил. Обернувшись, он вмешался в разговор:
— Я тоже так думаю, что война тут ни при чем. Значит семья была шаткая еще до войны. Здоровая семья — как и народ — в войну только крепче становится...
— О да, я где-то читала нечто подобное,— усмехнулась женщина.— Я говорю о жизни.
— Наверно, я прожил больше вас,— невозмутимо заметил старик.— И тоже говорю о жизни.
— Что вы стоите? Садитесь, пожалуйста.— Елена Петровна обрадовалась новому попутчику,
Старик потушил папиросу и сел рядом с Еленой Петровной.
— В жизни всякое бывает,— обратился он примирительно к брюнетке.— Старики, вроде меня, любят поучать или осуждать, часто даже не зная, о чем идет речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
На темной улице ничего не было видно.
Спустя четыре дня Воронов случайно встретил Айно на улице. Они остановились, избегая глядеть друг другу в глаза, и даже не поздоровались. Воронов сказал нерешительно:
— Айно Андреевна, я хотел бы поговорить с вами.
— Пожалуйста.
— Не сейчас. Может быть, вы позволите мне зайти к вам домой?
— Ладно, заходите,— после мгновенного замешательства согласилась Айно.— Но только без вина.
Вечером Воронов, смущенный и покорный, стал извиняться. Должна же Айно понять его. Он не имел в виду ничего дурного, он не из таких, он все годы думал о ней, с самыми чистыми помыслами...
И Айно понимала его. Ее сердце тоже не было каменным. Она тоже думала о нем, хотя и старалась этого не делать из уважения к памяти Пети. А потом еще — ведь где-то есть Ольга...
— Нет, Ольга уже не вернется в мою жизнь,— сказал Воронов.
Было так приятно помириться, когда оба хорошо понимали друг друга. Айно даже прослезилась и уткнулась лицом в плечо Михаила Матвеевича.
В этот вечер начальник стройки уже не получил пощечины...
Елена Петровна возвращалась домой. Она не смогла вытерпеть до конца и уехала из санатория на неделю раньше. На два дня задержалась в Москве: ходила в Министерство иностранных дел. Пришла туда полная решимости немедленно поехать за дочерью. Ей даже в голову не пришло, что это не так просто: государственная граница — не просто красная полоса, проведенная на картах мира. Граница есть граница. Она разделяет два государства, два разных мира, две жизни. Она может проходить даже между матерью и ребенком. В Министерстве ей вежливо объяснили, что для получения заграничного паспорта и визы требуется определенное время. Кроме того, ни Елена Петровна, ни Министерство иностранных дел не компетентны решать, переедет ли девушка к матери в Советский Союз или останется в Финляндии. Этот вопрос должна решить сама Мирка с согласия своих приемных родителей. Если решение будет положительным, то еще потребуется согласие финляндских властей, ибо речь идет о гражданке Финляндии.
Для матери это было непостижимо.
— Ребенок, увезенный на чужбину во время войны, должен быть возвращен на родину! Это нужно было сделать давным-давно! Разве это не ясно?
— Не совсем.— Молодой сотрудник Министерства иностранных дел ласково успокаивал расстроенную мать.
Тогда была война, теперь — мир. И все, даже более важные, вопросы разрешаются мирным путем.
Для Елены Петровны этот вопрос был самым важным, но законы есть законы, и ей пришлось удовлетвориться тем, что делу был дан ход, анкеты заполнены и оставлены на рассмотрение. Многое нужно было еще выяснить перепиской.
Что за люди приемные родители Мирки, от которых теперь зависит так много? Читая письмо дочери, Елена Петровна думала о них с большой благодарностью, но теперь в ней заговорила ревность матери. Мирка пишет о них так тепло,— неужели они сумеют оставить ее навсегда у себя?
С этими тревожными мыслями Елена Петровна села вечером на мурманский поезд и, попросив у проводницы постель, сразу легла спать. Ей не хотелось вступать в разговоры с попутчиками. Правда, никто с ней и не пытался завести разговор. Как только поезд тронулся, пассажиры легли спать и свет в купе потушили.
Елена Петровна лежала в темноте, слушая однообразный перестук колес. Если бы в купе горел свет, она опять достала бы из сумки карточку Мирки, хотя все эти дни она любовалась фото.
Поезд шел на север. За окном мелькали огни станций, на перронах уже лежал снег. Елена Петровна стала засыпать. Снегу на перронах становилось все больше и больше... Выросли большие сугробы. А за этими бесконечными сугробами стояла Мирка, маленькая, беспомощная, с большими голубыми глазами, и протягивала руки к Елене Петровне. «Мама сейчас придет, мама возьмет тебя»,— и Елена Петровна брела изо всех сил, утопая в снегу, обливаясь потом. А сугробы становились всё глубже, а расстояние между ней и дочерью не уменьшалось.
Елена Петровна проснулась вся в поту. В вагоне было слишком жарко. «Надо приоткрыть окно»,— подумала она и заснула. И опять перед ней пошли снега, бесконечные сугробы, а за ними стояла маленькая девочка и ждала мать.
Когда она проснулась утром, довольно моложавая брюнетка сидела напротив и с интересом смотрела в окно. Взглянув на Елену Петровну, она улыбнулась:
— Ну и мечетесь вы во сне. Даже простыню на пол сбросили.
— Жарко было,— неохотно ответила Елена Петровна и, попросив закрыть дверь, стала одеваться.
Брюнетка оказалась словоохотливой. Она тут же рассказала, что возвращается с курорта и что каждый год ездит на юг отдыхать, а муж остается дома.
— А у вас есть семья? — вдруг спросила она.
— Только дочь,— ответила Елена Петровна. Ей не хотелось рассказывать подробности незнакомой попутчице. Разве понять той, что значит для нее дочь? И она сказала, взглянув в окно: — Уже зима пришла.
Но наступающая зима не интересовала спутницу.
— А муж? У вас нет мужа?
— Погиб... Вы чай уже пили?
— Чай скоро будет... Но ведь с войны столько мужчин вернулось. Давно могли бы обзавестись новой семьей. Вы такая здоровая, молодая.
— Молодая, здоровая,— усмехнулась Елена Петров* на.— И то и другое весьма сомнительно... А там умываться очереди нет?
Пока Елена Петровна умывалась, подали чай. Спутница сидела и ждала ее, словно для того, чтобы заявить:
— А я замужем второй раз.
— Да?!
Пока Елена Петровна доставала дорожные припасы, спутница успела рассказать, что первый муж ее ушел к другой, помоложе и покрасивее: война испортила мужчин.
«Наверное, устал от твоей нескончаемой болтовни?» — подумала Елена Петровна, а вслух сказала:
— Не всегда виновата война.
— Нет, война! — не уступала брюнетка.— В наше время мужчин стало меньше, чем женщин. Вот и разбаловали их. Мой нынешний благоверный тоже ушел от жены. Наверно, на этот раз я оказалась моложе да красивее. Так что я свое взяла...
В купе ехал еще один пассажир — старый, весь седой, но еще статный мужчина. Он стоял в коридоре и курил. Обернувшись, он вмешался в разговор:
— Я тоже так думаю, что война тут ни при чем. Значит семья была шаткая еще до войны. Здоровая семья — как и народ — в войну только крепче становится...
— О да, я где-то читала нечто подобное,— усмехнулась женщина.— Я говорю о жизни.
— Наверно, я прожил больше вас,— невозмутимо заметил старик.— И тоже говорю о жизни.
— Что вы стоите? Садитесь, пожалуйста.— Елена Петровна обрадовалась новому попутчику,
Старик потушил папиросу и сел рядом с Еленой Петровной.
— В жизни всякое бывает,— обратился он примирительно к брюнетке.— Старики, вроде меня, любят поучать или осуждать, часто даже не зная, о чем идет речь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76