Она хорошо понимала, что Воронов сказал совсем не то. «Просто брякнул не подумав. Нервы. Я-то не лучше: сразу —в двери как ошпаренная,— думала она.— Ну поглядим, как ты будешь извиняться».
С реки веяло холодом. Казалось, его принесли с собой из далекой лесной глухомани плывущие бревна. Пахло смолой, свежими опилками и известью. Напротив, на другом берегу, лежал поселок. Кое-где дома уже потемнели от дождей и морозов, между ними желтели недавно возведенные здания, а дальше возвышались окруженные строительными лесами будущие дома. За поселком виднелись заросшие сосняком песчаные берега, а за ними—безбрежная ярко-синяя водная гладь.
Немало мест переменила Елена Петровна за свою беспокойную жизнь и теперь удивлялась, каким близким, родным стал для нее Туулилахти, с этими вот крутыми берегами, с высокими холмами... Нет, дело не только в берегах и холмах. Всюду они по-своему красивы. В Туулилахти она больше сблизилась с людьми — быть может, потому, что успела прожить здесь после войны дольше, чем где-либо. Здесь она впервые за все эти годы почувствовала особенную привязанность к чужому человеку — к Нине, беспомощной в житейских вопросах, но в общем-то деловой и разумной. Здесь Айно Андреевна, здесь старый Койвунен... И вдруг ей стало больно от мысли, что опять поссорилась с Вороновым...
Ей казалось, что она уже хорошо изучила своего начальника. На первый взгляд могло показаться, что действительно с таким руководителем очень трудно работать. Он мог быть грубым, до невозможности самоуверенным, недоверчивым, вспыльчивым. Елена Петровна понимала рабочих, которые после стычки с начальником ругали его последними словами. Но она понимала этих же рабочих и тогда, когда они, подавляя свою обиду, шли к нему с новыми предложениями и идеями. Они не обижались, если Воронов хорошую мысль принимал без всяких похвал и мог даже проворчать:
— Тоже мне рационализатор... А ты взвесил ли вот что? — и начинал спорить, проверяя все доводы. И, если уж убеждался в своей неправоте, заключал беседу: —Ладно, подумаем.
Такой ответ можно было считать почти одобрением. Доброе начинание он обязательно претворял в жизнь и с самим рационализатором впредь разговаривал уважительно, хотя и без видимых похвал. Иной начальник — а Елена Петровна повидала на своем веку всяких — мог быть отзывчивым и задушевным, восторгаться по малейшему поводу, но ничего не доводил до конца и на деле оказывался беспомощной тряпкой. Воронова можно было понять, тем более что он жил одной только работой.
Елена Петровна зашла к плотникам, а потом направилась в другой конец здания, где устанавливали перекрытия потолка. К ней подошел Воронов и с невероятно серьезным видом спросил ее совета, как лучше вести работы, если не хватает необходимых конструкций. Елена Петровна почувствовала, что это и есть извинение: иначе ее начальник извиниться не может. И выглядел он усталым, одиноким.
Деловая беседа опять восстановила между начальником и прорабом дух товарищества, который был нарушен стычкой в конторе.
Они вместе отправились на пилораму, которая по-прежнему находилась в двух километрах от стройки. Сначала шли молча, потом Воронов заговорил о том, что, видимо, все еще не давало ему покоя:
— То ли возраст сказывается, то ли нервы испортились.
Елена Петровна молчала. Начальник продолжал:
— Нашему поколению пришлось много пережить...
— Нашему поколению...— Елена Петровна презрительно поморщилась.— Войны нет уже больше двенадцати лет, а мы все свои грехи сваливаем на нее.
А Воронову все хотелось помириться.
— Помните, я рассказывал о своем фронтовом друге? Вернее, о своем учителе. О генерале Морозове. Так вот, он обещал приехать ко мне в гости к Октябрьским праздникам.
— Это очень хорошо, когда есть кого ждать,— только и ответила Елена Петровна.
Другую новость ей сообщила Айно Андреевна за вечерним чаем:
— Помнишь, я тебе говорила, что встретила в Финляндии девушку? Ну, Мирью? От которой привезла подарки. Неужели не помнишь?
— Конечно, помню. Ну и что?
— От нее письмо. Читай.
На бумаге в большую клетку было написано мелким, красивым почерком по-фински:
«Дорогой друг Айно!
Разрешите вас называть так, хотя мы и виделись всего несколько минут. Госпожа Импи Халонен, с которой вы ездили в лесное хозяйство, так много рассказывала о вас, о вашей жизни, и рассказала так тепло, что мне очень хотелось бы просить вас включить в список ваших друзей и меня. О, если бы я знала, что это письмо дойдет до вас! Правильно ли я запомнила адрес? Мне хотелось бы рассказать о себе столько, сколько знаю о вас. И даже больше. Вы единственный человек в Советском Союзе, с кем я встретилась. Если бы вы знали, что для меня значит Советский Союз! Гораздо больше, чем для кого-нибудь другого здесь. Я бы рассказала вам обо всем — как мы здесь живем, как работает общество «Финляндия — СССР». С нетерпением жду вашего ответа и заранее благодарна.
Ваша Мирья».
— Тепло пишет, правда?—спросила Айно Андреевна, когда Елена Петровна вернула ей письмо.
— Да, интересно. Сколько же ей лет?
— Двадцать с чем-то.
— Молодость,— определила Елена Петровна.— Романтика. Им все интересно. Особенно переписка с заграницей.
— А ты что, не хочешь, чтобы я ответила ей? Странно. Там такие хорошие люди...
— Знаю. Испытала.
— Елена Петровна, да ведь времена другие и люди
другие.
— Так я же не спорю. Тебе, конечно, надо ответить. Она так просит. И напиши от меня благодарность за подарок.
— Обязательно.
Задумавшись, Елена Петровна спросила:
— Так ты говоришь, что она похожа на меня?
— Очень, очень даже похожа.
— Сколько же ей лет?
— Ты только что спрашивала. Около двадцати.
— И Мирке было бы столько же. Интересно — даже имена похожи: Мирка и Мирья. А ведь Койвунен говорит, что Мирки не было на дороге.
Айно Андреевна сразу поняла, что пришло в голову Елене Петровне. Она знала по себе, как больно душе, если построишь себе иллюзии, поверишь в них, а потом вдруг жизнь безжалостно разрушит их. И она сказала:
— Нет, ты не связывай эти имена. Сходство-то, может быть, случайное. Мирья — финка. У нее родители, кажется, живут в Финляндии. И госпожа Халонен ее хорошо знает. Она бы мне сразу сказала, если Мирья — Мирка.
Конечно, Елена Петровна и сама понимала все это. Нет, она никаких иллюзий не строит. Просто пришла в голову такая мысль. Конечно, лучше не думать об этом, лучше поговорить о чем-то другом. Она пила горячий чай маленькими глотками.
— После сессии заочников думаю поехать в санаторий. На этот раз — в Сочи. Как думаешь?
— Конечно. Но тебе лучше — Кисловодск.
— В Сочи — море. Слушаешь рокот моря, и кажется — сидишь с мудрым другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
С реки веяло холодом. Казалось, его принесли с собой из далекой лесной глухомани плывущие бревна. Пахло смолой, свежими опилками и известью. Напротив, на другом берегу, лежал поселок. Кое-где дома уже потемнели от дождей и морозов, между ними желтели недавно возведенные здания, а дальше возвышались окруженные строительными лесами будущие дома. За поселком виднелись заросшие сосняком песчаные берега, а за ними—безбрежная ярко-синяя водная гладь.
Немало мест переменила Елена Петровна за свою беспокойную жизнь и теперь удивлялась, каким близким, родным стал для нее Туулилахти, с этими вот крутыми берегами, с высокими холмами... Нет, дело не только в берегах и холмах. Всюду они по-своему красивы. В Туулилахти она больше сблизилась с людьми — быть может, потому, что успела прожить здесь после войны дольше, чем где-либо. Здесь она впервые за все эти годы почувствовала особенную привязанность к чужому человеку — к Нине, беспомощной в житейских вопросах, но в общем-то деловой и разумной. Здесь Айно Андреевна, здесь старый Койвунен... И вдруг ей стало больно от мысли, что опять поссорилась с Вороновым...
Ей казалось, что она уже хорошо изучила своего начальника. На первый взгляд могло показаться, что действительно с таким руководителем очень трудно работать. Он мог быть грубым, до невозможности самоуверенным, недоверчивым, вспыльчивым. Елена Петровна понимала рабочих, которые после стычки с начальником ругали его последними словами. Но она понимала этих же рабочих и тогда, когда они, подавляя свою обиду, шли к нему с новыми предложениями и идеями. Они не обижались, если Воронов хорошую мысль принимал без всяких похвал и мог даже проворчать:
— Тоже мне рационализатор... А ты взвесил ли вот что? — и начинал спорить, проверяя все доводы. И, если уж убеждался в своей неправоте, заключал беседу: —Ладно, подумаем.
Такой ответ можно было считать почти одобрением. Доброе начинание он обязательно претворял в жизнь и с самим рационализатором впредь разговаривал уважительно, хотя и без видимых похвал. Иной начальник — а Елена Петровна повидала на своем веку всяких — мог быть отзывчивым и задушевным, восторгаться по малейшему поводу, но ничего не доводил до конца и на деле оказывался беспомощной тряпкой. Воронова можно было понять, тем более что он жил одной только работой.
Елена Петровна зашла к плотникам, а потом направилась в другой конец здания, где устанавливали перекрытия потолка. К ней подошел Воронов и с невероятно серьезным видом спросил ее совета, как лучше вести работы, если не хватает необходимых конструкций. Елена Петровна почувствовала, что это и есть извинение: иначе ее начальник извиниться не может. И выглядел он усталым, одиноким.
Деловая беседа опять восстановила между начальником и прорабом дух товарищества, который был нарушен стычкой в конторе.
Они вместе отправились на пилораму, которая по-прежнему находилась в двух километрах от стройки. Сначала шли молча, потом Воронов заговорил о том, что, видимо, все еще не давало ему покоя:
— То ли возраст сказывается, то ли нервы испортились.
Елена Петровна молчала. Начальник продолжал:
— Нашему поколению пришлось много пережить...
— Нашему поколению...— Елена Петровна презрительно поморщилась.— Войны нет уже больше двенадцати лет, а мы все свои грехи сваливаем на нее.
А Воронову все хотелось помириться.
— Помните, я рассказывал о своем фронтовом друге? Вернее, о своем учителе. О генерале Морозове. Так вот, он обещал приехать ко мне в гости к Октябрьским праздникам.
— Это очень хорошо, когда есть кого ждать,— только и ответила Елена Петровна.
Другую новость ей сообщила Айно Андреевна за вечерним чаем:
— Помнишь, я тебе говорила, что встретила в Финляндии девушку? Ну, Мирью? От которой привезла подарки. Неужели не помнишь?
— Конечно, помню. Ну и что?
— От нее письмо. Читай.
На бумаге в большую клетку было написано мелким, красивым почерком по-фински:
«Дорогой друг Айно!
Разрешите вас называть так, хотя мы и виделись всего несколько минут. Госпожа Импи Халонен, с которой вы ездили в лесное хозяйство, так много рассказывала о вас, о вашей жизни, и рассказала так тепло, что мне очень хотелось бы просить вас включить в список ваших друзей и меня. О, если бы я знала, что это письмо дойдет до вас! Правильно ли я запомнила адрес? Мне хотелось бы рассказать о себе столько, сколько знаю о вас. И даже больше. Вы единственный человек в Советском Союзе, с кем я встретилась. Если бы вы знали, что для меня значит Советский Союз! Гораздо больше, чем для кого-нибудь другого здесь. Я бы рассказала вам обо всем — как мы здесь живем, как работает общество «Финляндия — СССР». С нетерпением жду вашего ответа и заранее благодарна.
Ваша Мирья».
— Тепло пишет, правда?—спросила Айно Андреевна, когда Елена Петровна вернула ей письмо.
— Да, интересно. Сколько же ей лет?
— Двадцать с чем-то.
— Молодость,— определила Елена Петровна.— Романтика. Им все интересно. Особенно переписка с заграницей.
— А ты что, не хочешь, чтобы я ответила ей? Странно. Там такие хорошие люди...
— Знаю. Испытала.
— Елена Петровна, да ведь времена другие и люди
другие.
— Так я же не спорю. Тебе, конечно, надо ответить. Она так просит. И напиши от меня благодарность за подарок.
— Обязательно.
Задумавшись, Елена Петровна спросила:
— Так ты говоришь, что она похожа на меня?
— Очень, очень даже похожа.
— Сколько же ей лет?
— Ты только что спрашивала. Около двадцати.
— И Мирке было бы столько же. Интересно — даже имена похожи: Мирка и Мирья. А ведь Койвунен говорит, что Мирки не было на дороге.
Айно Андреевна сразу поняла, что пришло в голову Елене Петровне. Она знала по себе, как больно душе, если построишь себе иллюзии, поверишь в них, а потом вдруг жизнь безжалостно разрушит их. И она сказала:
— Нет, ты не связывай эти имена. Сходство-то, может быть, случайное. Мирья — финка. У нее родители, кажется, живут в Финляндии. И госпожа Халонен ее хорошо знает. Она бы мне сразу сказала, если Мирья — Мирка.
Конечно, Елена Петровна и сама понимала все это. Нет, она никаких иллюзий не строит. Просто пришла в голову такая мысль. Конечно, лучше не думать об этом, лучше поговорить о чем-то другом. Она пила горячий чай маленькими глотками.
— После сессии заочников думаю поехать в санаторий. На этот раз — в Сочи. Как думаешь?
— Конечно. Но тебе лучше — Кисловодск.
— В Сочи — море. Слушаешь рокот моря, и кажется — сидишь с мудрым другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76