Но при чем тут она, Мирья?
Глотая слезы, она побежала домой и рассказала матери, как ее оскорбили. И удивительное дело — мать ничего не опровергла, а только вся сжалась в комок, погрустнела. Отец тоже был дома. Он взял Мирью на колени и сказал:
— Ты уже большая, Мирья, и должна узнать правду,
Ты из Советского Союза...
Алина поспешила добавить:
— Это еще ничего особенного не значит. У тебя отец и мать, как и у всех других. Мало ли кто где родился!
Ну да, конечно, у нее мать и отец, как и у других, даже лучше. Мирья вытерла кулачком слезы, еще несколько раз всхлипнула, но играть в тот вечер так и не вышла. Оставалось загадкой, когда же ее мать Алина успела побывать в Советском Союзе. Прошло время, прежде чем Мирья узнала всю правду и еще много такого, о чем и не подозревали другие дети. Отец вечерами рассказывал так просто, так интересно:
— В Советском Союзе люди живут иначе, чем у нас. Там нет господ, там все равны...
О, теперь Мирье было что ответить обидчице. С гордостью говорила она своим маленьким подружкам:
— Я не из страны рюсся, а из Советского Союза. Там нет господ, там все равны. Конфеты делят между детьми поровну, и учитель не может поставить ученика в угол!
Тогда ей было семь лет. Осенью она собиралась в школу.
Завернув за скалу, Мирья слезла с велосипеда и пошла пешком, ведя машину за руль. Ей хотелось побыть одной и разобраться в своих мыслях.
Нийло был таким внимательным, ласковым, честным. Правда, их мнения не во всем совпадали. Мирье, например, нравились вечера в Рабочем институте, куда она иногда ходила с Нийло, а он был недоволен вечерами в Демократическом союзе молодежи, куда, в свою очередь, Мирья приглашала его. Все там было, по его мнению, слишком идейным — и речи, и стихи, и песни. «Даже кофе пили с таким постным видом, точно на именинах у старой девы»,— ворчал Нийло. Мирья от души смеялась, но горячо возражала: он явно преувеличивал. Уж во всяком случае, когда пили кофе, стоял такой шум и смех, что наверняка ни одной сороки не осталось на крыше. Особенно Лейла—чего она только не выдумывала! Единственно серьезным во всей той компании оставался сам Нийло. Может быть, у парня создалось такое впечатление из-за того, что помещение Демократического союза молодежи было не таким просторным и роскошным, как здание Рабочего института.
Она понимала, что Нийло привык к другой среде. И зря она сегодня па пего обиделась. Жизнь такова, что чума и о сбережениях и наследстве. Наверное, отцу и пришлось поломать голову, прежде чем они сполна платить за Алинанниеми.
Мирья уже жалела, что они расстались так сухо, даже не договорившись о новом свидании. Теперь оставалось только надеяться, что Нийло сам сумеет найти ее. До воскресенья им вряд ли удастся встретиться. На этой неделе начинается сенокос.
Дорогу пересекло большое болото. Вчера Мирья ходила с ища за морошкой. Болото было топкое и водянистое, хотя уже несколько недель стояла жара. Весной его заливало модой, так что можно было плавать на лодке. А отцу приходится и за эту землю платить налог: болото входит в их хмельный участок.
Дорога поднялась в горку и пошла по полю, засеянному веером.
Па другом конце поля виднелся дом Мирьи. Изба, хлев амбар стояли под прямым углом друг к другу. С четвертой стороны этот прямоугольник замыкали три березы.
В конце двора было и четвертое дерево — сирень под избы. Посредине двора — колодец с воротом. На берегу, под раскидистой сосной, приютилась маленькая баня.
Да, здесь прошли ее детство и юность. Постороннему могло показаться, что с годами тут ничего не изменилось. Только постарели Матти и Алина, выросла Мирья да постройки потемнели. Но Мирья помнила все, что тут делалось после войны. Дом снаружи обшили заново и выкрасили в красный цвет. Доски на крыше заменили дранкой. А теперь изба опять выглядела темной, крыша начинала покрываться мхом.
К амбару был прислонен велосипед. Значит, отец уже дома. Мирья поставила свой велосипед рядом и поспешила в избу.
Внутри дома тоже кое-что изменилось с тех пор, как сюда привезли Мирью. Избу перегородили, и у девушки была своя горенка. На другой половине спали отец с матерью. Часть избы занимала кухня, которая заодно служила и гостиной.
Алина сидела на кухне и шила полосатый передник. Очки ее держались на самом кончике носа. Она чуть-чуть подобрала нижнюю губу, всматриваясь в лицо дочери поверх очков.
— А, Мирья.— Алина отложила шитье на стул.— А мы с отцом уже поели. Возьми обед в духовке. Простокваша в колодце.
Мирью никогда не расспрашивали, где она бывает в воскресенье. Девушка сама рассказывала, что считала нужным.
— Отец у себя? — спросила Мирья, кивнув в сторону горницы.
Алина кивнула в ответ, и Мирья с досадой подумала, что сильно хлопнула дверью: по воскресеньям после обеда отец имел обыкновение отдыхать.
Пока мать собирала на стол, Мирья бросала на нее пристальные взгляды. «Да, мама стареет!» — подумалось ей. Кто бы узнал в ней стройную Алину, которая в длинном белом подвенечном платье изображена на пожелтевшей фотографии, что висит в горнице.
Мирье вдруг захотелось сказать матери что-то ласковое, но ничего не пришло в голову, и она просто предложила:
— Мама, иди отдохни и ты. Я подою коров.
— Ну что ты, Мирья? — Алина удивленно взглянула на дочь.— Разве я могу днем... Да и коровы еще не пришли.
Отворилась дверь, и на пороге появился высокий, еще довольно крепкий мужчина. Правда, глубокие складки около рта и морщинки у глаз выдавали его возраст — ему было далеко за пятьдесят. Вот он, приемный отец Мирьи — Матти-Калеви Матикайнен. Он был в белой рубашке с короткими рукавами и тщательно выутюженных черных брюках. Густые, необычно темные для финна волосы были зачесаны назад.
— Ты разве не спал? — спросила Алина, заботливо оглядывая мужа.— А я еще даже кофе не поставила.— И она стала наливать воду в кофейник.
— Что-то не спится. А против кофе я ничего не имею.
По воскресеньям после отдыха всегда пили кофе. Потом
говорили о том о сем. Когда Мирья была маленькая, в эти часы она сидела на коленях у отца, а подросла — рядом с Алиной. Иногда Алина брала потрепанный молитвенник в черном переплете и пела псалмы. Ее слушали не перебивая, затем отец, улыбаясь, обычно говорил, что теперь его черед, и начинал песню:
Парни ватагою идут по дороге, Лихо заломлены шляпы...
И в такт этой веселой песенке качал Мирью на коленях.
Но сегодня отец выглядел необычайно задумчивым. Казалось, что он чем-то встревожен. Мать и дочь чувствовали молчали. Алина развела огонь в плите, а дочь, пообедав, стала убирать со стола. Дверь в горницу осталась полуоткрытой, и они заметили, что отец сел не в кресло-качалку, где он обычно отдыхал после обеда, а за стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Глотая слезы, она побежала домой и рассказала матери, как ее оскорбили. И удивительное дело — мать ничего не опровергла, а только вся сжалась в комок, погрустнела. Отец тоже был дома. Он взял Мирью на колени и сказал:
— Ты уже большая, Мирья, и должна узнать правду,
Ты из Советского Союза...
Алина поспешила добавить:
— Это еще ничего особенного не значит. У тебя отец и мать, как и у всех других. Мало ли кто где родился!
Ну да, конечно, у нее мать и отец, как и у других, даже лучше. Мирья вытерла кулачком слезы, еще несколько раз всхлипнула, но играть в тот вечер так и не вышла. Оставалось загадкой, когда же ее мать Алина успела побывать в Советском Союзе. Прошло время, прежде чем Мирья узнала всю правду и еще много такого, о чем и не подозревали другие дети. Отец вечерами рассказывал так просто, так интересно:
— В Советском Союзе люди живут иначе, чем у нас. Там нет господ, там все равны...
О, теперь Мирье было что ответить обидчице. С гордостью говорила она своим маленьким подружкам:
— Я не из страны рюсся, а из Советского Союза. Там нет господ, там все равны. Конфеты делят между детьми поровну, и учитель не может поставить ученика в угол!
Тогда ей было семь лет. Осенью она собиралась в школу.
Завернув за скалу, Мирья слезла с велосипеда и пошла пешком, ведя машину за руль. Ей хотелось побыть одной и разобраться в своих мыслях.
Нийло был таким внимательным, ласковым, честным. Правда, их мнения не во всем совпадали. Мирье, например, нравились вечера в Рабочем институте, куда она иногда ходила с Нийло, а он был недоволен вечерами в Демократическом союзе молодежи, куда, в свою очередь, Мирья приглашала его. Все там было, по его мнению, слишком идейным — и речи, и стихи, и песни. «Даже кофе пили с таким постным видом, точно на именинах у старой девы»,— ворчал Нийло. Мирья от души смеялась, но горячо возражала: он явно преувеличивал. Уж во всяком случае, когда пили кофе, стоял такой шум и смех, что наверняка ни одной сороки не осталось на крыше. Особенно Лейла—чего она только не выдумывала! Единственно серьезным во всей той компании оставался сам Нийло. Может быть, у парня создалось такое впечатление из-за того, что помещение Демократического союза молодежи было не таким просторным и роскошным, как здание Рабочего института.
Она понимала, что Нийло привык к другой среде. И зря она сегодня па пего обиделась. Жизнь такова, что чума и о сбережениях и наследстве. Наверное, отцу и пришлось поломать голову, прежде чем они сполна платить за Алинанниеми.
Мирья уже жалела, что они расстались так сухо, даже не договорившись о новом свидании. Теперь оставалось только надеяться, что Нийло сам сумеет найти ее. До воскресенья им вряд ли удастся встретиться. На этой неделе начинается сенокос.
Дорогу пересекло большое болото. Вчера Мирья ходила с ища за морошкой. Болото было топкое и водянистое, хотя уже несколько недель стояла жара. Весной его заливало модой, так что можно было плавать на лодке. А отцу приходится и за эту землю платить налог: болото входит в их хмельный участок.
Дорога поднялась в горку и пошла по полю, засеянному веером.
Па другом конце поля виднелся дом Мирьи. Изба, хлев амбар стояли под прямым углом друг к другу. С четвертой стороны этот прямоугольник замыкали три березы.
В конце двора было и четвертое дерево — сирень под избы. Посредине двора — колодец с воротом. На берегу, под раскидистой сосной, приютилась маленькая баня.
Да, здесь прошли ее детство и юность. Постороннему могло показаться, что с годами тут ничего не изменилось. Только постарели Матти и Алина, выросла Мирья да постройки потемнели. Но Мирья помнила все, что тут делалось после войны. Дом снаружи обшили заново и выкрасили в красный цвет. Доски на крыше заменили дранкой. А теперь изба опять выглядела темной, крыша начинала покрываться мхом.
К амбару был прислонен велосипед. Значит, отец уже дома. Мирья поставила свой велосипед рядом и поспешила в избу.
Внутри дома тоже кое-что изменилось с тех пор, как сюда привезли Мирью. Избу перегородили, и у девушки была своя горенка. На другой половине спали отец с матерью. Часть избы занимала кухня, которая заодно служила и гостиной.
Алина сидела на кухне и шила полосатый передник. Очки ее держались на самом кончике носа. Она чуть-чуть подобрала нижнюю губу, всматриваясь в лицо дочери поверх очков.
— А, Мирья.— Алина отложила шитье на стул.— А мы с отцом уже поели. Возьми обед в духовке. Простокваша в колодце.
Мирью никогда не расспрашивали, где она бывает в воскресенье. Девушка сама рассказывала, что считала нужным.
— Отец у себя? — спросила Мирья, кивнув в сторону горницы.
Алина кивнула в ответ, и Мирья с досадой подумала, что сильно хлопнула дверью: по воскресеньям после обеда отец имел обыкновение отдыхать.
Пока мать собирала на стол, Мирья бросала на нее пристальные взгляды. «Да, мама стареет!» — подумалось ей. Кто бы узнал в ней стройную Алину, которая в длинном белом подвенечном платье изображена на пожелтевшей фотографии, что висит в горнице.
Мирье вдруг захотелось сказать матери что-то ласковое, но ничего не пришло в голову, и она просто предложила:
— Мама, иди отдохни и ты. Я подою коров.
— Ну что ты, Мирья? — Алина удивленно взглянула на дочь.— Разве я могу днем... Да и коровы еще не пришли.
Отворилась дверь, и на пороге появился высокий, еще довольно крепкий мужчина. Правда, глубокие складки около рта и морщинки у глаз выдавали его возраст — ему было далеко за пятьдесят. Вот он, приемный отец Мирьи — Матти-Калеви Матикайнен. Он был в белой рубашке с короткими рукавами и тщательно выутюженных черных брюках. Густые, необычно темные для финна волосы были зачесаны назад.
— Ты разве не спал? — спросила Алина, заботливо оглядывая мужа.— А я еще даже кофе не поставила.— И она стала наливать воду в кофейник.
— Что-то не спится. А против кофе я ничего не имею.
По воскресеньям после отдыха всегда пили кофе. Потом
говорили о том о сем. Когда Мирья была маленькая, в эти часы она сидела на коленях у отца, а подросла — рядом с Алиной. Иногда Алина брала потрепанный молитвенник в черном переплете и пела псалмы. Ее слушали не перебивая, затем отец, улыбаясь, обычно говорил, что теперь его черед, и начинал песню:
Парни ватагою идут по дороге, Лихо заломлены шляпы...
И в такт этой веселой песенке качал Мирью на коленях.
Но сегодня отец выглядел необычайно задумчивым. Казалось, что он чем-то встревожен. Мать и дочь чувствовали молчали. Алина развела огонь в плите, а дочь, пообедав, стала убирать со стола. Дверь в горницу осталась полуоткрытой, и они заметили, что отец сел не в кресло-качалку, где он обычно отдыхал после обеда, а за стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76