Письмо было из Финляндии, а почерк... Елена Петровна узнала почерк Мирьи. Записка от Айно была удивительно короткой:
«Милая Елена Петровна! Прочитай это письмо из Финляндии, только читай спокойно. Знаю, что перечтешь его тысячу раз, но сперва прочитай место, отмеченное мною красным карандашом на третьей странице. Я могла бы написать о жизни в Туулилахти, но тебе сейчас не до этого...»
Из письма выпала фотокарточка. Елена Петровна подняла ее и вздрогнула: у нее никогда не было такой кофточки, она никогда не носила такой прически, но это была она. Она в молодости. Чувствуя, как заколотилось сердце, Елена Петровна открыла третью страницу и стала читать слова, отмеченные красным карандашом:
«...Я родилась в Советской Карелии. Мне было три года, когда меня привезли в Финляндию с военнопленными... Моя мама осталась где-то на дороге, убитая... Тогда меня звали Мирка, теперь я—Мирья...»
У Елены Петровны вырвался протяжный стон. Людмила Степановна перепугалась:
— Елена Петровна, що з вамы?.. Одну хвылыночку... я сбигаю за врачом...— И она торопливо надела босоножки.
— Не надо... Иди сюда... Не надо врача... Иди...
Елена Петровна рыдала как ребенок, показывая письмо:
— Возьми, читай, читай, вот здесь.
Людмила Степановна наклонилась к письму, потом смущенно сказала:
— А я ничого нэ розумию. Ничого.
Откуда украинке знать финский язык? Огорченные глаза Людмилы Степановны светились участием.
— У меня дочка! Жива! Смотри... В Финляндии, оказывается, тоже есть добрые люди, они вырастили ее. Смотри, какая вымахала... А была совсем маленькая. Три годика... Уже семнадцать лет, как...
Елена Петровна смеялась и плакала. Потом снова читала письмо. Читала и перечитывала весь вечер, весь следующий день, еще несколько дней, находя все новые подробности и новые мысли. Теперь она знала приемных родителей Мирки, госпожу Халонен так, будто знала их всю жизнь.
В тот же вечер она принялась за письмо. Перед ней лежал адрес ее родной дочери!.. И все же ей не верилось, что это — правда. Может быть, просто ошибка, совпадение имен, сходство... В жизни все случается... Человеку трудно поверить в счастье, если оно приходит внезапно. Она в сотый раз смотрела на фотокарточку. Нет, это — Мирка. Ее Мирка!
«Моя родная доченька Мирка!..»
Многим ли матерям приходилось писать такое письмо?!
В Туулилахти выпал снег, но залив еще не замерз. Только вдоль берега тянулась ледяная кромка, и мальчишки тайком от родителей катались на коньках. Они уходили за лесок, но дома, не утерпев, все-таки проговаривались. Кое- кто получал взбучку и, наверно, про себя удивлялся: почему в этом мире наказывают даже за откровенное признание?
Однажды в такой вечер начальник строительства Михаил Матвеевич Воронов, порядочный и серьезный человек, получил пощечину — и тоже за откровенное признание. Правда, посторонние этого не видели.
Воронов пришел проведать семью своего покойного друга Петра Ивановича. Что в этом плохого? Валечка спала в обнимку с куклой. Айно Андреевна читала толстую книгу, делая из нее выписки. Завидев Воронова, она облегченно вздохнула и, захлопнув книгу, бросила ее вместе с тетрадью на стол. По-видимому, изучение новинок медицинской литературы в этот вечер для нее не было самым приятным времяпрепровождением.
— Что-то меня сегодня лень обуяла,— потянулась Айно.— Чай пить будем?
— Кто же пьет один чай да чай! Давай-ка для разнообразия попробуем что-нибудь другое.— И, развернув пакет, Воронов поставил на стол бутылку вина.
— Это еще что такое? — насупившись, спросила Айно.
— «Массандра», крымское,— с невинным видом ответил Воронов.
— А разве сегодня праздник?
— Но ты только не обижайся,— пытался уговорить ее Воронов.— Вечера такие длинные, что хоть волком вой...
Айно Андреевне пришлось принести чистые стаканы. Она сухо заметила, что рюмок в ее доме нет. Обычно непринужденный, Воронов сегодня не знал, о чем говорить. Или, может быть, ни о чем? Посидеть бы просто так и молчать. Бывают моменты, когда любые слова — фальшь. Человеческая душа не патефонная пластинка, которую поставишь — и она запоет или заговорит.
Айно Андреевна тоже молча глядела на стол. Наконец она спросила, как идут дела на стройке, что нового.
— Да ничего.— Воронову не хотелось вдаваться в подробности.— Скорее бы приехала Елена Петровна. Она очень нужна нам сейчас.
— Елена Петровна, наверно, помешалась от радости,— заметила Айно.— А ведь у меня было смутное предчувствие, когда я увидела Мирью в Финляндии. Уж очень они похожи. Жаль, что Мирья тогда не успела рассказать о себе...
— Да, слишком одиноко жила Елена Петровна,— согласился Воронов. Он налил вино в стаканы.— Одиноко и пусто. Так и мы с тобой, Айно, правда?
Айно поднесла стакан к губам. Морщась, допила до половины и закашлялась.
— Не идет — не пей,— согласился Воронов, осушив свой стакан.— Помнишь, Айно, как мы катались на лодке на Пуорустаярви?
Айно помнила, Ничего особенного тогда не случилось, но
почему-то оба удивительно ясно вспомнили это далекое летнее утро.
Айно тогда была у больного в деревне Пуорустаниеми, оттуда пришла к сплавщикам. Рано утром Воронов перевез ее на лодке к электростанции, где ее ждала машина. Вот и все. Озеро было так спокойно, как может быть только ранним летним утром, так тихо и зеркально, что Зорька, собака Воронова, залаяла, увидев свое отражение в воде.
Айно еще не была замужем.
— Тогда у меня была хоть Зорька,— грустно усмехнулся Воронов.— Теперь и ее нет.
— Заведи,— посоветовала Айно, опять нахмурившись. Она встала и выплеснула остатки вина в помойное ведро.— Никогда больше не приноси мне этой гадости.
А Воронов говорил теперь уже от души:
— Я частенько бываю на Пуорустаярви и всегда вспоминаю то утро...
Айно вернулась к столу с пустым стаканом в руке. Воронов встал и неожиданно обнял ее за талию, рывком притянул к себе и пытался поцеловать. Айно вырвалась и с размаха ударила его по щеке. Не столько от боли, сколько от удивления Воронов схватился за щеку, встал и начал натягивать пальто.
— Заберите свою бутылку!
Это «вы» звучало как вторая пощечина.
Воронов машинально взял бутылку и ушел. К счастью, никто не видел его в тот момент — никогда еще бывший начальник Туулилахтинского сплавного рейда и нынешний начальник стройучастка не выглядел таким жалким, ошеломленным, как сейчас.
Оставшись одна, Айно уткнулась в подушку и дала волю слезам. Она сама не могла объяснить, что ее так огорчило. Может быть, то, что так поступил лучший друг ее Пети... «Но Пети уже давно нет...» После бурной вспышки настроение меняется быстро. Айно поднялась и посмотрела в окно. «Неужели Михаил Матвеевич ушел навсегда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
«Милая Елена Петровна! Прочитай это письмо из Финляндии, только читай спокойно. Знаю, что перечтешь его тысячу раз, но сперва прочитай место, отмеченное мною красным карандашом на третьей странице. Я могла бы написать о жизни в Туулилахти, но тебе сейчас не до этого...»
Из письма выпала фотокарточка. Елена Петровна подняла ее и вздрогнула: у нее никогда не было такой кофточки, она никогда не носила такой прически, но это была она. Она в молодости. Чувствуя, как заколотилось сердце, Елена Петровна открыла третью страницу и стала читать слова, отмеченные красным карандашом:
«...Я родилась в Советской Карелии. Мне было три года, когда меня привезли в Финляндию с военнопленными... Моя мама осталась где-то на дороге, убитая... Тогда меня звали Мирка, теперь я—Мирья...»
У Елены Петровны вырвался протяжный стон. Людмила Степановна перепугалась:
— Елена Петровна, що з вамы?.. Одну хвылыночку... я сбигаю за врачом...— И она торопливо надела босоножки.
— Не надо... Иди сюда... Не надо врача... Иди...
Елена Петровна рыдала как ребенок, показывая письмо:
— Возьми, читай, читай, вот здесь.
Людмила Степановна наклонилась к письму, потом смущенно сказала:
— А я ничого нэ розумию. Ничого.
Откуда украинке знать финский язык? Огорченные глаза Людмилы Степановны светились участием.
— У меня дочка! Жива! Смотри... В Финляндии, оказывается, тоже есть добрые люди, они вырастили ее. Смотри, какая вымахала... А была совсем маленькая. Три годика... Уже семнадцать лет, как...
Елена Петровна смеялась и плакала. Потом снова читала письмо. Читала и перечитывала весь вечер, весь следующий день, еще несколько дней, находя все новые подробности и новые мысли. Теперь она знала приемных родителей Мирки, госпожу Халонен так, будто знала их всю жизнь.
В тот же вечер она принялась за письмо. Перед ней лежал адрес ее родной дочери!.. И все же ей не верилось, что это — правда. Может быть, просто ошибка, совпадение имен, сходство... В жизни все случается... Человеку трудно поверить в счастье, если оно приходит внезапно. Она в сотый раз смотрела на фотокарточку. Нет, это — Мирка. Ее Мирка!
«Моя родная доченька Мирка!..»
Многим ли матерям приходилось писать такое письмо?!
В Туулилахти выпал снег, но залив еще не замерз. Только вдоль берега тянулась ледяная кромка, и мальчишки тайком от родителей катались на коньках. Они уходили за лесок, но дома, не утерпев, все-таки проговаривались. Кое- кто получал взбучку и, наверно, про себя удивлялся: почему в этом мире наказывают даже за откровенное признание?
Однажды в такой вечер начальник строительства Михаил Матвеевич Воронов, порядочный и серьезный человек, получил пощечину — и тоже за откровенное признание. Правда, посторонние этого не видели.
Воронов пришел проведать семью своего покойного друга Петра Ивановича. Что в этом плохого? Валечка спала в обнимку с куклой. Айно Андреевна читала толстую книгу, делая из нее выписки. Завидев Воронова, она облегченно вздохнула и, захлопнув книгу, бросила ее вместе с тетрадью на стол. По-видимому, изучение новинок медицинской литературы в этот вечер для нее не было самым приятным времяпрепровождением.
— Что-то меня сегодня лень обуяла,— потянулась Айно.— Чай пить будем?
— Кто же пьет один чай да чай! Давай-ка для разнообразия попробуем что-нибудь другое.— И, развернув пакет, Воронов поставил на стол бутылку вина.
— Это еще что такое? — насупившись, спросила Айно.
— «Массандра», крымское,— с невинным видом ответил Воронов.
— А разве сегодня праздник?
— Но ты только не обижайся,— пытался уговорить ее Воронов.— Вечера такие длинные, что хоть волком вой...
Айно Андреевне пришлось принести чистые стаканы. Она сухо заметила, что рюмок в ее доме нет. Обычно непринужденный, Воронов сегодня не знал, о чем говорить. Или, может быть, ни о чем? Посидеть бы просто так и молчать. Бывают моменты, когда любые слова — фальшь. Человеческая душа не патефонная пластинка, которую поставишь — и она запоет или заговорит.
Айно Андреевна тоже молча глядела на стол. Наконец она спросила, как идут дела на стройке, что нового.
— Да ничего.— Воронову не хотелось вдаваться в подробности.— Скорее бы приехала Елена Петровна. Она очень нужна нам сейчас.
— Елена Петровна, наверно, помешалась от радости,— заметила Айно.— А ведь у меня было смутное предчувствие, когда я увидела Мирью в Финляндии. Уж очень они похожи. Жаль, что Мирья тогда не успела рассказать о себе...
— Да, слишком одиноко жила Елена Петровна,— согласился Воронов. Он налил вино в стаканы.— Одиноко и пусто. Так и мы с тобой, Айно, правда?
Айно поднесла стакан к губам. Морщась, допила до половины и закашлялась.
— Не идет — не пей,— согласился Воронов, осушив свой стакан.— Помнишь, Айно, как мы катались на лодке на Пуорустаярви?
Айно помнила, Ничего особенного тогда не случилось, но
почему-то оба удивительно ясно вспомнили это далекое летнее утро.
Айно тогда была у больного в деревне Пуорустаниеми, оттуда пришла к сплавщикам. Рано утром Воронов перевез ее на лодке к электростанции, где ее ждала машина. Вот и все. Озеро было так спокойно, как может быть только ранним летним утром, так тихо и зеркально, что Зорька, собака Воронова, залаяла, увидев свое отражение в воде.
Айно еще не была замужем.
— Тогда у меня была хоть Зорька,— грустно усмехнулся Воронов.— Теперь и ее нет.
— Заведи,— посоветовала Айно, опять нахмурившись. Она встала и выплеснула остатки вина в помойное ведро.— Никогда больше не приноси мне этой гадости.
А Воронов говорил теперь уже от души:
— Я частенько бываю на Пуорустаярви и всегда вспоминаю то утро...
Айно вернулась к столу с пустым стаканом в руке. Воронов встал и неожиданно обнял ее за талию, рывком притянул к себе и пытался поцеловать. Айно вырвалась и с размаха ударила его по щеке. Не столько от боли, сколько от удивления Воронов схватился за щеку, встал и начал натягивать пальто.
— Заберите свою бутылку!
Это «вы» звучало как вторая пощечина.
Воронов машинально взял бутылку и ушел. К счастью, никто не видел его в тот момент — никогда еще бывший начальник Туулилахтинского сплавного рейда и нынешний начальник стройучастка не выглядел таким жалким, ошеломленным, как сейчас.
Оставшись одна, Айно уткнулась в подушку и дала волю слезам. Она сама не могла объяснить, что ее так огорчило. Может быть, то, что так поступил лучший друг ее Пети... «Но Пети уже давно нет...» После бурной вспышки настроение меняется быстро. Айно поднялась и посмотрела в окно. «Неужели Михаил Матвеевич ушел навсегда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76