В летнюю пору над скалами кружились стаи чаек. Они сидели на камнях, качались на волнах около косы и парили над водой, зорко высматривая добычу. Чайки поднимали временами такой галдеж, что заглушили бы человеческие голоса, если бы люди добрались до этих скал. А в самом конце косы, каким-то чудом цепляясь за гранит, росла старая, кряжистая сосна с толстыми узловатыми ветвями. Всем видом своим она свидетельствовала о суровой борьбе со скалами, ветрами и волнами, от которых ее ничто не
укрывало. А сколько ей пришлось вынести зимой морозов и метелей, а летом — палящего солнца?
Природа наделила сосну даром предвещать погоду. Бывало летом на озере так тихо, что водная гладь не колыхнется, а сосна вдруг зашумит, и рыбак в лодке, оказавшийся неподалеку от косы, уже знает, что быть буре. И буря всегда приходила.
Один человек особенно любил эту каменистую косу. Это был маленький мальчик. Загорелый, весь в царапинах и ссадинах, он любил в летние дни взбираться на отвесные скалы, лазать по расщелинам между холодными камнями. И скалы подпускали его. Он любил дразнить чаек, подражая их крику, а потом примирительно угощал их хлебом, который крошил в воду около берега. Частенько он залезал отдыхать на старую сосну. Пристроившись на высокой ветке спиной к стволу и свесив ноги, мальчик подолгу смотрел на озеро, где иногда проплывал белый пароход, проносились быстроходные моторки и, важно распустив белые как снег паруса, плыли яхты.
А потом он вдруг перестал ходить сюда, хотя по-прежнему было лето и шумела старая сосна. Тревожно кричали чайки, кружась над скалами, словно высматривали между расщелинами и камнями своего маленького друга. Но он больше не появлялся. Он уже лежал в гробу на церковном кладбище.
Смерть сына окончательно сломила Алину, она вся будто оцепенела, стала ко всему безучастной. Если бы ей сказали, что этим летом будет землетрясение или что в июле замерзнет озеро и разбушуются снежные бураны, она ничуть бы не удивилась. Если бы пастор сказал в своей проповеди, что этим летом наступит конец света, что всю землю окутает кромешная тьма, а от грома будут рассыпаться скалы, Алина не ужаснулась бы, а равнодушно приняла это известие. Если бы она увидела, что горит ее хлев и огонь вот-вот перекинется на жилой дом, она не испугалась бы и не стала, причитая, рвать на себе волосы. Она выплакала свои слезы, пережила все ужасы, и ничто, казалось, уже не могло тронуть ее. Как чужая ходила Алина по мысу, ставшему ее собственностью и носящему ее имя. Ничто не интересовало ее, ничто не волновало...
Соседи-землевладельцы не навещали Алину даже в дни ее большого горя. Они еще не привыкли считать Матикайнена равным себе, а главное — они не имели желания поддерживать знакомство с женой арестанта. Зато соседи, у
которых не было своей земли — как и у Матикайнена всего год назад,— часто заглядывали к Алине. Ий нечего было бояться, нечего терять. Они, сами хлебнув немало горя, хорошо понимали несчастье и заходили к Алине, как только у них выдавалось, свободное время. Приходили, молча сидели на лавке Могла взглянув на опустевшую детскую кроватку, тихо вдыхали. Они помогали Алине по хозяйству, а она даже не замечала этого. Алину ни о чем не расспрашивали: все, что касалось ее, было им известно. Даже подробности смерти Калеви они помнили лучше, чем убитая горем мать.
А случилось это так.
С утра Калеви был на косе и играл с чайками, а потом убежал в лес за ягодами. Босиком, как всегда летом. Вечером он жаловался на боль в ноге. На пятке была небольшая опухоль. Ночью поднялась температура. Под утро мальчик бредил. Испуганная мать побежала под дождем к ближайшей соседке Кайсе-Лене. Женщины быстро запрягли лошадь, и Кайса-Лена поехала за помощью в село, что было в двадцати километрах.
Правда, врача в селе не было. Шла война, и его тоже забрали на фронт. Но там жили супруги Халонены. К ним и обращались за медицинской помощью, потому что и сам господин Халонен и его жена когда-то учились на медицинском факультете университета. Правда, оба не закончили его. Сейчас господин Халонен служил в шюцкоре и руководил военной подготовкой в селе, а госпожа Халонен вела кружок первой помощи.
Господин Халонен приходил домой по вечерам усталый и раздраженный. Да и откуда взяться хорошему настроению, если по целым дням приходилось возиться с сопляками да старикашками, отрабатывая с ними ружейные приемы. «Легче стадо быков научить ходить строем...» — как-то пожаловался господин Халонен жене. Сам он тоже не кончал никаких военных школ и не был настроен так воинственно, чтобы проситься на фронт. Ему и здесь дел хватало по горло. Поместье отца окончательно перешло к нему. Теперь там работали русские военнопленные. А за ними нужен был глаз. Да и других хозяйственных забот хватало. Правда, время было военное, и говорили, что деньги теперь вроде бы и не нужны — все равно на них ничего не купишь. С этим выгодно было соглашаться только на словах. А на самом деле они много значили для того, кто умел обращаться с ними и держать язык за зубами.
У госпожи Импи Халонен были свои хлопоты: кружок первой помощи и всякие благотворительные сборы. Первой помощи обучались богатые хуторяне пожилого возраста и их дочери. Занимались они формы ради, чтобы хоть как-то показать свою активность. Господин Халонен подтрунивал над женой: «Дашь такому хозяину, надутому как индюк, пинцет, а он держит его будто вилы навозные».
День уже клонился к вечеру, когда Халонен пришел домой, чтобы передохнуть часок. Он шел и мечтал о том, как приятно будет после жаркого июльского дня войти в уютную прохладную комнату и растянуться на диване. Вечером его снова ждали дела. Правда, ему не придется облачаться в стесняющий движения военный мундир, хотя и дома Халонен тоже занимался делами армии, причем делами поважнее, чем обучение ружейным приемам. Он выполнял военные поставки так старательно, что был уверен в новых заказах.
Импи была уже дома. Она встретила его, как всегда, сдержанно и спокойно:
— Тебя ждут. Надо бы съездить на Каллиониеми.
— Кто ждет? В какое Каллиониеми? — раздраженно спросил Халонен и прошел на кухню.
Кайса-Лена встала навстречу врачу. Господин Халонен выглядел таким сердитым, что бедная женщина едва могла прошептать:
— У нас там мальчик... Уже бредит. Если господин доктор будет добр...
Раздражение Халонена несколько улеглось: ему было приятно, когда его называли господином доктором.
— Где это «у нас»?
— На Каллиониеми, у Матикайнена.
— Какого Матикайнена? — голос Халонена опять стал ледяным.
— Который купил мыс.
— А теперь сидит в тюрьме, да?
— Но ведь мальчик... Он же совсем маленький.
Господин Халонен с трудом сдержался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
укрывало. А сколько ей пришлось вынести зимой морозов и метелей, а летом — палящего солнца?
Природа наделила сосну даром предвещать погоду. Бывало летом на озере так тихо, что водная гладь не колыхнется, а сосна вдруг зашумит, и рыбак в лодке, оказавшийся неподалеку от косы, уже знает, что быть буре. И буря всегда приходила.
Один человек особенно любил эту каменистую косу. Это был маленький мальчик. Загорелый, весь в царапинах и ссадинах, он любил в летние дни взбираться на отвесные скалы, лазать по расщелинам между холодными камнями. И скалы подпускали его. Он любил дразнить чаек, подражая их крику, а потом примирительно угощал их хлебом, который крошил в воду около берега. Частенько он залезал отдыхать на старую сосну. Пристроившись на высокой ветке спиной к стволу и свесив ноги, мальчик подолгу смотрел на озеро, где иногда проплывал белый пароход, проносились быстроходные моторки и, важно распустив белые как снег паруса, плыли яхты.
А потом он вдруг перестал ходить сюда, хотя по-прежнему было лето и шумела старая сосна. Тревожно кричали чайки, кружась над скалами, словно высматривали между расщелинами и камнями своего маленького друга. Но он больше не появлялся. Он уже лежал в гробу на церковном кладбище.
Смерть сына окончательно сломила Алину, она вся будто оцепенела, стала ко всему безучастной. Если бы ей сказали, что этим летом будет землетрясение или что в июле замерзнет озеро и разбушуются снежные бураны, она ничуть бы не удивилась. Если бы пастор сказал в своей проповеди, что этим летом наступит конец света, что всю землю окутает кромешная тьма, а от грома будут рассыпаться скалы, Алина не ужаснулась бы, а равнодушно приняла это известие. Если бы она увидела, что горит ее хлев и огонь вот-вот перекинется на жилой дом, она не испугалась бы и не стала, причитая, рвать на себе волосы. Она выплакала свои слезы, пережила все ужасы, и ничто, казалось, уже не могло тронуть ее. Как чужая ходила Алина по мысу, ставшему ее собственностью и носящему ее имя. Ничто не интересовало ее, ничто не волновало...
Соседи-землевладельцы не навещали Алину даже в дни ее большого горя. Они еще не привыкли считать Матикайнена равным себе, а главное — они не имели желания поддерживать знакомство с женой арестанта. Зато соседи, у
которых не было своей земли — как и у Матикайнена всего год назад,— часто заглядывали к Алине. Ий нечего было бояться, нечего терять. Они, сами хлебнув немало горя, хорошо понимали несчастье и заходили к Алине, как только у них выдавалось, свободное время. Приходили, молча сидели на лавке Могла взглянув на опустевшую детскую кроватку, тихо вдыхали. Они помогали Алине по хозяйству, а она даже не замечала этого. Алину ни о чем не расспрашивали: все, что касалось ее, было им известно. Даже подробности смерти Калеви они помнили лучше, чем убитая горем мать.
А случилось это так.
С утра Калеви был на косе и играл с чайками, а потом убежал в лес за ягодами. Босиком, как всегда летом. Вечером он жаловался на боль в ноге. На пятке была небольшая опухоль. Ночью поднялась температура. Под утро мальчик бредил. Испуганная мать побежала под дождем к ближайшей соседке Кайсе-Лене. Женщины быстро запрягли лошадь, и Кайса-Лена поехала за помощью в село, что было в двадцати километрах.
Правда, врача в селе не было. Шла война, и его тоже забрали на фронт. Но там жили супруги Халонены. К ним и обращались за медицинской помощью, потому что и сам господин Халонен и его жена когда-то учились на медицинском факультете университета. Правда, оба не закончили его. Сейчас господин Халонен служил в шюцкоре и руководил военной подготовкой в селе, а госпожа Халонен вела кружок первой помощи.
Господин Халонен приходил домой по вечерам усталый и раздраженный. Да и откуда взяться хорошему настроению, если по целым дням приходилось возиться с сопляками да старикашками, отрабатывая с ними ружейные приемы. «Легче стадо быков научить ходить строем...» — как-то пожаловался господин Халонен жене. Сам он тоже не кончал никаких военных школ и не был настроен так воинственно, чтобы проситься на фронт. Ему и здесь дел хватало по горло. Поместье отца окончательно перешло к нему. Теперь там работали русские военнопленные. А за ними нужен был глаз. Да и других хозяйственных забот хватало. Правда, время было военное, и говорили, что деньги теперь вроде бы и не нужны — все равно на них ничего не купишь. С этим выгодно было соглашаться только на словах. А на самом деле они много значили для того, кто умел обращаться с ними и держать язык за зубами.
У госпожи Импи Халонен были свои хлопоты: кружок первой помощи и всякие благотворительные сборы. Первой помощи обучались богатые хуторяне пожилого возраста и их дочери. Занимались они формы ради, чтобы хоть как-то показать свою активность. Господин Халонен подтрунивал над женой: «Дашь такому хозяину, надутому как индюк, пинцет, а он держит его будто вилы навозные».
День уже клонился к вечеру, когда Халонен пришел домой, чтобы передохнуть часок. Он шел и мечтал о том, как приятно будет после жаркого июльского дня войти в уютную прохладную комнату и растянуться на диване. Вечером его снова ждали дела. Правда, ему не придется облачаться в стесняющий движения военный мундир, хотя и дома Халонен тоже занимался делами армии, причем делами поважнее, чем обучение ружейным приемам. Он выполнял военные поставки так старательно, что был уверен в новых заказах.
Импи была уже дома. Она встретила его, как всегда, сдержанно и спокойно:
— Тебя ждут. Надо бы съездить на Каллиониеми.
— Кто ждет? В какое Каллиониеми? — раздраженно спросил Халонен и прошел на кухню.
Кайса-Лена встала навстречу врачу. Господин Халонен выглядел таким сердитым, что бедная женщина едва могла прошептать:
— У нас там мальчик... Уже бредит. Если господин доктор будет добр...
Раздражение Халонена несколько улеглось: ему было приятно, когда его называли господином доктором.
— Где это «у нас»?
— На Каллиониеми, у Матикайнена.
— Какого Матикайнена? — голос Халонена опять стал ледяным.
— Который купил мыс.
— А теперь сидит в тюрьме, да?
— Но ведь мальчик... Он же совсем маленький.
Господин Халонен с трудом сдержался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76