А Мирье было больно слушать: теперь это уже не Алинанниеми, а чужое Каллиониеми.
Покачиваясь, разбрызгивая грязь, подводы выехали со двора. Мирья и Матти вели за руль велосипеды. У амбара они одновременно оглянулись, потом посмотрели друг на друга, словно желая что-то сказать. Но не сказали ничего. Алина подняла с крыльца метлу, поставила ее на место в угол, поглядела на окна и быстро пошла, точно боясь оглянуться. Тяжело ступая, она тащилась за подводами, хотя для нее на телеге было оставлено место. С березы на спину ей упало несколько холодных капель. Последний раз жалобно скрипнул ворот на колодце.
Кайса-Лена шла рядом с Алиной, хотя тропинка к ее дому осталась позади. Им тоже в этот прощальный час нечего было сказать друг другу.
Старый пес Халли свернул было к дому, но, заметив, что никто не идет за ним, поплелся следом за людьми.
Мирья не удивилась, завидев у скалы Нийло с велосипедом. Юноша поздоровался, и Матикайнен кивнул в ответ. Смущенно помявшись, Нийло спросил:
— Так вы, значит, покинули свой мыс?
— Как видишь,— буркнул Матикайнен.— В нашей стране так бывает с каждым, кто умеет только работать.
Нийло промолчал. Слова Матти были уже не просто политикой. Это была настоящая пропаганда.
Мирья подошла к юноше, и они немного отстали от других. Нийло спросил:
— Что собирается теперь делать Матикайнен?
— Он устроился на лесопилку. Рабочие как будто собираются выбрать его своим уполномоченным профсоюза, хотя отец в этих делах и не имеет опыта.
— Он человек дела и уж как-нибудь разберется,— заверил Нийло.
Они прошли немного, Мирья осторожно предложила:
— Может, дальше тебе не стоит ходить, Нийло. Чтобы не было лишних разговоров.
Юноша взял ее за руку и хотел притянуть к себе. Девушка покачала головой:
— Нет, сейчас не надо.
Сегодня они не могли попрощаться так, как прощались прежде у скалы. Договорились, что в воскресенье Нийло придет в село, где они теперь будут жить.
Дождь усиливался. Ветер рвал листья с вершин деревьев.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Границу между государствами весна не признавала. Она одинаково растопляла снега и ломала льды по обе ее стороны — и на берегу Ботнического залива, и на берегу Белого моря. Лед на Туулиёки вздулся и стал синим, река начала высвобождаться из-под ставших для нее тесными покровов. На улицах поселка Туулилахти было уже совсем сухо. Песчаная почва быстро всосала в себя растаявший снег. На стенах новых домов и на бревнах, лежавших в штабелях под лучами солнца, выступили капельки смолы — прозрачные, желтоватые, чистые, но на руках и на одежде строителей от них оставались грязные пятна.
Потом, словно стыдясь своей наготы, принялись наряжаться в зеленую одежду березки.
У Елены Петровны и Воронова в столовой были постоянные места за одним столиком. Все привыкли к этому и старались не занимать их стол. Правда, в столовой всегда было свободно: семейные питались дома, а молодожены, которых в Туулилахти становилось все больше, брали обеды на дом.
Прорабу и начальнику некому было готовить. Они ходили в столовую три раза в день. Елена Петровна всегда точно в определенные часы, а Воронов — когда успевал. Так что им редко приходилось обедать вместе. Правда,
иногда они специально договаривались встретиться в столовой: здесь было очень удобно решать и производственные вопросы, никто не врывался, не прерывал, и можно было не спеша, спокойно поговорить.
Вот и сегодня они обедали вместе. Елена Петровна собиралась, как только примут заказ, посоветоваться, как лучше настлать разделочную эстакаду и весь нижний склад. Сорокамиллиметровые доски — слишком шаткое основание. Потом, чего доброго, придется настилать заново. А четыре тысячи квадратных метров — это не шутка.
Подошла официантка.
— Мне «мясо по-домашнему»,— решила Елена Петровна.
Воронов усмехнулся:
— И мне тоже хочется по-домашнему.
Это отбило у Елены Петровны охоту говорить о нижнем складе. Они молча ели «мясо по-домашнему». Потом, когда принесли блины со сметаной, Воронов как бы между прочим обронил:
— Дома я любил блины чуть подрумяненные. В столовой так не умеют готовить.
Елена Петровна кивнула:
— Их надо печь на маленькой сковородке на углях.
Вместе они вышли из столовой. Переходя через реку
по понтонному мосту, Елена Петровна спросила:
— Вы говорили о новом инженере по монтажу машин. Скоро ли он прибудет?
— Обещали скоро. Прямо из института.
— Молодым дорога! — Елена Петровна улыбнулась и вздохнула.
Воронов спросил с участием:
— А как у тебя с учебой? Трудно?
— Конечно, в таком возрасте. Скоро опять сессия.
— Если нужно будет и если смогу, охотно помогу.
Елена Петровна не могла сдержать улыбки, когда Воронов, положив руку на сердце, добавил:
— Но ты такая гордая, что, конечно, не попросишь помощи.
Так они говорили всегда — говоря о служебных делах на «вы», а в остальном — на «ты».
Воронов протянул ей руку, помогая взбираться по крутой тропинке. Было очень скользко. Без помощи Воронова она, пожалуй, не устояла бы на ногах.
И вдруг...
Вдруг раздался оглушительный взрыв: взметнулось пламя, полетела земля, камни...
Они ничком бросились на землю. Им обоим показалось, что они перенеслись назад, в страшные годы войны. Елена Петровна, словно наяву, услышала испуганный голос своей дочурки: «Ма-а-ма!», а Воронову почудилось, что он снова где-то в Восточной Пруссии. Они прижались к земле, ожидая следующего взрыва. Воронов лежал лицом к земле, и ему вспомнилась одна картина. Где же это было? Ах да, в Германии, уже после войны. Немецкие женщины и дети устроили воскресник по очистке школы от мусора и хлама, оставшихся от какого-то немецкого подразделения. И вдруг раздался взрыв. Тогда тоже в первые секунды после взрыва царила зловещая, тугая тишина. Люди ждали следующего взрыва. Но его не последовало. А раздались отчетливо резкие после такой тишины крики и плач: плакали раненые дети и женщины. Вернее, это был даже не плач, а что-то более страшное, душераздирающее, это была боль, помноженная на ужас. Это было страшнее, чем взрыв. Люди, недавно освободившиеся от кошмаров войны, теперь снова увидели ее зловещий оскал. Это взорвалась мина, подложенная немцами в свою же школу. Она предназначалась, конечно, для противника, но погибли свои же, немцы. А ведь что-то подобное получилось у них со всей затеянной фашистами войной.
Это сравнение пришло Воронову в голову, конечно, не в это мгновение, когда он лежал, припав к земле, и в глазах быстро мелькали какие-то искры. Он задумался над этим после, уже вечером, когда лег спать и никак не мог заснуть: как только он закрывал глаза, опять видел взрыв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76