Мирья бежала рядом, говоря запыхавшись:
— Можно ли мне написать вам? Можно ведь, да? Скажите ваш адрес?
— Советская Карелия, Туулилахти, Айно Лампиева, врач.
— Спасибо, запомнила.
Колеса застучали, поезд набирал скорость. С перрона долго не уходили провожавшие, и дольше всех махала рукой девушка, удивительно похожая на Елену Петровну.
Выехав из Хельсинки и снова оказавшись в советском цельнометаллическом вагоне, туристы почувствовали себя почти дома. Мимо проплывали такие же леса и озерки, как и в Карелии, но в то же время в пейзаже было что-то неуловимо чужое и непривычное.
— Вот и эту страну узнали,— заговорила Айно, сидя у окна.
— Нет, Айно Андреевна,— ласково усмехнулся Павел Иванович.— Мы не узнали этой страны.
— Как так? Все-таки десять дней...
— Мы видели только фасад здания, а если и заходили внутрь, то были не дальше гостиной.
Айно прикусила губу. Конечно же именно фасад. И как она могла сказать, что они узнали страну. Они были в гостях и видели всё только глазами туриста. А жизнь людей в каждой стране куда сложнее, чем это представляли туристы. В каждой стране... Айно вспомнила Куосманена и Пентикяйнена, с которыми она переехала границу в одном вагоне. Они пробыли в Советском Союзе целый месяц. Что увидели? Дом отдыха в Крыму, горы, море, отдыхающих людей... Они видели только часть фасада советской жизни.
Вот опять Вайниккала. Граница. Поезд ненадолго остановился. Потом колеса его снова застучали.
Родина!
За окном вагона так же мелькают дома, дороги, переезды, машины, люди. Но все здесь другое, такое знакомое и родное, что к горлу подкатывается комок и начинает щипать глаза.
Рядом с железной дорогой бежало шоссе. По нему ехали две грузовые машины, разной величины, разных марок, но такие свои, отечественные, что их узнаешь с первого взгляда. Полная женщина в черном кителе стояла с желтым флажком в вытянутой руке — путь свободен. Айно Андреевна подмигнула ей, хотя железнодорожница даже не взглянула на окно.
Павел Иванович задумчиво курил у окна. Айно Андреевна обернулась к нему:
— А каково тем, кому приходится жить за границей годами? Например, дипломатам. Или, может, они привыкают к этому.
— Не думаю, что можно привыкнуть к этому,— ответил Павел Иванович.— Дипломатом, правда, я не был, но в войну и после нее мне пришлось четыре года прослужить в оккупационных войсках. А к чужбине не привык. Хотя условия у нас были хорошие — свое кино и прочие, так сказать, культурные развлечения свои, свой круг друзей, свои дела. И все-таки мы скучали по всему нашему,— Павел Иванович сделал неопределенный жест рукой.— По нашему воз: духу и прочему такому. Представьте, нам не хватало табличек и вывесок на русском языке. Пусть на них даже была
написана какая-то ересь. Ну вроде, что цветы не рвать, траву не мять, бросать пустые банки строго воспрещается.
В Выборге, сдав заграничные паспорта для отметки, туристы ринулись покупать советские газеты, которых они не видели уже целых десять дней. За прилавком сидела пухленькая девушка, читая какую-то толстую книгу. Она испуганно посмотрела, когда вдруг откуда-то к киоску хлынули люди и стали наперебой листать и выбирать газеты. Закрыв руками газеты, девушка потребовала:
— По очереди, граждане, по очереди.
Но, видя, что ее призывы не возымели действия, она стала отчитывать нетерпеливых покупателей:
— Неужели вы даже газеты не умеете покупать! Такую толкучку устроили! Прекратите сейчас же безобразие. Ни одной газеты не продам, пока не станете в очередь.
Сердитая и строгая, с пухлыми, как у ребенка, щеками, девушка производила комическое впечатление. Павел Иванович засмеялся и стал уговаривать ее:
— Не ругайте нас. Вы сами не знаете, какая вы хорошая для нас сейчас.
Девушка, наверно, удивилась про себя: что за ненормальные— хорошо говорят по-русски, одеты как люди, а ведут себя точно иностранцы.
В Ленинграде туристы разъехались. Айно Андреевна и Павел Иванович купили билеты на один поезд. Павел Иванович должен был ехать до Волховстроя, чтобы там пересесть па поезд, идущий на Архангельск. До отхода поезда оставалось еще много времени, и они решили сходить в кино.
Когда в зале стало темно, Павел Иванович взял Айно за руку, наклонился к ее уху и тихо шепнул:
— Это наш прощальный вечер.
Айно разрешила пожать руку. Но рукопожатие показалось ей слишком долгим, и она попыталась отнять руку. Это ей не удалось — Павел Иванович сжимал все крепче. Тогда Айно сказала сухо, но тихо:
— Уберите руку. Вас на вокзале встретит жена.
— Она не встретит меня,— сказал Павел Иванович со вздохом.
Айно выдернула руку. Этот вздох покоробил ее. За время поездки она прониклась к Павлу Ивановичу уважением, а он, оказывается, такой же, как некоторые мужья, которые рады приволокнуться за первой попавшейся женщиной.
Пассажиров в вагоне оказалось мало. В купе они были вдвоем. Поезд уже подходил к Волховстрою. Павел Иванович задумчиво глядел в окно, Айно Андреевна рассеянно листала газеты. Она с горечью думала, зачем ему понадобилось испортить товарищеские отношения, возникшие между ними за время поездки по Финляндии. Скоро Павел Иванович сойдет с поезда, и они больше никогда не встретятся.
И тут Павел Иванович неожиданно заговорил:
— В Ленинграде я вам сказал, что жена не встретит меня на вокзале. Хотите знать — почему?
Айно кивнула. Что ей еще оставалось делать? Павел Иванович взглянул на часы:
— Попытаюсь рассказать коротко. Мы учились вместе. Правда, на разных факультетах. Месяца за два до войны поженились. Не знаю, может, вам покажется банальностью, если я скажу, что в мире не было и не будет такой счастливой пары, как мы. Но так было... После лекций мы бежали друг к другу навстречу, безумные от радости, ничуть не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Потом началась война...
Павел Иванович чиркнул вторую спичку и закурил — первая обломилась.
— Лена... Я, кажется, еще не сказал, как ее зовут. Лена была дома, когда в дом попала бомба. Ее вытащили из-под развалин без сознания, всю искалеченную. Всю войну она пролежала в больнице на Урале. И вот уже восемнадцать лет, как она прикована к постели. Можете представить, что это значит для человека, который был хорошим спортсменом— зимой она ходила на лыжах, летом пропадала на стадионе. Помните белочку в Хельсинки?.. Такой была и Ленка, легкой и быстрой. А теперь не может шевельнуть ни одной ногой. Поражена центральная нервная система — и это неизлечимо. Вы врач и лучше знаете эти дела. Каких только кресел-колясок я ей не привозил, но любое движение причиняет ей боль. Так мы и живем. Мать-старушка ухаживает за Леной. Да, восемнадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Можно ли мне написать вам? Можно ведь, да? Скажите ваш адрес?
— Советская Карелия, Туулилахти, Айно Лампиева, врач.
— Спасибо, запомнила.
Колеса застучали, поезд набирал скорость. С перрона долго не уходили провожавшие, и дольше всех махала рукой девушка, удивительно похожая на Елену Петровну.
Выехав из Хельсинки и снова оказавшись в советском цельнометаллическом вагоне, туристы почувствовали себя почти дома. Мимо проплывали такие же леса и озерки, как и в Карелии, но в то же время в пейзаже было что-то неуловимо чужое и непривычное.
— Вот и эту страну узнали,— заговорила Айно, сидя у окна.
— Нет, Айно Андреевна,— ласково усмехнулся Павел Иванович.— Мы не узнали этой страны.
— Как так? Все-таки десять дней...
— Мы видели только фасад здания, а если и заходили внутрь, то были не дальше гостиной.
Айно прикусила губу. Конечно же именно фасад. И как она могла сказать, что они узнали страну. Они были в гостях и видели всё только глазами туриста. А жизнь людей в каждой стране куда сложнее, чем это представляли туристы. В каждой стране... Айно вспомнила Куосманена и Пентикяйнена, с которыми она переехала границу в одном вагоне. Они пробыли в Советском Союзе целый месяц. Что увидели? Дом отдыха в Крыму, горы, море, отдыхающих людей... Они видели только часть фасада советской жизни.
Вот опять Вайниккала. Граница. Поезд ненадолго остановился. Потом колеса его снова застучали.
Родина!
За окном вагона так же мелькают дома, дороги, переезды, машины, люди. Но все здесь другое, такое знакомое и родное, что к горлу подкатывается комок и начинает щипать глаза.
Рядом с железной дорогой бежало шоссе. По нему ехали две грузовые машины, разной величины, разных марок, но такие свои, отечественные, что их узнаешь с первого взгляда. Полная женщина в черном кителе стояла с желтым флажком в вытянутой руке — путь свободен. Айно Андреевна подмигнула ей, хотя железнодорожница даже не взглянула на окно.
Павел Иванович задумчиво курил у окна. Айно Андреевна обернулась к нему:
— А каково тем, кому приходится жить за границей годами? Например, дипломатам. Или, может, они привыкают к этому.
— Не думаю, что можно привыкнуть к этому,— ответил Павел Иванович.— Дипломатом, правда, я не был, но в войну и после нее мне пришлось четыре года прослужить в оккупационных войсках. А к чужбине не привык. Хотя условия у нас были хорошие — свое кино и прочие, так сказать, культурные развлечения свои, свой круг друзей, свои дела. И все-таки мы скучали по всему нашему,— Павел Иванович сделал неопределенный жест рукой.— По нашему воз: духу и прочему такому. Представьте, нам не хватало табличек и вывесок на русском языке. Пусть на них даже была
написана какая-то ересь. Ну вроде, что цветы не рвать, траву не мять, бросать пустые банки строго воспрещается.
В Выборге, сдав заграничные паспорта для отметки, туристы ринулись покупать советские газеты, которых они не видели уже целых десять дней. За прилавком сидела пухленькая девушка, читая какую-то толстую книгу. Она испуганно посмотрела, когда вдруг откуда-то к киоску хлынули люди и стали наперебой листать и выбирать газеты. Закрыв руками газеты, девушка потребовала:
— По очереди, граждане, по очереди.
Но, видя, что ее призывы не возымели действия, она стала отчитывать нетерпеливых покупателей:
— Неужели вы даже газеты не умеете покупать! Такую толкучку устроили! Прекратите сейчас же безобразие. Ни одной газеты не продам, пока не станете в очередь.
Сердитая и строгая, с пухлыми, как у ребенка, щеками, девушка производила комическое впечатление. Павел Иванович засмеялся и стал уговаривать ее:
— Не ругайте нас. Вы сами не знаете, какая вы хорошая для нас сейчас.
Девушка, наверно, удивилась про себя: что за ненормальные— хорошо говорят по-русски, одеты как люди, а ведут себя точно иностранцы.
В Ленинграде туристы разъехались. Айно Андреевна и Павел Иванович купили билеты на один поезд. Павел Иванович должен был ехать до Волховстроя, чтобы там пересесть па поезд, идущий на Архангельск. До отхода поезда оставалось еще много времени, и они решили сходить в кино.
Когда в зале стало темно, Павел Иванович взял Айно за руку, наклонился к ее уху и тихо шепнул:
— Это наш прощальный вечер.
Айно разрешила пожать руку. Но рукопожатие показалось ей слишком долгим, и она попыталась отнять руку. Это ей не удалось — Павел Иванович сжимал все крепче. Тогда Айно сказала сухо, но тихо:
— Уберите руку. Вас на вокзале встретит жена.
— Она не встретит меня,— сказал Павел Иванович со вздохом.
Айно выдернула руку. Этот вздох покоробил ее. За время поездки она прониклась к Павлу Ивановичу уважением, а он, оказывается, такой же, как некоторые мужья, которые рады приволокнуться за первой попавшейся женщиной.
Пассажиров в вагоне оказалось мало. В купе они были вдвоем. Поезд уже подходил к Волховстрою. Павел Иванович задумчиво глядел в окно, Айно Андреевна рассеянно листала газеты. Она с горечью думала, зачем ему понадобилось испортить товарищеские отношения, возникшие между ними за время поездки по Финляндии. Скоро Павел Иванович сойдет с поезда, и они больше никогда не встретятся.
И тут Павел Иванович неожиданно заговорил:
— В Ленинграде я вам сказал, что жена не встретит меня на вокзале. Хотите знать — почему?
Айно кивнула. Что ей еще оставалось делать? Павел Иванович взглянул на часы:
— Попытаюсь рассказать коротко. Мы учились вместе. Правда, на разных факультетах. Месяца за два до войны поженились. Не знаю, может, вам покажется банальностью, если я скажу, что в мире не было и не будет такой счастливой пары, как мы. Но так было... После лекций мы бежали друг к другу навстречу, безумные от радости, ничуть не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Потом началась война...
Павел Иванович чиркнул вторую спичку и закурил — первая обломилась.
— Лена... Я, кажется, еще не сказал, как ее зовут. Лена была дома, когда в дом попала бомба. Ее вытащили из-под развалин без сознания, всю искалеченную. Всю войну она пролежала в больнице на Урале. И вот уже восемнадцать лет, как она прикована к постели. Можете представить, что это значит для человека, который был хорошим спортсменом— зимой она ходила на лыжах, летом пропадала на стадионе. Помните белочку в Хельсинки?.. Такой была и Ленка, легкой и быстрой. А теперь не может шевельнуть ни одной ногой. Поражена центральная нервная система — и это неизлечимо. Вы врач и лучше знаете эти дела. Каких только кресел-колясок я ей не привозил, но любое движение причиняет ей боль. Так мы и живем. Мать-старушка ухаживает за Леной. Да, восемнадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76