Черные волосы у леди — это так немодно!
— О, — с сочувствием произнесла она, — она португалка?
Эмбер прекрасно помнила, что Брюс сказал — Коринна из Англии, но в Англии португалки считались очень некрасивыми. Стараясь придать небрежность беседе, она наклонилась через борт и лениво потянулась за пролетавшей бабочкой.
— Нет, она англичанка, — усмехнулся Брюс. — У нее светлое лицо и голубые глаза.
Эмбер не понравилось, как он это сказал: в голосе и в глазах чувствовалась теплота. Эмбер занервничала, ей стало жарко, и даже заболело в животе.
— Сколько ей лет?
— Восемнадцать.
Эмбер вдруг ощутила себя постаревшей на десяток лет за прошедшие несколько секунд. Женщины почти трагически воспринимают возраст, и после девятнадцати им кажется, что они начинают стареть. Эмбер, которой совсем недавно исполнилось двадцать три, сразу почувствовала себя древней старухой. Между ними было целых пять лет разницы! А пять лет — это вечность!
— Говоришь, она хорошенькая? — пробормотала Эмбер несчастным голосом. — Миловиднее меня, Брюс?
— Господи, Эмбер. Что за вопрос ты задаешь мужчине? Ведь ты знаешь, что ты красива. С другой стороны, я не такой фанатик, чтобы считать, будто на земле есть только одна хорошенькая женщина.
— И все-таки она красивее меня? — требовательно спросила Эмбер.
— Нет, я так не считаю, дорогая. — Брюс поцеловал ей руку. — Клянусь, я не думаю так. Между вами нет ничего общего, но вы обе милы.
— А ты любишь меня?
— Да, я люблю тебя.
— Тогда почему же ты… нет, все, ладно, — раздраженно сказала она, но, подчинившись его строгому взгляду, переменила тему: — Брюс, у меня идея! Когда ты закончишь дела, давай возьмем яхту Элмсбери и отправимся вверх по реке на неделю. Он разрешил взять яхту, я спрашивала. О, пожалуйста, это было бы просто замечательно!
— Я боюсь уехать из Лондона. Если голландцы захотят, они смогут добраться до самого дворца.
Эмбер со смехом остановила его:
— Глупости какие! Они никогда не осмелятся! К тому же есть мирный договор, и он уже подписан. Я сама вчера вечером слышала, как об этом говорил его величество. Голландцы просто пугают нас, они мстят нам за то, что мы причинили им прошлым летом. Так что не надо так говорить, Брюс!
— Возможно, все и так. Если голландцы уйдут домой.
Но голландцы домой не уходили. Целых шесть недель вдоль английских берегов ходило сто голландских кораблей да еще двадцать пять французских, а в это время Англия не могла выставить ни единого хорошо оснащенного корабля в море и была вынуждена отозвать ряд своих кораблей, явно не готовых к военным действиям. А в Дюнкерке стояла французская армия.
Вот поэтому Брюс и отказывался покинуть Лондон, несмотря на уговоры и поддразнивания Эмбер. Он заявил, что, если голландцы все-таки придут, он не хотел бы оказаться за несколько миль от столицы на прогулочной яхте, развлекаясь, как какой-нибудь сластолюбивый турецкий султан. Его людям хорошо платят, и на них, как он считал, можно положиться: они защитят корабли.
Однажды ночью, когда они лежали в постели и Брюс крепко спал, а Эмбер начала дремать, раздался звук, заставивший ее поднять голову. В недоумении она прислушалась: звук нарастал. И вдруг громыхнуло — бой барабанов обрушился, как буря, на улицы города. Эмбер показалось, что у нее остановилось сердце, потом оно застучало, как барабаны на улице. Она села на постели и начала трясти Брюса за плечо:
— Брюс! Брюс, проснись! Голландцы высадились!
Голос истерически дрожал, от ужаса ее бил озноб. Недели напряженного ожидания, которые сейчас дали себя знать, чернота ночи, неожиданный зловещий грохот барабанов — все это свидетельствовало об одном: голландцы в самом центре города, прямо тут, за стенами дома. Грохот барабанов становился все сильней, раздались крики мужчин, визгливые вопли женщин.
Брюс быстро поднялся. Ни слова не говоря, он откинул шторы. Эмбер бросилась к нему, торопливо накинув на себя халат. Брюс высунулся из окна, держа рубашку в руке, и крикнул через двор:
— Эй! Что случилось? Голландцы высадились?
— Они захватили Ширнесс! Вторглись в страну!
Снова раздался бой барабанов, зазвонили колокола, по улице промчалась коляска, потом проскакал одинокий всадник, согнувшись в седле. Брюс захлопнул окно и начал надевать бриджи.
— Святой Более! Ведь сейчас они будут здесь! А нам нечем обороняться!
От ужаса и крайней беспомощности Эмбер заплакала. А за стенами все громче грохотали барабаны, их ритм леденил душу, предвещая беду и вселяя страх. Люди что-то кричали из окон, бежали по улицам. В дверь забарабанила Нэн: она умоляла, чтобы ее впустили.
— Входи! — крикнула Эмбер. Она повернулась к Брюсу:
— Что ты собираешься делать? Куда ты идешь? От страха у нее все похолодело. Хотя ночь стояла теплая, ее била дрожь и стучали зубы. Вошла Нэн . со свечой в руке. При свете страх Эмбер поутих.
— Я отправляюсь в Ширнесс!
Брюс повязывал шейный платок. Он велел Нэн принести сапоги из другой комнаты. Эмбер подала ему жилет и камзол, помогла одеться.
— О Брюс! Не уходи! Их тысячи! Тебя могут убить,
Брюс! — Она схватила его за руки, пытаясь силой удержать.
Он вырвал руку, застегнул камзол, натянул высокие сапоги с серебряными шпорами, пристегнул шпагу, Нэн подала ему шляпу и плащ.
— Возьми детей и уезжай из Лондона, — сказал Брюс, надев шляпу. — Уезжай отсюда как можно быстрей!
Нэн пошла в прихожую отворить дверь: в комнату ворвались Элмсбери и Эмили. Граф был полностью одет, жена — в ночной сорочке и халате.
— Брюс! Голландцы высадились! Мои лошади под седлом, во дворе!
— Но ты не должен уезжать, Брюс! О Элмсбери! Ему нельзя уезжать, мне страшно!
Элмсбери презрительно взглянул на нее:
— Ради Бога, Эмбер! На Англию напали! — Мужчины быстро вышли из комнаты, женщины — за ними следом.
Прихожая была полна слуг, которые, полуодетые, растерянно метались, женщины плакали, все что-то громко говорили. Среди этой сутолоки внезапно появилась запыхавшаяся леди Стэнхоуп, в ночном колпаке, из-под которого виднелись бумажные папильотки. Все тело Люсиллы истерически колыхалось. Она ухватилась за Брюса, как за спасательный круг:
— О лорд Карлтон! Слава Господу, вы здесь! На нас напали! Что мне делать? Что, что делать?
Стряхнув с плеча ее руку и шагнув вниз по лестнице, Брюс ответил:
— Я предлагаю вам уехать из Лондона, мадам. Пойдемте со мной, Эмбер. Нам нужно поговорить.
Мужчины быстро спустились вниз, громко стуча каблуками по ступеням лестницы, Эмбер не отставала от них. Первый испуг прошел, но бой барабанов, удары колокола, крики и вопли усилили ощущение нависшей катастрофы. «Нет, он не должен уезжать! — думала она. — Этого нельзя допустить!» Но он уезжал.
— Леди Элмсбери сразу же отправляется в Барберри-Хилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— О, — с сочувствием произнесла она, — она португалка?
Эмбер прекрасно помнила, что Брюс сказал — Коринна из Англии, но в Англии португалки считались очень некрасивыми. Стараясь придать небрежность беседе, она наклонилась через борт и лениво потянулась за пролетавшей бабочкой.
— Нет, она англичанка, — усмехнулся Брюс. — У нее светлое лицо и голубые глаза.
Эмбер не понравилось, как он это сказал: в голосе и в глазах чувствовалась теплота. Эмбер занервничала, ей стало жарко, и даже заболело в животе.
— Сколько ей лет?
— Восемнадцать.
Эмбер вдруг ощутила себя постаревшей на десяток лет за прошедшие несколько секунд. Женщины почти трагически воспринимают возраст, и после девятнадцати им кажется, что они начинают стареть. Эмбер, которой совсем недавно исполнилось двадцать три, сразу почувствовала себя древней старухой. Между ними было целых пять лет разницы! А пять лет — это вечность!
— Говоришь, она хорошенькая? — пробормотала Эмбер несчастным голосом. — Миловиднее меня, Брюс?
— Господи, Эмбер. Что за вопрос ты задаешь мужчине? Ведь ты знаешь, что ты красива. С другой стороны, я не такой фанатик, чтобы считать, будто на земле есть только одна хорошенькая женщина.
— И все-таки она красивее меня? — требовательно спросила Эмбер.
— Нет, я так не считаю, дорогая. — Брюс поцеловал ей руку. — Клянусь, я не думаю так. Между вами нет ничего общего, но вы обе милы.
— А ты любишь меня?
— Да, я люблю тебя.
— Тогда почему же ты… нет, все, ладно, — раздраженно сказала она, но, подчинившись его строгому взгляду, переменила тему: — Брюс, у меня идея! Когда ты закончишь дела, давай возьмем яхту Элмсбери и отправимся вверх по реке на неделю. Он разрешил взять яхту, я спрашивала. О, пожалуйста, это было бы просто замечательно!
— Я боюсь уехать из Лондона. Если голландцы захотят, они смогут добраться до самого дворца.
Эмбер со смехом остановила его:
— Глупости какие! Они никогда не осмелятся! К тому же есть мирный договор, и он уже подписан. Я сама вчера вечером слышала, как об этом говорил его величество. Голландцы просто пугают нас, они мстят нам за то, что мы причинили им прошлым летом. Так что не надо так говорить, Брюс!
— Возможно, все и так. Если голландцы уйдут домой.
Но голландцы домой не уходили. Целых шесть недель вдоль английских берегов ходило сто голландских кораблей да еще двадцать пять французских, а в это время Англия не могла выставить ни единого хорошо оснащенного корабля в море и была вынуждена отозвать ряд своих кораблей, явно не готовых к военным действиям. А в Дюнкерке стояла французская армия.
Вот поэтому Брюс и отказывался покинуть Лондон, несмотря на уговоры и поддразнивания Эмбер. Он заявил, что, если голландцы все-таки придут, он не хотел бы оказаться за несколько миль от столицы на прогулочной яхте, развлекаясь, как какой-нибудь сластолюбивый турецкий султан. Его людям хорошо платят, и на них, как он считал, можно положиться: они защитят корабли.
Однажды ночью, когда они лежали в постели и Брюс крепко спал, а Эмбер начала дремать, раздался звук, заставивший ее поднять голову. В недоумении она прислушалась: звук нарастал. И вдруг громыхнуло — бой барабанов обрушился, как буря, на улицы города. Эмбер показалось, что у нее остановилось сердце, потом оно застучало, как барабаны на улице. Она села на постели и начала трясти Брюса за плечо:
— Брюс! Брюс, проснись! Голландцы высадились!
Голос истерически дрожал, от ужаса ее бил озноб. Недели напряженного ожидания, которые сейчас дали себя знать, чернота ночи, неожиданный зловещий грохот барабанов — все это свидетельствовало об одном: голландцы в самом центре города, прямо тут, за стенами дома. Грохот барабанов становился все сильней, раздались крики мужчин, визгливые вопли женщин.
Брюс быстро поднялся. Ни слова не говоря, он откинул шторы. Эмбер бросилась к нему, торопливо накинув на себя халат. Брюс высунулся из окна, держа рубашку в руке, и крикнул через двор:
— Эй! Что случилось? Голландцы высадились?
— Они захватили Ширнесс! Вторглись в страну!
Снова раздался бой барабанов, зазвонили колокола, по улице промчалась коляска, потом проскакал одинокий всадник, согнувшись в седле. Брюс захлопнул окно и начал надевать бриджи.
— Святой Более! Ведь сейчас они будут здесь! А нам нечем обороняться!
От ужаса и крайней беспомощности Эмбер заплакала. А за стенами все громче грохотали барабаны, их ритм леденил душу, предвещая беду и вселяя страх. Люди что-то кричали из окон, бежали по улицам. В дверь забарабанила Нэн: она умоляла, чтобы ее впустили.
— Входи! — крикнула Эмбер. Она повернулась к Брюсу:
— Что ты собираешься делать? Куда ты идешь? От страха у нее все похолодело. Хотя ночь стояла теплая, ее била дрожь и стучали зубы. Вошла Нэн . со свечой в руке. При свете страх Эмбер поутих.
— Я отправляюсь в Ширнесс!
Брюс повязывал шейный платок. Он велел Нэн принести сапоги из другой комнаты. Эмбер подала ему жилет и камзол, помогла одеться.
— О Брюс! Не уходи! Их тысячи! Тебя могут убить,
Брюс! — Она схватила его за руки, пытаясь силой удержать.
Он вырвал руку, застегнул камзол, натянул высокие сапоги с серебряными шпорами, пристегнул шпагу, Нэн подала ему шляпу и плащ.
— Возьми детей и уезжай из Лондона, — сказал Брюс, надев шляпу. — Уезжай отсюда как можно быстрей!
Нэн пошла в прихожую отворить дверь: в комнату ворвались Элмсбери и Эмили. Граф был полностью одет, жена — в ночной сорочке и халате.
— Брюс! Голландцы высадились! Мои лошади под седлом, во дворе!
— Но ты не должен уезжать, Брюс! О Элмсбери! Ему нельзя уезжать, мне страшно!
Элмсбери презрительно взглянул на нее:
— Ради Бога, Эмбер! На Англию напали! — Мужчины быстро вышли из комнаты, женщины — за ними следом.
Прихожая была полна слуг, которые, полуодетые, растерянно метались, женщины плакали, все что-то громко говорили. Среди этой сутолоки внезапно появилась запыхавшаяся леди Стэнхоуп, в ночном колпаке, из-под которого виднелись бумажные папильотки. Все тело Люсиллы истерически колыхалось. Она ухватилась за Брюса, как за спасательный круг:
— О лорд Карлтон! Слава Господу, вы здесь! На нас напали! Что мне делать? Что, что делать?
Стряхнув с плеча ее руку и шагнув вниз по лестнице, Брюс ответил:
— Я предлагаю вам уехать из Лондона, мадам. Пойдемте со мной, Эмбер. Нам нужно поговорить.
Мужчины быстро спустились вниз, громко стуча каблуками по ступеням лестницы, Эмбер не отставала от них. Первый испуг прошел, но бой барабанов, удары колокола, крики и вопли усилили ощущение нависшей катастрофы. «Нет, он не должен уезжать! — думала она. — Этого нельзя допустить!» Но он уезжал.
— Леди Элмсбери сразу же отправляется в Барберри-Хилл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145