- Угнали лошадей. Если хочешь, тележку под навесом возьми. Или, может, мне с тобой пойти?
- Сам управлюсь… Зовут-то тебя как?
- Марьей, - сказала она. - А ты шевелись, шевелись, дни-то теперь короткие.
Ох и нелегко было Ивану тянуть за собой тележку! Колеса глубоко врезались в мокрую землю. Ноги скользили. Брагин метался, вскакивал, сваливался несколько раз, пока не догадался Иван накрепко прикрутить его веревкой. До хаты добрался в темноте и так выдохся, что шагу не мог ступить.
Хозяйка сама на своей могучей спине отнесла Брагина в дом. Иван вошел следом и остановился у порога, боясь ступить продранными грязными сапогами на вымытый до желтизны пол.
- Переоденься, - сказала ему женщина, подав старую, отутюженную рубаху, латанные-перелатанные портки и большие растоптанные валенки. - Ну, чего пялишься! Переодевайся в углу. А исподнего нету. - Подумала и пояснила: - Вдова я. Вот уже пятый год вдова.
В большой комнате было тепло. Раздражающе-приятно пахло свежевыпеченным хлебом. Горела керосиновая лампа. На окнах, завешанных дерюгами, стояли цветы.
Хозяйка достала из печи чугун с водой, поставила посреди комнаты жестяное корыто. Раздела Брагина, легко поворачивая его тело. Егор Дорофеевич, застеснявшись, помахал рукой, подзывая Ивана, но женщина, хлопнув ладонью по его голой спине, прикрикнула.
- Лежи уж, дурастной!.. Эка жаром-то от тебя пышет!
Иван поддерживал Брагина под мышки, хозяйка мыла. Мочалкой оттирала с ног черную грязь. Страшными были эти ноги, растертые, синие, сопревшие в мокрых сапогах. Иван, глядя, как ловко управляется женщина, сказал удивленно:
- Ну и наборзилась ты! Будто каждый день по десятку мужиков мыть приходится.
- А с детишками-то кто возился, соседка, что ли?!
- Есть, значит, мальцы у тебя?
- К бабке услала. Негоже им тут на вас глядеть.
Иван смолчал. Ему и самому было неловко смотреть на белое тело Брагина, на складки некогда толстого живота. Отворачивался, чтобы не видеть, что там делает женщина своими большими темными, до локтей обнаженными руками. Он смущался сам и смущал этим ее.
- Нечего крутиться, - сказала хозяйка. - Иди вон за печку, я одна управлюсь.
Иван ушел и закурил там. Потом он тоже помылся быстренько, и такое почувствовал облегчение, будто окинул с плеч несколько пудов груза.
Нет, не женщину встретил он, а просто клад. В один момент прибрала комнату. Затихшего на кровати Брагина напоила чаем с малиной, укрыла ватным стеганым одеялом, чтобы пропотел. И уже готов был у нее ужин: жареная с салом картошка, свежий хлеб и соленые огурцы. У изголодавшегося Ивана разгорелись глаза, думал, что съест все. Но выпил стакан водки, закусил немного, и сразу разморило его в тепле. Он так и уснул за столом, с вилкой в руке, ткнувшись лбом в зеленую, потрескавшуюся клеенку. Хозяйка уложила его на сундук, подстелив полушубок.
Мертвецки спал Иван. Вскрикивал и ворочался Брагин. А женщина долго еще возилась около печки. Стирала солдатскую одежонку, выходила в сени чистить сапоги. Уже за полночь, умывшись, остановилась она возле висевшего в простенке зеркала, засиженного мухами, расчесала волосы. Всмотревшись, пальцами потерла набежавшие к глазам морщинки.
Потом, поправив одеяло на Брагине, она украдкой оглянулась на Ивана и неловко, бочком присела рядом с Егором Дорофеевичем. Осторожно гладила грубой своей рукой его виски, лоб. И вдруг, захлестнутая жалостью и нежностью к этому беззащитному, доверившемуся ей мужчине, вся потянулась к нему, прижалась лицам к его горячей щеке и так замерла на минуту, прикрыв глаза, мокрые от нежданно навернувшихся слез.
* * *
Три с половиной месяца продолжалась война; где-то был фронт, гибли люди, а в Одуеве жизнь изменилась мало. После того как мобилизовали мужчин, еще глуше сделалось в городке. По вечерам рано ложились спать: электричество гасло в десять часов. На улицах темень. Введена светомаскировка. Не горели даже редкие - на перекрестках - фонари.
За эти месяцы привыкли жители узнавать из сводок об отданных врагу городах, привыкли, что то в один, то в другой дом приносит почтальон извещение о погибшей и пропавшем без вести. И все же для большинства горожан война оставалась еще только словом, а немцы казались чем-то нереальным.
Фронт застыл под Брянском, в безопасной дали. В Одуеве, как обычно, работали учреждения, жидко дымила труба сушильного завода. Ученики ходили в школу, но не столько занимались, околыш убирали картошку и капусту на полях пригородного совхоза.
И вдруг дождливой октябрьской ночью ворвался панический слух: фронта больше нет, войска наши окружены, немцы идут сюда. Трудно было сказать, кто первым принес это известие. Может быть, красноармеец-связист, выскочивший из «котла» у Брянска и промчавшийся на своем мотоцикле до самого Одуева; может быть, артиллерист, успевший вовремя выехать из Орла; может быть, раненые из машины, остановившиеся ненадолго возле аптеки. По городу этот слух разнесся мгновенно. Говорили, что бои уже возле Мценска. А это совсем близко и даже не на западе, а на юге. Жители и верили и не хотели верить…
На следующий день хлынул по шоссе поток отступающих. Брели сотни и тысячи обросших, усталых красноармейцев, покрытых коростой грязи; брели молча, опустив головы, сунув в рукава иззябшие руки. Не было машин, пушек, повозок. Без строя, без командиров, всяк по себе, двигались изнуренные до безразличия люди. За день они размешали грязь на шоссе, дорога покрылась вязким слоем, в котором ноги тонули выше щиколоток. В невидимые колдобины проваливались бойцы до колен. Почти никто из них не заходил в дома. А если и заходил, то не надолго: попросить кусок хлеба, напиться воды. Лишь совсем выбившиеся из сил валились спать прямо на полу в кухне или коридоре.
Красноармейцы изредка перекликались хриплыми простуженными голосами, спрашивая друг у друга номер части. Искали не роту, не батальон, а хотя бы свой полк, свою дивизию. Жители знали, что через город проходили остатки 50-й армии, с боем прорвавшейся из окружения под Брянском. Потеряв технику, бойцы по лесам пробились к Белеву и переправились через Оку. Они спешили: приказ гнал их в Тулу, где собиралась теперь их армия. Шли без отдыха, потому что сзади, по пятам, преследовали их немцы, и бойцы не желали снова оказаться в кольце.
Эти красноармейцы, измученные и лишенные руководства, не способны были сейчас воевать. Жители, глядя на них, цепенели от ужаса: город некому было защищать.
На западной окраине под руководством Григория Дмитриевича Булгакова рыли окопы бойцы одуевского истребительного батальона, пожилые мужчины и молодежь. Но никто не принимал их всерьез. Город, еще не сданный врагу, был уже обречен. Остановился сушильный завод. В учреждениях люди отсиживали время, ничего не делая, ожидая указаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235