Я не счел нужным опровергать это заявление. – Иногда мне хочется врезать этой суке. Как следует врезать. Но она все равно не почувствует. Жирная корова.
– Просто ты не выносишь быть обязанной кому-то.
– Я не прочь быть обязанной тебе.
– Я не в счет.
– Да, ты не в счет, – сказала она, но, увидев выражение моего липа, торопливо добавила: – А что я такого сказала? Да ради бога! Я просто согласилась с тобой. Какие вы все чувствительные!
Она подошла к моему письменному столу и исследовала содержимое бутылки с джином. Там оставалось на самом донышке.
– Есть еще?
– Есть еще пол-ящика. В спальне, в шкафу.
– Не возражаешь, если я...
– Конечно. Угощайся на здоровье.
– Нам бы надо чаще с тобой разговаривать, Эдди, – крикнула она из соседней комнаты, куда отправилась за джином. – Чтобы получше узнать друг друга. А то мне и словом не с кем перекинуться. В последние два месяца Дуайт и Забрина словно с ума посходили. До чего ее разнесло, это какой-то кошмар. Ты давно ее видел, Эдди? Она разжирела до безобразия.
Хотя и Забрина, и Мариетта настаивают на том, что между ними нет ни малейшего сходства – и во многом это правда, – у них есть немало общих, причем весьма важных, черт. Обеим моим сестрам присущи своеволие, упрямство и властность. При этом Мариетта, которая на одиннадцать лет моложе Забрины, невероятно, потрясающе стройна, она гордится своим атлетическим телосложением и вообще без ума от своего тела. А Забрина давно уже дала волю собственной страсти к кремовым пирожным и ореховым тортам со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями. Иногда я вижу из окна, как она, неуклюже переваливаясь, пересекает лужайку. На мой взгляд, сейчас в ней не менее трехсот пятидесяти фунтов веса. (Как вы уже догадываетесь, наше семейство принадлежит к людям, с которыми жизнь обошлась довольно жестоко. Но поверьте, когда вы ближе познакомитесь с теми обстоятельствами, в которых мы ныне пребываем, вы удивитесь, что мы еще способны хоть к каким-то действиям.)
Мариетта вернулась с бутылкой, ловко свернула пробку и щедро плеснула джина себе в стакан.
– Слушай, твой шкаф до отказа забит одеждой, – заметила она, сделав добрый глоток. – Зачем тебе столько вещей? Ты ведь никогда не будешь их носить.
– Я так понимаю, ты положила глаз на какой-то предмет из моего скромного гардероба.
– Ага. Там у тебя есть симпатичный смокинг.
– Он твой.
Мариетта наклонилась и поцеловала меня в щеку.
– Похоже, все эти годы я тебя недооценивала, – заявила она и без промедления направилась в спальню – забрать смокинг, на тот случай, если я вдруг передумаю.
– Я решил написать книгу, – сообщил я, когда она вернулась в комнату.
Она бросила смокинг на кресло Никодима и вне себя от радости закружилась по комнате.
– Чудесно, чудесно, – повторяла она. – О Эдди, нас с тобой ждет такое увлекательное время.
– Нас?
– Конечно, нас с тобой. Разумеется, писать будешь ты, но я собираюсь тебе помогать. Ты ведь многого не знаешь. Например, того, что Цезария рассказывала мне, когда я была маленькой.
– Думаю, тебе стоит говорить потише.
– Она не услышит. Она не выходит из своих комнат.
– Мы не знаем, что она слышит, а что нет, – возразил я. По некоторым свидетельствам, Джефферсон спроектировал дом так, что все звуки, раздающиеся в комнатах, слышны и в покоях Цезарии (в которых, впрочем, я никогда не бывал, да и Мариетта тоже). Возможно, это всего лишь легенда, однако у меня на сей счет существуют серьезные сомнения. Хотя минуло немало времени с тех пор, как я последний раз мельком видел Цезарию, мне не нужно напрягать воображение, чтобы представить, как она, сидя у себя в будуаре, прислушивается к разговорам собственных детей и детей своего мужа. Она слышит, как они жалуются и плачут и потихоньку сходят с ума, и, возможно, это доставляет ей удовольствие.
– Да если она и слышит меня сейчас, что из этого? Она наверняка будет рада, что мы взвалили на себя эту мороку. Ну, то есть, решили увековечить историю семьи Барбароссов. Мы сделаем мамочку бессмертной.
– Может, она и так бессмертна.
– О нет... ты ошибаешься. Она стареет. Забрина видит ее постоянно и утверждает, что старая ведьма заметно одряхлела.
– В это трудно поверить.
– А я поверила. Знаешь, именно слова Забрины и заставили меня впервые подумать о нашей книге.
– Это не наша книга, – отрезал я. – Я напишу ее сам, и напишу по-своему. А значит, книга будет посвящена не только тем, кто носит имя Барбароссов.
Мариетта одним глотком осушила свой стакан.
– Понимаю, – произнесла она, и голос ее слегка дрогнул. – Так о чем же будет эта книга?
– Разумеется, о нашей семье. Но там будет рассказано и о Гири.
Услышав это, Мариетта погрузилась в молчание и уставилась в окно: она смотрела туда, где я сидел с птицами. Прошло не менее минуты, прежде чем она заговорила вновь.
– Если ты собираешься писать о Гири, тогда пусть твоя книга катится к чертям.
– Но как я могу...
– И ты вместе с ней...
– Может, ты все же позволишь мне договорить? Как, по-твоему, я могу написать о нашей семье, воспроизвести ее историю во всех подробностях и не упомянуть о Гири?
– Они – настоящее отребье, Эдди. Человеческое отребье. Злобные твари. Все до единого.
– Ты не права, Мариетта. Но даже будь ты права, я вновь повторяю: если умолчать о Гири, придется исказить историю. Какой тогда смысл в этой проклятой книге?
– Ну, хорошо. Будь по-твоему. Только упомяни их как-нибудь вскользь.
– Не выйдет. Они – часть нашей жизни.
– Только не моей, – злобно прошипела Мариетта. Но когда она взглянула на меня, я увидел в ее глазах печаль, а не злость. Я готов был назвать себя предателем и раскаяться в собственном желании правдиво рассказать семейную историю. Мариетта заговорила, с величайшей осторожностью взвешивая каждое слово, будто адвокат, оглашающий условия договора.
– Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что эта книга – единственный способ рассказать миру о нашей семье? – процедила она, сдерживаясь изо всех сил.
– Тогда тем более...
– Теперь дай мне закончить. Я пришла к тебе и предложила написать эту чертову книгу лишь потому, что чувствовала – и чувствую это даже сейчас, – у нас осталось мало времени. А мои предчувствия редко меня обманывают.
– Это я понимаю, – смиренно согласился я. Надо признать, Мариетта обладает пророческим даром. Она унаследовала его от матери.
– Возможно, именно поэтому в последнее время у Цезарии такой изможденный вид, – добавила Мариетта.
– Она чувствует то же, что чувствуешь ты?
Мариетта кивнула.
– Бедная сучка, – еле слышно проронила она. – Есть еще одно обстоятельство, которое нельзя сбрасывать со счетов. Цезария. Она ненавидит Гири даже сильнее, чем я. Они забрали ее обожаемого Галили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
– Просто ты не выносишь быть обязанной кому-то.
– Я не прочь быть обязанной тебе.
– Я не в счет.
– Да, ты не в счет, – сказала она, но, увидев выражение моего липа, торопливо добавила: – А что я такого сказала? Да ради бога! Я просто согласилась с тобой. Какие вы все чувствительные!
Она подошла к моему письменному столу и исследовала содержимое бутылки с джином. Там оставалось на самом донышке.
– Есть еще?
– Есть еще пол-ящика. В спальне, в шкафу.
– Не возражаешь, если я...
– Конечно. Угощайся на здоровье.
– Нам бы надо чаще с тобой разговаривать, Эдди, – крикнула она из соседней комнаты, куда отправилась за джином. – Чтобы получше узнать друг друга. А то мне и словом не с кем перекинуться. В последние два месяца Дуайт и Забрина словно с ума посходили. До чего ее разнесло, это какой-то кошмар. Ты давно ее видел, Эдди? Она разжирела до безобразия.
Хотя и Забрина, и Мариетта настаивают на том, что между ними нет ни малейшего сходства – и во многом это правда, – у них есть немало общих, причем весьма важных, черт. Обеим моим сестрам присущи своеволие, упрямство и властность. При этом Мариетта, которая на одиннадцать лет моложе Забрины, невероятно, потрясающе стройна, она гордится своим атлетическим телосложением и вообще без ума от своего тела. А Забрина давно уже дала волю собственной страсти к кремовым пирожным и ореховым тортам со всеми вытекающими отсюда печальными последствиями. Иногда я вижу из окна, как она, неуклюже переваливаясь, пересекает лужайку. На мой взгляд, сейчас в ней не менее трехсот пятидесяти фунтов веса. (Как вы уже догадываетесь, наше семейство принадлежит к людям, с которыми жизнь обошлась довольно жестоко. Но поверьте, когда вы ближе познакомитесь с теми обстоятельствами, в которых мы ныне пребываем, вы удивитесь, что мы еще способны хоть к каким-то действиям.)
Мариетта вернулась с бутылкой, ловко свернула пробку и щедро плеснула джина себе в стакан.
– Слушай, твой шкаф до отказа забит одеждой, – заметила она, сделав добрый глоток. – Зачем тебе столько вещей? Ты ведь никогда не будешь их носить.
– Я так понимаю, ты положила глаз на какой-то предмет из моего скромного гардероба.
– Ага. Там у тебя есть симпатичный смокинг.
– Он твой.
Мариетта наклонилась и поцеловала меня в щеку.
– Похоже, все эти годы я тебя недооценивала, – заявила она и без промедления направилась в спальню – забрать смокинг, на тот случай, если я вдруг передумаю.
– Я решил написать книгу, – сообщил я, когда она вернулась в комнату.
Она бросила смокинг на кресло Никодима и вне себя от радости закружилась по комнате.
– Чудесно, чудесно, – повторяла она. – О Эдди, нас с тобой ждет такое увлекательное время.
– Нас?
– Конечно, нас с тобой. Разумеется, писать будешь ты, но я собираюсь тебе помогать. Ты ведь многого не знаешь. Например, того, что Цезария рассказывала мне, когда я была маленькой.
– Думаю, тебе стоит говорить потише.
– Она не услышит. Она не выходит из своих комнат.
– Мы не знаем, что она слышит, а что нет, – возразил я. По некоторым свидетельствам, Джефферсон спроектировал дом так, что все звуки, раздающиеся в комнатах, слышны и в покоях Цезарии (в которых, впрочем, я никогда не бывал, да и Мариетта тоже). Возможно, это всего лишь легенда, однако у меня на сей счет существуют серьезные сомнения. Хотя минуло немало времени с тех пор, как я последний раз мельком видел Цезарию, мне не нужно напрягать воображение, чтобы представить, как она, сидя у себя в будуаре, прислушивается к разговорам собственных детей и детей своего мужа. Она слышит, как они жалуются и плачут и потихоньку сходят с ума, и, возможно, это доставляет ей удовольствие.
– Да если она и слышит меня сейчас, что из этого? Она наверняка будет рада, что мы взвалили на себя эту мороку. Ну, то есть, решили увековечить историю семьи Барбароссов. Мы сделаем мамочку бессмертной.
– Может, она и так бессмертна.
– О нет... ты ошибаешься. Она стареет. Забрина видит ее постоянно и утверждает, что старая ведьма заметно одряхлела.
– В это трудно поверить.
– А я поверила. Знаешь, именно слова Забрины и заставили меня впервые подумать о нашей книге.
– Это не наша книга, – отрезал я. – Я напишу ее сам, и напишу по-своему. А значит, книга будет посвящена не только тем, кто носит имя Барбароссов.
Мариетта одним глотком осушила свой стакан.
– Понимаю, – произнесла она, и голос ее слегка дрогнул. – Так о чем же будет эта книга?
– Разумеется, о нашей семье. Но там будет рассказано и о Гири.
Услышав это, Мариетта погрузилась в молчание и уставилась в окно: она смотрела туда, где я сидел с птицами. Прошло не менее минуты, прежде чем она заговорила вновь.
– Если ты собираешься писать о Гири, тогда пусть твоя книга катится к чертям.
– Но как я могу...
– И ты вместе с ней...
– Может, ты все же позволишь мне договорить? Как, по-твоему, я могу написать о нашей семье, воспроизвести ее историю во всех подробностях и не упомянуть о Гири?
– Они – настоящее отребье, Эдди. Человеческое отребье. Злобные твари. Все до единого.
– Ты не права, Мариетта. Но даже будь ты права, я вновь повторяю: если умолчать о Гири, придется исказить историю. Какой тогда смысл в этой проклятой книге?
– Ну, хорошо. Будь по-твоему. Только упомяни их как-нибудь вскользь.
– Не выйдет. Они – часть нашей жизни.
– Только не моей, – злобно прошипела Мариетта. Но когда она взглянула на меня, я увидел в ее глазах печаль, а не злость. Я готов был назвать себя предателем и раскаяться в собственном желании правдиво рассказать семейную историю. Мариетта заговорила, с величайшей осторожностью взвешивая каждое слово, будто адвокат, оглашающий условия договора.
– Надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что эта книга – единственный способ рассказать миру о нашей семье? – процедила она, сдерживаясь изо всех сил.
– Тогда тем более...
– Теперь дай мне закончить. Я пришла к тебе и предложила написать эту чертову книгу лишь потому, что чувствовала – и чувствую это даже сейчас, – у нас осталось мало времени. А мои предчувствия редко меня обманывают.
– Это я понимаю, – смиренно согласился я. Надо признать, Мариетта обладает пророческим даром. Она унаследовала его от матери.
– Возможно, именно поэтому в последнее время у Цезарии такой изможденный вид, – добавила Мариетта.
– Она чувствует то же, что чувствуешь ты?
Мариетта кивнула.
– Бедная сучка, – еле слышно проронила она. – Есть еще одно обстоятельство, которое нельзя сбрасывать со счетов. Цезария. Она ненавидит Гири даже сильнее, чем я. Они забрали ее обожаемого Галили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208