Как ни странно, но барабанная дробь дождя пробудила в Рэйчел смех – она не стала ему противиться и, сидя на веранде, залилась безудержным хохотом. Она смеялась, точно обезумевшая женщина, потерявшая рассудок в ожидании своего возлюбленного, изрыгая раскаты хохота под стать грохоту дождя, густая пелена которого скрыла из виду океан, отчаянно отказывающийся уступать небесной стихии.
Глава VIII
Галили не думал, что ему доведется проснуться – по крайней мере, в этом мире, но это случилось.
Его слипшиеся веки вновь открылись, доставив ему очередную порцию боли, и, подняв голову, он посмотрел на поверхность моря.
А потом он услышал, как кто-то произнес его имя. Не в первый раз его одиночество прерывал чей-то голос, слуховые галлюцинации наряду с прочими были частыми его посетителями. Но на сей раз все обстояло несколько иначе, ибо услышанный им голос заставил с отчаянием загнанного зверя содрогнуться его сердце. Он поднял глаза на небо, цвет которого напоминал раскаленный металл.
– Сядь, дитя мое.
Дитя мое? Кто мог его так назвать? Только одна женщина в мире.
– Сядь и слушай, что я тебе скажу.
Он открыл было рот, чтобы что-то промолвить, но не смог выдавить ничего, кроме жалкого нечленораздельного звука, смысл которого она тем не менее поняла.
– Нет, ты можешь, – произнесла она.
Вновь с его уст сорвался жалобный стон, ибо он был слишком слаб и близок к смерти.
– Поверь мне, я устала от жизни не меньше тебя, – продолжала его мать, – и так же, как ты, готова принять смерть. Да, я готова это сделать. Но раз я взяла на себя труд тебя разыскать, то собери, по крайней мере, остатки своих сил, чтобы сесть и взглянуть мне в глаза.
В том, что он слышит ее голос, у него не было никаких сомнений. Каким-то образом мать была с ним рядом. Та самая женщина, что согревала его в очаге своего лона, что вскормила его плоть и сформировала душу, женщина, которая, воспылав гневом на его юношеское безрассудство, сказала, что он для нее навсегда отрезанный ломоть, и это проклятие, безусловно, определило всю его дальнейшую жизнь и не принесло ему ничего, кроме бед и несчастий, – эта женщина нашла его здесь, посреди океана, где ему негде было спрятаться, разве что броситься в морскую пучину. Но мог ли он быть уверен, что она не последует на дно вслед за ним, ведь для нее это не составит никакого труда? Она никогда не знала страха смерти, что бы она ни говорила о своей готовности к этому акту.
– Я здесь не по собственной воле, – сказала она.
– Тогда почему?
– Я встретила эту женщину. Твою Рэйчел.
Наконец он поднял голову. Его мать, точнее, ее проекция стояла на корме «Самарканда», и, когда он на нее посмотрел, взор ее был устремлен не на него, а на садившееся солнце и на раскаленное жаром небо. Минул еще один день с тех пор, как он отсчитал себе последние мгновения жизни, прощаясь с заходящим солнцем, а стало быть, он и его лодка продержались на плаву еще двадцать четыре часа.
– Где вы с ней встретились? Ведь не пришла же она...
– Нет, нет, она не была в «L'Enfant». Я видела ее в Нью-Йорке.
– Ты ездила в Нью-Йорк? Зачем?
– Повидаться со стариком Гири. Он умирал, а я дала себе обещание, что последние минуты его жизни проведу рядом с ним.
– Ты поехала, чтобы его убить?
Цезария покачала головой.
– Нет. Я просто поехала, чтобы засвидетельствовать уход из жизни своего врага. Разумеется, раз уж я там оказалась, то не могла отказать себе в удовольствии немного покуражиться.
– И что ты натворила?
– Ничего особенного, – вновь покачала головой Цезария.
– Но он мертв?
– Да, он мертв, – закинув голову назад, она взглянула на небо прямо над своей головой, где появлялись первые звезды. – Но я пришла не за тем, чтобы говорить о нем. Я пришла ради Рэйчел.
Галили усмехнулся, вернее, попытался это сделать, что не слишком ему удалось, поскольку горло его пересохло.
– Что в этом смешного? – спросила Цезария.
Галили потянулся за бутылкой бренди, которая закатилась за планшир, и отхлебнул глоток.
– То, что ты способна сделать нечто ради кого-то, кроме самой себя, – ответил он.
Цезария пропустила его колкость мимо ушей.
– Тебе должно быть стыдно, – сказала она, – за то, что ты повернулся спиной к женщине, питающей к тебе такие чувства, как Рэйчел.
– С каких это пор, черт побери, тебя стало интересовать, какие чувства испытывают люди?
– Быть может, с годами я стала несколько сентиментальной. Но тебе встретилась необыкновенная женщина. И что ты сделал? Собрался покончить счеты с жизнью? Я в отчаянии, – ее голос сорвался, и в ответ ему затрепетали борта «Самарканда». – Я просто в отчаянии.
– Ну конечно, ты в отчаянии, – ответил он. – Только я ничем помочь не могу. Поэтому лучше оставь меня в покое и дай умереть с миром, – отмахнувшись от нее рукой, он уткнулся лицом в доски палубы.
И хотя он больше на нее не смотрел, в присутствии матери у него не оставалось никаких сомнений – он явственно ощущал эманации ее силы, легкие и ритмичные. Несмотря на то что она была обыкновенным видением, ее образ источал флюиды, свидетельствующие о физическом могуществе.
– Чего ты ждешь? – осведомился он, не поднимая головы.
– Даже не знаю, – ответила она. – Наверное, надеюсь образумить тебя. Чтобы ты наконец вспомнил, кто ты такой.
– Я знаю, кто я такой... – сказал он.
– ТОГДА ПОДНИМИ ГОЛОВУ, – при этих словах судно, от носа до кормы, содрогнулось, точно от землетрясения, так что даже рыбы на дне моря взволновались и бросились наутек. Меж тем на Галили ее слова не произвели никакого впечатления, по крайней мере, он продолжал лежать, как лежал, упорно отказываясь повиноваться ее воле.
– Ты негодяй, – сказала она.
– Не спорю.
– Эгоистичный, своенравный...
– Конечно, конечно, – вновь согласился он, – я последний кусок дерьма, что плавает в океане. А теперь будь любезна, оставь меня наконец в покое.
От его голоса судно вновь задрожало, хотя не так сильно, после чего на несколько минут наступила тишина.
– У тебя много других детей, – скосив на нее глаза, наконец сказал он. – Почему бы тебе их не помучить?
– Никто из них не значит для меня столько, сколько ты, – ответила Цезария. – Тебе это прекрасно известно. Мэддокс – полукровка, Люмен не в своем уме, остальные – женщины... – Она покачала головой. – Они обманули мои надежды и оказались не такими, какими мне хотелось бы их видеть.
– Бедная мама, – приподняв голову, произнес Галили. – Как мы тебя разочаровали! Ты хотела видеть нас совершенными, а погляди, что из этого вышло, – теперь он приподнялся и встал на колени. – Но разве ты в чем-то виновата? Нет, ты всегда была безупречна, всегда неуязвима.
– Будь я на самом деле безупречна, меня бы не было сейчас здесь, – ответила она. – Я тоже совершала ошибки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
Глава VIII
Галили не думал, что ему доведется проснуться – по крайней мере, в этом мире, но это случилось.
Его слипшиеся веки вновь открылись, доставив ему очередную порцию боли, и, подняв голову, он посмотрел на поверхность моря.
А потом он услышал, как кто-то произнес его имя. Не в первый раз его одиночество прерывал чей-то голос, слуховые галлюцинации наряду с прочими были частыми его посетителями. Но на сей раз все обстояло несколько иначе, ибо услышанный им голос заставил с отчаянием загнанного зверя содрогнуться его сердце. Он поднял глаза на небо, цвет которого напоминал раскаленный металл.
– Сядь, дитя мое.
Дитя мое? Кто мог его так назвать? Только одна женщина в мире.
– Сядь и слушай, что я тебе скажу.
Он открыл было рот, чтобы что-то промолвить, но не смог выдавить ничего, кроме жалкого нечленораздельного звука, смысл которого она тем не менее поняла.
– Нет, ты можешь, – произнесла она.
Вновь с его уст сорвался жалобный стон, ибо он был слишком слаб и близок к смерти.
– Поверь мне, я устала от жизни не меньше тебя, – продолжала его мать, – и так же, как ты, готова принять смерть. Да, я готова это сделать. Но раз я взяла на себя труд тебя разыскать, то собери, по крайней мере, остатки своих сил, чтобы сесть и взглянуть мне в глаза.
В том, что он слышит ее голос, у него не было никаких сомнений. Каким-то образом мать была с ним рядом. Та самая женщина, что согревала его в очаге своего лона, что вскормила его плоть и сформировала душу, женщина, которая, воспылав гневом на его юношеское безрассудство, сказала, что он для нее навсегда отрезанный ломоть, и это проклятие, безусловно, определило всю его дальнейшую жизнь и не принесло ему ничего, кроме бед и несчастий, – эта женщина нашла его здесь, посреди океана, где ему негде было спрятаться, разве что броситься в морскую пучину. Но мог ли он быть уверен, что она не последует на дно вслед за ним, ведь для нее это не составит никакого труда? Она никогда не знала страха смерти, что бы она ни говорила о своей готовности к этому акту.
– Я здесь не по собственной воле, – сказала она.
– Тогда почему?
– Я встретила эту женщину. Твою Рэйчел.
Наконец он поднял голову. Его мать, точнее, ее проекция стояла на корме «Самарканда», и, когда он на нее посмотрел, взор ее был устремлен не на него, а на садившееся солнце и на раскаленное жаром небо. Минул еще один день с тех пор, как он отсчитал себе последние мгновения жизни, прощаясь с заходящим солнцем, а стало быть, он и его лодка продержались на плаву еще двадцать четыре часа.
– Где вы с ней встретились? Ведь не пришла же она...
– Нет, нет, она не была в «L'Enfant». Я видела ее в Нью-Йорке.
– Ты ездила в Нью-Йорк? Зачем?
– Повидаться со стариком Гири. Он умирал, а я дала себе обещание, что последние минуты его жизни проведу рядом с ним.
– Ты поехала, чтобы его убить?
Цезария покачала головой.
– Нет. Я просто поехала, чтобы засвидетельствовать уход из жизни своего врага. Разумеется, раз уж я там оказалась, то не могла отказать себе в удовольствии немного покуражиться.
– И что ты натворила?
– Ничего особенного, – вновь покачала головой Цезария.
– Но он мертв?
– Да, он мертв, – закинув голову назад, она взглянула на небо прямо над своей головой, где появлялись первые звезды. – Но я пришла не за тем, чтобы говорить о нем. Я пришла ради Рэйчел.
Галили усмехнулся, вернее, попытался это сделать, что не слишком ему удалось, поскольку горло его пересохло.
– Что в этом смешного? – спросила Цезария.
Галили потянулся за бутылкой бренди, которая закатилась за планшир, и отхлебнул глоток.
– То, что ты способна сделать нечто ради кого-то, кроме самой себя, – ответил он.
Цезария пропустила его колкость мимо ушей.
– Тебе должно быть стыдно, – сказала она, – за то, что ты повернулся спиной к женщине, питающей к тебе такие чувства, как Рэйчел.
– С каких это пор, черт побери, тебя стало интересовать, какие чувства испытывают люди?
– Быть может, с годами я стала несколько сентиментальной. Но тебе встретилась необыкновенная женщина. И что ты сделал? Собрался покончить счеты с жизнью? Я в отчаянии, – ее голос сорвался, и в ответ ему затрепетали борта «Самарканда». – Я просто в отчаянии.
– Ну конечно, ты в отчаянии, – ответил он. – Только я ничем помочь не могу. Поэтому лучше оставь меня в покое и дай умереть с миром, – отмахнувшись от нее рукой, он уткнулся лицом в доски палубы.
И хотя он больше на нее не смотрел, в присутствии матери у него не оставалось никаких сомнений – он явственно ощущал эманации ее силы, легкие и ритмичные. Несмотря на то что она была обыкновенным видением, ее образ источал флюиды, свидетельствующие о физическом могуществе.
– Чего ты ждешь? – осведомился он, не поднимая головы.
– Даже не знаю, – ответила она. – Наверное, надеюсь образумить тебя. Чтобы ты наконец вспомнил, кто ты такой.
– Я знаю, кто я такой... – сказал он.
– ТОГДА ПОДНИМИ ГОЛОВУ, – при этих словах судно, от носа до кормы, содрогнулось, точно от землетрясения, так что даже рыбы на дне моря взволновались и бросились наутек. Меж тем на Галили ее слова не произвели никакого впечатления, по крайней мере, он продолжал лежать, как лежал, упорно отказываясь повиноваться ее воле.
– Ты негодяй, – сказала она.
– Не спорю.
– Эгоистичный, своенравный...
– Конечно, конечно, – вновь согласился он, – я последний кусок дерьма, что плавает в океане. А теперь будь любезна, оставь меня наконец в покое.
От его голоса судно вновь задрожало, хотя не так сильно, после чего на несколько минут наступила тишина.
– У тебя много других детей, – скосив на нее глаза, наконец сказал он. – Почему бы тебе их не помучить?
– Никто из них не значит для меня столько, сколько ты, – ответила Цезария. – Тебе это прекрасно известно. Мэддокс – полукровка, Люмен не в своем уме, остальные – женщины... – Она покачала головой. – Они обманули мои надежды и оказались не такими, какими мне хотелось бы их видеть.
– Бедная мама, – приподняв голову, произнес Галили. – Как мы тебя разочаровали! Ты хотела видеть нас совершенными, а погляди, что из этого вышло, – теперь он приподнялся и встал на колени. – Но разве ты в чем-то виновата? Нет, ты всегда была безупречна, всегда неуязвима.
– Будь я на самом деле безупречна, меня бы не было сейчас здесь, – ответила она. – Я тоже совершала ошибки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208