Из моих глаз хлынули слезы радости.
– Спасибо, мама, – промолвил я.
– Ты славный ребенок, – сказала она. – А теперь иди, о тебе позаботятся. Кстати, где Забрина?
– Она в коридоре.
– Передай ей, чтоб она впредь не распускала глупые сплетни, – сказала она. – Если бы я в самом деле умерла, вся страна утонула бы в слезах и стенаниях.
Ее ответ заставил меня улыбнуться.
– Не сомневаюсь в этом, – ответил я.
– И скажи ей, пусть наберется терпения. Я скоро вернусь.
Глава V
Кабинет мистера Джефферсона оказался одной из тех небольших комнат, мимо которых я проходил, направляясь в ее спальню. Несмотря на новоявленную вежливость моего спутника, я не мог избавиться от неловкости в его присутствии. Голос его, впрочем, как и облик, почти невозможно передать словами, хотя я бы сказал, что в нем сохранились остатки его человеческой природы (я говорю: сохранились, однако не исключено, что мне просто довелось лицезреть последнюю и удачно завершившуюся фазу освобождения человека от своей прежней материальной сущности). Но кем бы ни был он в прошлом, ни его голос, который едва ли можно назвать человеческим, ни внешний вид не внушали мне большого оптимизма и желания находиться в его обществе. Чтобы оградить себя от его любезности, я пытался воспротивиться его заботе, сказав, что могу вполне обойтись без посторонней помощи, но он упорно твердил, что повелительница велела ему привести меня в должный вид после нанесенного им повреждения и он намерен исполнить свой долг независимо от того, считаю я себя пострадавшей стороной или нет.
– Могу я предложить вам бокал бренди? – спросил он. – Хотя знаю, вы не слишком увлекаетесь бренди...
– Откуда тебе это известно?
– Слышал, – ответил он.
Стало быть, мои подозрения оказались верны, решил я. Весь наш дом является подслушивающей машиной, которая доставляет сведения со всех комнат к свите Цезарии.
– Мы редко пользуемся этой бутылкой. Бренди в ней целебное и утолит любую боль.
– Спасибо, – сказал я. – Пожалуй, немного попробую.
Отвесив мне почтительный поклон, будто, приняв предложение, я оказал ему большую честь, он вышел в соседнюю комнату, и мне наконец представилась возможность вздохнуть и спокойно оглядеться, тем более что в кабинете, который в отличие от прочих комнат оказался обставлен мебелью, было на что посмотреть. Два кресла и журнальный столик, напротив окна письменный стол, тоже с креслом перед ним, обитым кожей, книжный шкаф, просевший под грузом серьезных трудов. На стенах висели разные украшения. На одной была карта неизвестной мне местности, которая была начерчена красками на высушенной шкуре какого-то животного. На другой – исполненный в исключительно академическом стиле и помещенный в строгую рамку портрет Цезарии в полный рост. Облаченная в платье исключительной красоты, с высокой талией и украшенное многочисленными рюшами, она стояла возле фаэтона. Это была незнакомая мне Цезария, по крайней мере, такой я никогда ее не видел. Пожалуй, именно в этом облике она блистала в парижском высшем обществе. Еще там висели небольшие пейзажи неизвестных мастеров, но они не привлекли моего внимания, и я быстро прошествовал мимо них к столику Джефферсона – один странный предмет на нем, напоминавший большого деревянного паука, приковал мой взор.
– Это копировальная машинка, – пояснил мне вернувшийся к этому времени Зелим. – Ее изобрел Джефферсон, – он выдвинул стул. – Будьте любезны, садитесь. – Я сел. – Советую вам непременно попробовать, как она работает.
На столе лежала бумага, а в устройство была вставлена ручка, поэтому, зная его назначение, было нетрудно догадаться, как оно действует. Я достал ручку и, опустив ее на бумагу, приготовился писать, что сразу же привело в действие множество стоек, которые приблизили к лежавшему справа от меня листу бумаги другую ручку, и та вслед за моими движениями довольно точно изобразила мое имя.
– Здорово! – воскликнул я. – А он ею пользовался?
– В Монтичелло у него была еще одна машинка, которую он применял постоянно, – ответил мне Зелим. – А этой пользовался раза два от силы.
– Неужели? – пробормотал я. – Я имею в виду... пальцы Джефферсона касались этой ручки?
– Конечно. Я видел это собственными глазами. Насколько я помню, он тогда писал письмо Джону Адамсу.
Я не мог удержаться от невольного восхищения, что, должно быть, покажется вам несколько странным, ведь меня почти всю жизнь окружали настоящие божества. В конце концов, Джефферсон был всего лишь человеком, но, возможно, именно этот факт и был причиной моего восторга, потому что, будучи смертным, ему удалось достичь видения невероятной широты, о котором большинство простых смертных не смеют и мечтать.
– Еще раз прошу прощения за нанесенное мною телесное оскорбление. Не позволите ли стереть кровь с вашего лица?
– Не стоит, – запротестовал я.
– Это не составит никакого труда.
– Со мной все в порядке, – сказал я. – Но если хочешь компенсировать ущерб...
– Да?
– Поговори со мной.
– О чем?
– О том, как ты провел минувшие столетия...
– Ну...
– Ты ведь Зелим, бывший рыбак?
Казалось, его бледное лицо, лишенное каких-либо отличительных признаков, охватило растущее беспокойство.
– С некоторых пор я перестал об этом вспоминать, – сказал он. – Мне иногда даже кажется, что это была не моя жизнь.
– Больше похоже на вымысел?
– Скорее на сон. Давно забытый сон. А почему вас это интересует?
– Я хочу описать тебя в моей книге. Хочу описать по возможности все – такое я дал себе обещание. А ты личность особенная. Я должен убедиться, что мне удалось изобразить тебя таким, каким ты был на самом деле.
– Да и рассказывать особенно нечего, – начал Зелим. – Я был рыбаком, когда меня призвали на службу. Это давняя история.
– Но смотри, кем ты стал.
– А, это... – он окинул взглядом свое тело. – Вас смущает моя нагота?
– Нет.
– Чем больше я жил вместе с ней, тем больше ощущал себя бесполым и тем меньшее значение для меня имела одежда. Сейчас я даже не помню, как выглядел, будучи человеком.
– Зато я помню, – сказал я. – В ту пору, когда ты встретил на берегу Цезарию с Никодимом и их младенцем, у тебя были темные волосы и такие же темные глаза.
– Тогда у меня были хорошие зубы, – улыбнулся он. – Потому что вдова Пассак всегда с умилением наблюдала, как я расправляюсь с куском хлеба.
– Ее ты тоже помнишь?
– Лучше прочего, – ответил Зелим. – По крайней мере, гораздо лучше, чем свою философию.
Он устремил взгляд в окно, и, несмотря на то что его тело, если можно его так назвать, было полупрозрачным, в отблесках света засияли радужные оболочки глаз. Интересно, сохранились у него кости? Наверное, сохранились, решил про себя я, судя по тому удару, что мне довелось испытать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
– Спасибо, мама, – промолвил я.
– Ты славный ребенок, – сказала она. – А теперь иди, о тебе позаботятся. Кстати, где Забрина?
– Она в коридоре.
– Передай ей, чтоб она впредь не распускала глупые сплетни, – сказала она. – Если бы я в самом деле умерла, вся страна утонула бы в слезах и стенаниях.
Ее ответ заставил меня улыбнуться.
– Не сомневаюсь в этом, – ответил я.
– И скажи ей, пусть наберется терпения. Я скоро вернусь.
Глава V
Кабинет мистера Джефферсона оказался одной из тех небольших комнат, мимо которых я проходил, направляясь в ее спальню. Несмотря на новоявленную вежливость моего спутника, я не мог избавиться от неловкости в его присутствии. Голос его, впрочем, как и облик, почти невозможно передать словами, хотя я бы сказал, что в нем сохранились остатки его человеческой природы (я говорю: сохранились, однако не исключено, что мне просто довелось лицезреть последнюю и удачно завершившуюся фазу освобождения человека от своей прежней материальной сущности). Но кем бы ни был он в прошлом, ни его голос, который едва ли можно назвать человеческим, ни внешний вид не внушали мне большого оптимизма и желания находиться в его обществе. Чтобы оградить себя от его любезности, я пытался воспротивиться его заботе, сказав, что могу вполне обойтись без посторонней помощи, но он упорно твердил, что повелительница велела ему привести меня в должный вид после нанесенного им повреждения и он намерен исполнить свой долг независимо от того, считаю я себя пострадавшей стороной или нет.
– Могу я предложить вам бокал бренди? – спросил он. – Хотя знаю, вы не слишком увлекаетесь бренди...
– Откуда тебе это известно?
– Слышал, – ответил он.
Стало быть, мои подозрения оказались верны, решил я. Весь наш дом является подслушивающей машиной, которая доставляет сведения со всех комнат к свите Цезарии.
– Мы редко пользуемся этой бутылкой. Бренди в ней целебное и утолит любую боль.
– Спасибо, – сказал я. – Пожалуй, немного попробую.
Отвесив мне почтительный поклон, будто, приняв предложение, я оказал ему большую честь, он вышел в соседнюю комнату, и мне наконец представилась возможность вздохнуть и спокойно оглядеться, тем более что в кабинете, который в отличие от прочих комнат оказался обставлен мебелью, было на что посмотреть. Два кресла и журнальный столик, напротив окна письменный стол, тоже с креслом перед ним, обитым кожей, книжный шкаф, просевший под грузом серьезных трудов. На стенах висели разные украшения. На одной была карта неизвестной мне местности, которая была начерчена красками на высушенной шкуре какого-то животного. На другой – исполненный в исключительно академическом стиле и помещенный в строгую рамку портрет Цезарии в полный рост. Облаченная в платье исключительной красоты, с высокой талией и украшенное многочисленными рюшами, она стояла возле фаэтона. Это была незнакомая мне Цезария, по крайней мере, такой я никогда ее не видел. Пожалуй, именно в этом облике она блистала в парижском высшем обществе. Еще там висели небольшие пейзажи неизвестных мастеров, но они не привлекли моего внимания, и я быстро прошествовал мимо них к столику Джефферсона – один странный предмет на нем, напоминавший большого деревянного паука, приковал мой взор.
– Это копировальная машинка, – пояснил мне вернувшийся к этому времени Зелим. – Ее изобрел Джефферсон, – он выдвинул стул. – Будьте любезны, садитесь. – Я сел. – Советую вам непременно попробовать, как она работает.
На столе лежала бумага, а в устройство была вставлена ручка, поэтому, зная его назначение, было нетрудно догадаться, как оно действует. Я достал ручку и, опустив ее на бумагу, приготовился писать, что сразу же привело в действие множество стоек, которые приблизили к лежавшему справа от меня листу бумаги другую ручку, и та вслед за моими движениями довольно точно изобразила мое имя.
– Здорово! – воскликнул я. – А он ею пользовался?
– В Монтичелло у него была еще одна машинка, которую он применял постоянно, – ответил мне Зелим. – А этой пользовался раза два от силы.
– Неужели? – пробормотал я. – Я имею в виду... пальцы Джефферсона касались этой ручки?
– Конечно. Я видел это собственными глазами. Насколько я помню, он тогда писал письмо Джону Адамсу.
Я не мог удержаться от невольного восхищения, что, должно быть, покажется вам несколько странным, ведь меня почти всю жизнь окружали настоящие божества. В конце концов, Джефферсон был всего лишь человеком, но, возможно, именно этот факт и был причиной моего восторга, потому что, будучи смертным, ему удалось достичь видения невероятной широты, о котором большинство простых смертных не смеют и мечтать.
– Еще раз прошу прощения за нанесенное мною телесное оскорбление. Не позволите ли стереть кровь с вашего лица?
– Не стоит, – запротестовал я.
– Это не составит никакого труда.
– Со мной все в порядке, – сказал я. – Но если хочешь компенсировать ущерб...
– Да?
– Поговори со мной.
– О чем?
– О том, как ты провел минувшие столетия...
– Ну...
– Ты ведь Зелим, бывший рыбак?
Казалось, его бледное лицо, лишенное каких-либо отличительных признаков, охватило растущее беспокойство.
– С некоторых пор я перестал об этом вспоминать, – сказал он. – Мне иногда даже кажется, что это была не моя жизнь.
– Больше похоже на вымысел?
– Скорее на сон. Давно забытый сон. А почему вас это интересует?
– Я хочу описать тебя в моей книге. Хочу описать по возможности все – такое я дал себе обещание. А ты личность особенная. Я должен убедиться, что мне удалось изобразить тебя таким, каким ты был на самом деле.
– Да и рассказывать особенно нечего, – начал Зелим. – Я был рыбаком, когда меня призвали на службу. Это давняя история.
– Но смотри, кем ты стал.
– А, это... – он окинул взглядом свое тело. – Вас смущает моя нагота?
– Нет.
– Чем больше я жил вместе с ней, тем больше ощущал себя бесполым и тем меньшее значение для меня имела одежда. Сейчас я даже не помню, как выглядел, будучи человеком.
– Зато я помню, – сказал я. – В ту пору, когда ты встретил на берегу Цезарию с Никодимом и их младенцем, у тебя были темные волосы и такие же темные глаза.
– Тогда у меня были хорошие зубы, – улыбнулся он. – Потому что вдова Пассак всегда с умилением наблюдала, как я расправляюсь с куском хлеба.
– Ее ты тоже помнишь?
– Лучше прочего, – ответил Зелим. – По крайней мере, гораздо лучше, чем свою философию.
Он устремил взгляд в окно, и, несмотря на то что его тело, если можно его так назвать, было полупрозрачным, в отблесках света засияли радужные оболочки глаз. Интересно, сохранились у него кости? Наверное, сохранились, решил про себя я, судя по тому удару, что мне довелось испытать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208