Но согласитесь, они звучат более весомо и достоверно из уст человека, который будто бы не вполне доверяет своему сочинительскому дару? Внезапно Рэйчел почувствовала отвращение к дневнику и устыдилась собственной доверчивости. Хватит с нее всяких изощренных подробностей, которыми изобиловал этот далекий от правды труд, она сыта ими по горло. И ее захватила эта история? Можно подумать, что все эти подробности чужой жизни могли дать ей ключ к пониманию ее собственной.
Так или иначе, ничего существенного этот дневник ей не принес. Да, все эти готические штучки вроде детей-призраков и вырытых из земли ампутированных конечностей приятно щекотали нервы, но в описаниях событий, происшедших в доме, автор зашел слишком далеко. Она перестала верить дневнику. Все это могло бы сойти за реальную историю, однако оказалось выдумкой. Излишества делали эту историю абсурдной.
Раздосадованная тем, что позволила увлечь себя подобной чепухой, Рэйчел легла спать, но уснуть не смогла и, пролежав около полутора часов, решила принять снотворное. Впрочем, таблетка тоже не помогла. Какая-то часть ее существа отказывалась отдыхать, и тело отчаянно боролось со всякой попыткой его к тому принудить. Когда же наконец ей удалось ненадолго забыться сном, волновавшие ее образы и видения с такой силой захлестнули ее, что она проснулась вся в холодном поту. Ее охватил дикий страх, и она долго не могла с ним справиться. Рэйчел встала, зажгла лампу и стала уговаривать себя успокоиться.
Она спустилась на кухню, приготовила себе чашку чая с бергамотом и вернулась к чтению дневника. Какой смысл сопротивляться, решила она, сев рядом с лампой и обратив взор на очередную страницу. Правда это или нет, но повествование захватило ее, и она не перестанет о нем думать, пока не закончит чтение.
2
Тем временем в другой части города Кадм Гири лежал в постели и думал о своей возлюбленной Луизе и тех незабываемых днях, что провел вместе с ней в праздности. Подчас эти воспоминания казались ему такими далекими, будто все это было в иной жизни, а порой, как, например, сегодня, у него возникало ощущение, что все это было вчера. Она была такой красивой! Да, Луиза была достойна его любви. Конечно, этой женщины не так легко было добиться, но это прерогатива красоты; все, что он мог, – это просто быть с ней рядом и надеяться, что она заметит его искренние чувства.
– Луиза... – пробормотал он.
– Здесь нет никакой Луизы, – тихо ответил мужской голос. Однако сквозившая в его тоне снисходительность пришлась Кадму не по вкусу, и, потянувшись за лежавшими поблизости на столике очками, он сказал:
– Знаю.
– Хочешь пить? – спросил пришедший.
– Нет. Хочу знать, с кем, черт побери, я говорю.
– Я – Митчелл.
– Митчелл? – Пальцы Кадма наконец нащупали очки, и, надев их, он уставился на внука сквозь захватанное стекло. – Который час?
– Уже полночь.
– Какого черта ты тут делаешь?
– Мы с тобой беседуем.
– И я что, разговаривал с тобой?
– Именно, – заверил его внук, что не вполне соответствовало истине. Хотя старик зачастую впадал в беспамятство, речь Кадма все же оказалась более вразумительной, чем со слов Гаррисона представлял себе Митчелл. – Правда, время от времени ты засыпал.
– И говорил во сне?
– Да, – сказал Митчелл. – Но ничего особенного. Ты просто звал эту женщину, Луизу.
Кадм опустил голову на подушку.
– Милая моя Луиза, – вздохнул он. – Самое лучшее, что было у меня в жизни, – он смежил веки. – Что ты здесь делаешь? – спросил он. – У тебя наверняка есть занятие получше, чем сидеть у постели старика. Умирать я пока не собираюсь.
– Об этом я даже не думал.
– Сходи на какую-нибудь вечеринку. Напейся. В конце концов, трахни свою жену, если она не против.
– Она против.
– Тогда трахни чужую жену, – он открыл глаза и захохотал, и его старческий смех просвистел в воздухе, как резкий порыв ветра. – Все равно это куда приятней и занятней, чем торчать здесь.
– Я хочу побыть с тобой.
– Неужто? – недоверчиво спросил старик. – Либо я интересней, чем себе представлял, либо ты занудней, чем мне прежде казалось. – Приподняв голову, он испытующе посмотрел на Митчелла. – Ты, парень, недурен собой. Я имею в виду твою внешность. Но в смышлености ты не дорос до своей матери, А по части честности тебе далеко до отца. Меня это очень огорчает, потому что я возлагал на тебя большие надежды.
– Тогда помоги мне.
– Помочь тебе?
– Скажи, каким бы ты хотел меня видеть. Я буду работать над собой.
– О, это невозможно, – почти презрительно отрезал Кадм. – У тебя не получится. Лучше научись играть теми картами, что сдала тебе судьба. Никто тебе слова не скажет, если ты сорвешь банк. Победителей не судят, – он осторожно, словно у него был травмирован череп, опустил голову на подушку. – Ты здесь один?
– Еще сиделка...
– Нет, я имел в виду твоего брата.
– Гаррисона здесь нет.
– Хорошо. Не хочу его видеть, – Кадм прикрыл глаза, – Нам всем приходится делать вещи, о которых потом мы жалеем, но... но... О боже, боже, – его тело слегка содрогнулось.
– Принести тебе еще одно одеяло?
– Бесполезно. Этот озноб ничем не остановить. Пожалуй, помочь мне могла бы только Луиза, – его лицо осветила озорная улыбка. – Она умела меня согреть.
– Увы, я не знаю той, о которой ты говоришь.
– Знаешь... твоя жена... напоминает мне Луизу.
– Правда?
– По крайней мере, у нас с тобой есть хоть что-то общее. Вкус к красоте.
– Где же она сейчас?
– Твоя жена? – прыснул Кадм. – Ты не знаешь, где твоя жена? – еще раз хихикнув, переспросил он. – Ладно, ладно, шучу.
– Ага.
– Помнится, раньше с чувством юмора у тебя было лучше.
– Времена меняются. И я тоже.
– Не важно. Главное – сохранить чувство юмора. Не теряй его, Митчелл. Может оказаться, что в конце пути у тебя ничего, кроме него, не останется. Бог свидетель, чувство юмора теперь мое единственное достояние. – Митчелл попытался было возразить, но Кадм его оборвал: – Только не вздумай меня убеждать в том, как сильно вы меня любите. Уж это мне хорошо известно. Я создаю вам неудобства. Потому что стою на пути к вашему наследству.
– Все наши действия направлены на благо семьи, – заметил Митчелл.
– Чьи это «наши»?
– Мои и Гаррисона.
– С каких это пор, хотелось бы знать, убийство стало в чести и какое в этом благо для семьи? – подчеркнуто медленно процедил Кадм. – Позор – вот что твой братец принес семье. Позор и больше ничего. Мне стыдно за своих внуков.
– Погоди, – возразил Митчелл. – В этом виноват только Гаррисон. К тому, что случилось с Марджи, я не имею никакого отношения.
– Да?
– Абсолютно никакого. Я любил Марджи.
– Она была тебе как сестра.
– Вот именно.
– А ты даже не знаешь, почему это случилось. А ведь это настоящая трагедия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208
Так или иначе, ничего существенного этот дневник ей не принес. Да, все эти готические штучки вроде детей-призраков и вырытых из земли ампутированных конечностей приятно щекотали нервы, но в описаниях событий, происшедших в доме, автор зашел слишком далеко. Она перестала верить дневнику. Все это могло бы сойти за реальную историю, однако оказалось выдумкой. Излишества делали эту историю абсурдной.
Раздосадованная тем, что позволила увлечь себя подобной чепухой, Рэйчел легла спать, но уснуть не смогла и, пролежав около полутора часов, решила принять снотворное. Впрочем, таблетка тоже не помогла. Какая-то часть ее существа отказывалась отдыхать, и тело отчаянно боролось со всякой попыткой его к тому принудить. Когда же наконец ей удалось ненадолго забыться сном, волновавшие ее образы и видения с такой силой захлестнули ее, что она проснулась вся в холодном поту. Ее охватил дикий страх, и она долго не могла с ним справиться. Рэйчел встала, зажгла лампу и стала уговаривать себя успокоиться.
Она спустилась на кухню, приготовила себе чашку чая с бергамотом и вернулась к чтению дневника. Какой смысл сопротивляться, решила она, сев рядом с лампой и обратив взор на очередную страницу. Правда это или нет, но повествование захватило ее, и она не перестанет о нем думать, пока не закончит чтение.
2
Тем временем в другой части города Кадм Гири лежал в постели и думал о своей возлюбленной Луизе и тех незабываемых днях, что провел вместе с ней в праздности. Подчас эти воспоминания казались ему такими далекими, будто все это было в иной жизни, а порой, как, например, сегодня, у него возникало ощущение, что все это было вчера. Она была такой красивой! Да, Луиза была достойна его любви. Конечно, этой женщины не так легко было добиться, но это прерогатива красоты; все, что он мог, – это просто быть с ней рядом и надеяться, что она заметит его искренние чувства.
– Луиза... – пробормотал он.
– Здесь нет никакой Луизы, – тихо ответил мужской голос. Однако сквозившая в его тоне снисходительность пришлась Кадму не по вкусу, и, потянувшись за лежавшими поблизости на столике очками, он сказал:
– Знаю.
– Хочешь пить? – спросил пришедший.
– Нет. Хочу знать, с кем, черт побери, я говорю.
– Я – Митчелл.
– Митчелл? – Пальцы Кадма наконец нащупали очки, и, надев их, он уставился на внука сквозь захватанное стекло. – Который час?
– Уже полночь.
– Какого черта ты тут делаешь?
– Мы с тобой беседуем.
– И я что, разговаривал с тобой?
– Именно, – заверил его внук, что не вполне соответствовало истине. Хотя старик зачастую впадал в беспамятство, речь Кадма все же оказалась более вразумительной, чем со слов Гаррисона представлял себе Митчелл. – Правда, время от времени ты засыпал.
– И говорил во сне?
– Да, – сказал Митчелл. – Но ничего особенного. Ты просто звал эту женщину, Луизу.
Кадм опустил голову на подушку.
– Милая моя Луиза, – вздохнул он. – Самое лучшее, что было у меня в жизни, – он смежил веки. – Что ты здесь делаешь? – спросил он. – У тебя наверняка есть занятие получше, чем сидеть у постели старика. Умирать я пока не собираюсь.
– Об этом я даже не думал.
– Сходи на какую-нибудь вечеринку. Напейся. В конце концов, трахни свою жену, если она не против.
– Она против.
– Тогда трахни чужую жену, – он открыл глаза и захохотал, и его старческий смех просвистел в воздухе, как резкий порыв ветра. – Все равно это куда приятней и занятней, чем торчать здесь.
– Я хочу побыть с тобой.
– Неужто? – недоверчиво спросил старик. – Либо я интересней, чем себе представлял, либо ты занудней, чем мне прежде казалось. – Приподняв голову, он испытующе посмотрел на Митчелла. – Ты, парень, недурен собой. Я имею в виду твою внешность. Но в смышлености ты не дорос до своей матери, А по части честности тебе далеко до отца. Меня это очень огорчает, потому что я возлагал на тебя большие надежды.
– Тогда помоги мне.
– Помочь тебе?
– Скажи, каким бы ты хотел меня видеть. Я буду работать над собой.
– О, это невозможно, – почти презрительно отрезал Кадм. – У тебя не получится. Лучше научись играть теми картами, что сдала тебе судьба. Никто тебе слова не скажет, если ты сорвешь банк. Победителей не судят, – он осторожно, словно у него был травмирован череп, опустил голову на подушку. – Ты здесь один?
– Еще сиделка...
– Нет, я имел в виду твоего брата.
– Гаррисона здесь нет.
– Хорошо. Не хочу его видеть, – Кадм прикрыл глаза, – Нам всем приходится делать вещи, о которых потом мы жалеем, но... но... О боже, боже, – его тело слегка содрогнулось.
– Принести тебе еще одно одеяло?
– Бесполезно. Этот озноб ничем не остановить. Пожалуй, помочь мне могла бы только Луиза, – его лицо осветила озорная улыбка. – Она умела меня согреть.
– Увы, я не знаю той, о которой ты говоришь.
– Знаешь... твоя жена... напоминает мне Луизу.
– Правда?
– По крайней мере, у нас с тобой есть хоть что-то общее. Вкус к красоте.
– Где же она сейчас?
– Твоя жена? – прыснул Кадм. – Ты не знаешь, где твоя жена? – еще раз хихикнув, переспросил он. – Ладно, ладно, шучу.
– Ага.
– Помнится, раньше с чувством юмора у тебя было лучше.
– Времена меняются. И я тоже.
– Не важно. Главное – сохранить чувство юмора. Не теряй его, Митчелл. Может оказаться, что в конце пути у тебя ничего, кроме него, не останется. Бог свидетель, чувство юмора теперь мое единственное достояние. – Митчелл попытался было возразить, но Кадм его оборвал: – Только не вздумай меня убеждать в том, как сильно вы меня любите. Уж это мне хорошо известно. Я создаю вам неудобства. Потому что стою на пути к вашему наследству.
– Все наши действия направлены на благо семьи, – заметил Митчелл.
– Чьи это «наши»?
– Мои и Гаррисона.
– С каких это пор, хотелось бы знать, убийство стало в чести и какое в этом благо для семьи? – подчеркнуто медленно процедил Кадм. – Позор – вот что твой братец принес семье. Позор и больше ничего. Мне стыдно за своих внуков.
– Погоди, – возразил Митчелл. – В этом виноват только Гаррисон. К тому, что случилось с Марджи, я не имею никакого отношения.
– Да?
– Абсолютно никакого. Я любил Марджи.
– Она была тебе как сестра.
– Вот именно.
– А ты даже не знаешь, почему это случилось. А ведь это настоящая трагедия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208