– Что, член?
– Нет. Любовь к сексу.
– Я не слишком большой охотник до любовных связей, – покачал он головой. – По крайней мере, по сравнению с ним. Я могу месяцами находиться в море и ни разу не вспомнить о сексе, – он улыбнулся. – Правда, когда со мной кто-нибудь рядом, это уже совсем другая история.
– Нет, – на этот раз как-то по-особенному улыбнулась Рэйчел, – это все та же история.
Он нахмурился, очевидно, не поняв, к чему она клонит.
– Ты всегда рассказываешь одну и ту же историю о какой-то вымышленной стране...
– Откуда ты знаешь?
– Потому, что слышала ее не только от тебя.
– А от кого еще? От Лоретты?
– Нет.
– Тогда от кого же?
– От одного твоего старого знакомца, – сказала Рэйчел. – Капитана Холта.
– О... – выдохнул Галили. – Откуда тебе известно о Чарльзе?
– Из дневника.
– Неужели он до сих пор сохранился? Прошло столько лет!
– Да. Его отобрал у меня Митчелл. Думаю, теперь он у его брата.
– Жаль.
– Почему?
– Боюсь, они отыщут ключ к тому, как попасть в «L'Enfant». Перед тем как однажды отправиться в этот дом вместе с Чарльзом, я подробно рассказал ему, как туда добраться, и он старательно все записал в дневнике.
– Зачем ты это сделал?
– Я был очень слаб и боялся потерять сознание, не дойдя до места. Рискни они пойти туда, не зная точного описания дороги, их бы постигла смерть.
– Значит, теперь Гаррисону известно, как проникнуть в дом твоей матери?
– Ну да, – кивнул он. – С этим ничего не поделаешь. Ты до конца прочла тетрадь?
– Не совсем.
– Но ты уже знаешь, как мы познакомились с Чарльзом? Как Наб привел его ко мне?
– Да. Знаю.
В памяти Рэйчел одна за другой стали всплывать обрывчатые картины жизни капитана Холта: битва при Бентонвиле, явившийся ему призрак ребенка, руины Чарльстона и тот ужас в доме и в саду на Трэдд-стрит. Она многое повидала глазами Холта.
– У него был дар к сочинительству.
– В юности он хотел стать поэтом, – сказал Галили. – В это трудно поверить, но говорил он точно так же, как писал. Его речь воистину ласкала слух.
– Ты любил его?
Казалось, этот вопрос поставил Галили в тупик.
– Думаю, что по-своему любил, – наконец ответил он. – Холт был аристократом. По крайней мере, прежде. А когда я его встретил, его снедала щемящая тоска. Он потерял все.
– Но нашел тебя.
– Не слишком удачная замена, – Галили усмехнулся практичности собственного высказывания. – Я не мог восполнить ему жену, детей и многих вещей, которые отняла у него война. Хотя... Возможно, тогда мне казалось, что я смогу ему их заменить. Это всегда было моей самой большой ошибкой. Я любил благодетельствовать. Хотел делать людей счастливыми. Но это всегда кончалось плохо.
– Почему?
– Потому что я не мог дать людям того, что они хотели. Я не мог подарить им жизнь. Рано или поздно они умирали, и смерть их была нелегкой. Люди вообще умирают тяжело. Они до конца цепляются за жизнь. И даже в предсмертной агонии силятся прожить лишние несколько минут или даже секунд...
– А что случилось с Холтом?
– Он умер в «L'Enfant». Там его и похоронили, – Галили вздохнул. – Нельзя мне было позволять им сопровождать меня домой. Это навлекло беду. Но я так долго не был дома. И к тому же был ранен и силы мои были на исходе. Словом, мне нужно было где-нибудь себя излечить.
– А как тебя ранили?
– Все дело в моей беспечности. Мне думалось, я недосягаем... но я был не прав, – безотчетно потянувшись к лицу, его рука коснулась шрамов на голове, делая это с такой осторожностью, будто они хранили в себе нечто важное о его прошлых страданиях. – Одна дама, по имени Катарина Морроу, была одной из моих... как это называется? Наложницей? Но прежде, чем прийти ко мне, она была благочестивой южной леди. А свои истинные чувства проявила только потом. Это была женщина, начисто лишенная стыда. Она делала все, что взбредет ей в голову. У нее было два брата, которые остались в живых после войны. И они приехали ее разыскать в Чарльстоне. Тем вечером я был пьян – и не просто пьян, я буквально не стоял на ногах. Я люблю бренди и знаю свою норму, но тогда я упился почти до потери сознания и опомнился, только когда оказался на улице в окружении дюжины молодчиков – ее братьев и их друзей, – которые начали меня бить. И не потому, что я соблазнил девушку, а потому, что я черный. Той весной все чернокожие в Америке получили свободу. Это пришлось не по вкусу молодым людям, поскольку означало конец их привычной жизни. И они решили излить на меня свою ненависть. Они били меня и били, а я от опьянения и отчаяния совсем оцепенел и не мог дать им отпор.
– Как же они не убили тебя?
– Никельберри пристрелил братьев. Вышел с двумя пистолетами и прострелил им головы. Как сейчас вижу, как расступилась перед ним толпа. Бум! Бум! И все! Потом Чарльз сказал, что пристрелит первого, кто попытается поднять на меня руку. Они не стали проверять и разбежались. А Чарльз с Набом подняли меня и унесли.
– В «L'Enfant»?
– В конечном счете, да.
– А что случилось с теми, кто был с тобой...
– Во дворце прелюбодеяний? Не знаю. Когда я вернулся в Чарльстон, чтобы встретиться с ними, оказалось, они все разъехались каждый своей дорогой. По слухам, мисс Морроу отправилась в Европу. А остальные... – он пожал плечами. – Столько людей приходило и уходило за эти годы! Столько мелькало лиц! Но я их никогда не забывал. И до сих пор помню. Порой они так ясно являются мне во снах, что, кажется, стоит мне открыть глаза, и я увижу их наяву, – его голос зазвучал совсем тихо. – Кто знает, может быть, так и будет... Огонь хорошо горит, – прервав недолгое молчание, сказал он, поднимаясь на ноги. – Пойдем пройдемся?
3
Они прогуливались вдоль берега, но не держались за руки, как в тот ясный день, когда он впервые повел ее на «Самарканд». Они шли немного поодаль друг от друга, ибо его тело еще хранило на себе свежие отпечатки недавних страданий, и Рэйчел не хотела прикасаться к нему, опасаясь ненароком причинить боль.
Он продолжал рассказывать ей историю своей долгой жизни, но ночная мгла то и дело отвлекала его мысли, и рассказ получался сбивчивый, словно состоял из не связанных между собой фрагментов воспоминаний. Среди прочего Галили ей вкратце рассказал, как добрался домой и как его возвращение потянуло за собой цепь катастроф, как лошади убили его отца, как Мариетта встала на его защиту от материнского гнева и как другая сестра вылечила его с помощью своих чудодейственных примочек и пилюль. О своем прошлом он говорил охотно, не дожидаясь вопросов со стороны Рэйчел, которая, в свою очередь, позволила ему беспрепятственно предаваться воспоминаниям и молча слушала все, что он рассказывал.
Хотя Галили никак не пытался выгородить себя в глазах Рэйчел и всю ответственность за последствия своих действий взял на себя, исключительно правды ради я считаю своим долгом внести ряд собственных замечаний, ибо, само собой разумеется, не все постигшие «L'Enfant» в те мрачные времена беды лежат на совести моего сводного брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208