И мы уже
удивляемся собственной непрозорливости, нерасторопности и консерватизму
своего воображения, неспособности понять истинный объем пустого
пространства.
Чтобы проверить свои ощущения, гражданин сделал, казалось, совсем
невероятное. Он вернулся обратно к арке государственного дома,
повернулся спиной к его стене, у третьего окна уперся пяткой, считая
шаги, пересек площадь по центру, чуть обогнув колонну, и на двести
шестьдесят пятом шаге уперся носком в бордюр у зеленой стены
дворца-музея.
Тихо было на центральной площади. А наверняка, если бы кто-нибудь
со стороны видел странные действия взрослого человека, он бы уж не
выдержал и громко расхохотался. А между тем человеку вполне
простительно впадать в детство, если только никто этого не заметит.
Завершив обмер центральной площади, странный гражданин обогнул
слева музей города, постоял на берегу Темной, детально рассмотрел
ажурную ферму и отправился к родительскому дому.
Внезапное появление сына произвело невообразимый переполох. Дверь
открыла мама. Вскрикнув от неожиданности, она схватилась за сердце и
молча опустилась на табуретку в сенях.
-Сережка, - придя в себя, произнесла она. - Как снег на голову...
Потом, всхлипывая, приподнялась и положила руки на грудь сыну.
Появился отец, в переднике, с большим столовым ножом в руке - видно,
кашеварил, - и тут же присоединился ко всеобщему всхлипыванию и
причитанию. Так постояли немного, потом прошли в большую проходную
комнату и вдруг, не зная, что дальше говорить, замолчали. Здесь, на
свету, родители обнаружили, как изменился за десять лет их сын, сколько
чужого, незнакомого в нем появилось, и от этого они, малограмотные
люди, сразу вспомнили, как далеко отделен он от них высшим
образованием. Сергей понял это и смутился, потому что хотел бы сразу
поставить себя рядом с ними, объяснить, что никакой он там не особенный
ученый, и что ученость сама по себе ничего не значит, а что ценится
только талант, который не зависит от образования,, но который понять
гораздо труднее. Однако объяснять такое сходу глупо, и от этого он тоже
молчал. Наконец на кухне что-то зашипело, все заохали, начали хвататься
за голову, незлобно браниться, и так сообразили, что первым делом нужно
с дороги позавтракать.
К завтраку отец намял картошки, заправленной шкворчащим салом,
принес из погреба огурчиков соленых, а мать достала из специального
секретера, запираемого ею на ключ, бутылку водки - нарочно держала в
тайне, ждала, когда приедет погостить ее Сережка. Когда возникла
надобность в рюмках, мать зло посмотрела на отца и, махнув рукой, пошла
за гранеными стаканчиками на кухню.
За завтраком кое-как разговорились. Из скупых материнских
рассказов понемногу вырисовывалась однообразная атмосфера здешней почти
что сельской жизни. Мать говорила о том, что жизнь ихняя неуклонно
дорожает, что в магазине купить, в общем, нечего, а на базаре дорого,
да и на базаре уже нет того разнообразия, что было десять лет назад,
правда, они со своей пенсией кроме картошки там ничего не приобретают,
но, слава богу, есть огород, и этим летом она закрутила много банок
смородины, и огурцы у них свои, а вот помидоры не вызревают, не хватает
солнца. Но в общем она не жаловалась, живы, говорит, и ладно, спасибо
за его сыновью заботу, за переводы. Сергей, хоть и нерегулярно, а
нет-нет и посылал на родину денег. Деньги эти мать не тратила, а все
собирала на книжку в сберкассе, и сейчас в этом призналась. Сергей
расстроился, зря он себя успокаивал своими переводами. Потом мать
рассказывала про знакомых и родственников. Сергей почти никого не
помнил, но делал вид, что очень интересуется. Правда, одного таки
вспомнил. Мать рассказала, что его друг детства, Юрка, сидит давно в
тюрьме за ограбление в пьяном виде с тяжелыми увечьями. Начала
рассказывать о школьных друзьях, но сын не проявил особого интереса к
их судьбе. Сергей не любил всего, что было связано со школой. Несмотря
на явные способности, с учителями был всегда на ножах, потому что не
терпел принуждения даже в легкой форме. Был случай, запустил в
учительницу литературы чернилкой только за то, что та требовала
внимания к ее скучным урокам. Учительница видела, что он не лентяй, не
оболтус, а просто она сама совершенная бездарь, от этого злилась и
тиранила непокорного ученика. В результате мальчик надолго возненавидел
литературу, а учительница лишилась своего любимого крепдешинового
платья. С тех пор он понял, что женщины не прощают равнодушного, а тем
более презрительного к себе отношения, и стороной обходил женщин,
которых мог бы не полюбить. Здесь проявилось особое, свойственное их
семье самомнение, своеобразный семейный эгоизм. Дети в этой семье - а у
Сергея еще был старший брат, Александр, - были о себе очень высокого
мнения. Причем не только лично, но и друг о друге. В этом и состоит
семейный эгоизм. Например, Сергей считал брата лучшим из лучших людей
на свете, любил его беззаветно, с такой силой, как в будущем, наверное,
уже не любил никого. И Александр боготворил младшего брата, за его
оскорбление мог убить кого угодно, о чем, кстати, часто заявлял.
Возможно, эдесь была виновата мать, которая была глубоко уверена, что
ее сыновья станут в будущем выдающимися личностями, а возможно, здесь
сказывались какие-нибудь шальные гены по отцовской линии, проистекавшей
от каких-то древних бояр. Так по крайней мере утверждал отец, ссылаясь
на свою сестру, актрису погоревшего театра, дотошную исследовательницу
их генеалогического древа.
Как бы там ни было, в рамках Северной Заставы старший брат
Александр выглядел несомненно величиной. Местная шантрапа признавала в
нем первостатейного лидера, о чем свидетельствовала кличка
"Гарибальди". Кажется, он сам придумал себе это героическое имя и
вполне его оправдывал беспримерным мужеством и великодушием. Но он не
был в обычном смысле королем. Он был выше шантрапы, он был вне ее. У
него был свой узкий круг друзей, что-то вроде джаз-банды,
объединившейся вначале на почве музыки, а после разлетевшейся по разным
концам света в поисках творческой жизни. Александр играл на нескольких
инструментах, прилично рисовал, увлекался точными науками, кстати,
лично был знаком с Ильей Ильичем Пригожиным и после отвел своего
меньшего брата к нему в кружок. Так, запустив Сергея на орбиту научных
интересов, Александр вскоре исчез из его поля зрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
удивляемся собственной непрозорливости, нерасторопности и консерватизму
своего воображения, неспособности понять истинный объем пустого
пространства.
Чтобы проверить свои ощущения, гражданин сделал, казалось, совсем
невероятное. Он вернулся обратно к арке государственного дома,
повернулся спиной к его стене, у третьего окна уперся пяткой, считая
шаги, пересек площадь по центру, чуть обогнув колонну, и на двести
шестьдесят пятом шаге уперся носком в бордюр у зеленой стены
дворца-музея.
Тихо было на центральной площади. А наверняка, если бы кто-нибудь
со стороны видел странные действия взрослого человека, он бы уж не
выдержал и громко расхохотался. А между тем человеку вполне
простительно впадать в детство, если только никто этого не заметит.
Завершив обмер центральной площади, странный гражданин обогнул
слева музей города, постоял на берегу Темной, детально рассмотрел
ажурную ферму и отправился к родительскому дому.
Внезапное появление сына произвело невообразимый переполох. Дверь
открыла мама. Вскрикнув от неожиданности, она схватилась за сердце и
молча опустилась на табуретку в сенях.
-Сережка, - придя в себя, произнесла она. - Как снег на голову...
Потом, всхлипывая, приподнялась и положила руки на грудь сыну.
Появился отец, в переднике, с большим столовым ножом в руке - видно,
кашеварил, - и тут же присоединился ко всеобщему всхлипыванию и
причитанию. Так постояли немного, потом прошли в большую проходную
комнату и вдруг, не зная, что дальше говорить, замолчали. Здесь, на
свету, родители обнаружили, как изменился за десять лет их сын, сколько
чужого, незнакомого в нем появилось, и от этого они, малограмотные
люди, сразу вспомнили, как далеко отделен он от них высшим
образованием. Сергей понял это и смутился, потому что хотел бы сразу
поставить себя рядом с ними, объяснить, что никакой он там не особенный
ученый, и что ученость сама по себе ничего не значит, а что ценится
только талант, который не зависит от образования,, но который понять
гораздо труднее. Однако объяснять такое сходу глупо, и от этого он тоже
молчал. Наконец на кухне что-то зашипело, все заохали, начали хвататься
за голову, незлобно браниться, и так сообразили, что первым делом нужно
с дороги позавтракать.
К завтраку отец намял картошки, заправленной шкворчащим салом,
принес из погреба огурчиков соленых, а мать достала из специального
секретера, запираемого ею на ключ, бутылку водки - нарочно держала в
тайне, ждала, когда приедет погостить ее Сережка. Когда возникла
надобность в рюмках, мать зло посмотрела на отца и, махнув рукой, пошла
за гранеными стаканчиками на кухню.
За завтраком кое-как разговорились. Из скупых материнских
рассказов понемногу вырисовывалась однообразная атмосфера здешней почти
что сельской жизни. Мать говорила о том, что жизнь ихняя неуклонно
дорожает, что в магазине купить, в общем, нечего, а на базаре дорого,
да и на базаре уже нет того разнообразия, что было десять лет назад,
правда, они со своей пенсией кроме картошки там ничего не приобретают,
но, слава богу, есть огород, и этим летом она закрутила много банок
смородины, и огурцы у них свои, а вот помидоры не вызревают, не хватает
солнца. Но в общем она не жаловалась, живы, говорит, и ладно, спасибо
за его сыновью заботу, за переводы. Сергей, хоть и нерегулярно, а
нет-нет и посылал на родину денег. Деньги эти мать не тратила, а все
собирала на книжку в сберкассе, и сейчас в этом призналась. Сергей
расстроился, зря он себя успокаивал своими переводами. Потом мать
рассказывала про знакомых и родственников. Сергей почти никого не
помнил, но делал вид, что очень интересуется. Правда, одного таки
вспомнил. Мать рассказала, что его друг детства, Юрка, сидит давно в
тюрьме за ограбление в пьяном виде с тяжелыми увечьями. Начала
рассказывать о школьных друзьях, но сын не проявил особого интереса к
их судьбе. Сергей не любил всего, что было связано со школой. Несмотря
на явные способности, с учителями был всегда на ножах, потому что не
терпел принуждения даже в легкой форме. Был случай, запустил в
учительницу литературы чернилкой только за то, что та требовала
внимания к ее скучным урокам. Учительница видела, что он не лентяй, не
оболтус, а просто она сама совершенная бездарь, от этого злилась и
тиранила непокорного ученика. В результате мальчик надолго возненавидел
литературу, а учительница лишилась своего любимого крепдешинового
платья. С тех пор он понял, что женщины не прощают равнодушного, а тем
более презрительного к себе отношения, и стороной обходил женщин,
которых мог бы не полюбить. Здесь проявилось особое, свойственное их
семье самомнение, своеобразный семейный эгоизм. Дети в этой семье - а у
Сергея еще был старший брат, Александр, - были о себе очень высокого
мнения. Причем не только лично, но и друг о друге. В этом и состоит
семейный эгоизм. Например, Сергей считал брата лучшим из лучших людей
на свете, любил его беззаветно, с такой силой, как в будущем, наверное,
уже не любил никого. И Александр боготворил младшего брата, за его
оскорбление мог убить кого угодно, о чем, кстати, часто заявлял.
Возможно, эдесь была виновата мать, которая была глубоко уверена, что
ее сыновья станут в будущем выдающимися личностями, а возможно, здесь
сказывались какие-нибудь шальные гены по отцовской линии, проистекавшей
от каких-то древних бояр. Так по крайней мере утверждал отец, ссылаясь
на свою сестру, актрису погоревшего театра, дотошную исследовательницу
их генеалогического древа.
Как бы там ни было, в рамках Северной Заставы старший брат
Александр выглядел несомненно величиной. Местная шантрапа признавала в
нем первостатейного лидера, о чем свидетельствовала кличка
"Гарибальди". Кажется, он сам придумал себе это героическое имя и
вполне его оправдывал беспримерным мужеством и великодушием. Но он не
был в обычном смысле королем. Он был выше шантрапы, он был вне ее. У
него был свой узкий круг друзей, что-то вроде джаз-банды,
объединившейся вначале на почве музыки, а после разлетевшейся по разным
концам света в поисках творческой жизни. Александр играл на нескольких
инструментах, прилично рисовал, увлекался точными науками, кстати,
лично был знаком с Ильей Ильичем Пригожиным и после отвел своего
меньшего брата к нему в кружок. Так, запустив Сергея на орбиту научных
интересов, Александр вскоре исчез из его поля зрения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136