Эпатирование буржуа стало неискоренимой привычкой Жарри, так что не было приема или встречи, где бы он не отличился какой-нибудь ошеломляющей выходкой. Крашенные в зеленый цвет волосы Бодлера, гашиш и двусмысленная связь с Жанной Дюваль все еще вмещались в каноны постромантической эстетики наряду со школярской анархичностью Жарри. Но и Жарри не был лишен некоторых человеческих слабостей, из которых одной, как мы уже упоминали, являлась предупредительность к друзьям, другой же — скрупулезность в финансовых отношениях. Жарри, разумеется, вечно был в долгах, вино и своеобразные эротические наклонности поглощали больше, чем он мог заработать литературой, так что приходилось занимать. Но из каждого нового гонорара он стремился отдать хотя бы часть долгов, и одной из главных его забот на смертном одре были именно неоплаченные долги. Особенно он старался расплачиваться в кабачках и барах, причем был так щепетилен, что, когда после одного дебоша, закончившегося стрельбой, Аполлинер поспешно увел Жарри из кабачка, опасаясь полиции, Жарри, сидя в фиакре, вырывался, крича, что не расплатился за выпивку.
После памятного вечера в кафе «Солей д'Ор», переименованного в кафе новое грустное название которого, по мнению Аполлинера, ускорило провал поэтических вечеров, Аполлинер часто виделся с Жарри. Особенный трепет вызывали ночные прогулки, директором которого был отец молодого скульптора, приятеля Жарри, Деникер. Ботанический сад, один из старейших садов Парижа. В отличие от парка Монсо, куда ходят под присмотром гувернанток дети состоятельных буржуа в белых костюмчиках, Ботанический сад, находящийся в старом, даже несколько старомодном районе Парижа, хранит в себе аромат старой доброй Франции, причем в буквальном смысле, так как соседствует с винными погребами километрами тянущихся подземных складов, снабжающих Париж тысячами гектолитров национального напитка. Молодой Деникер, отец которого жил в одном из павильонов рядом с музеем, имел право входить в сад в любое время не только дня, но и ночи, чем усердно пользовались и сопровождающие его молодые люди со своими приятельницами.
Но не прогулка среди вековых деревьев. Аромат цветов и необычная лунная пустынность аллей, предоставленных в это время в полное распоряжение молодых гуляк, не это было главным удовольствием этих ночных вылазок, в которых иногда участвовали Пикассо и Аполлинер... Трепет будила только та часть парка, где размещался зоологический сад: рев львов в ночи, шорох огромных змей, скрывающихся во мраке клеток, печальные, улетающие вдаль крики экзотических птиц и неожиданная вспышка красных глаз насторожившегося волка или гиены,— вот что вызывало необычное, волнующее чувство. Так что прогулки эти сопровождались истерическим визгом молодых дам, отважными выходками кавалеров, импровизированными рыцарскими тирадами и не всегда верными цитатами из книг школьной поры.
В рассказах Жарри дикие звери занимали особое место, кроме того он любил хвастать, что знает безотказный способ укрощения их в случае надобности. Известен его рассказ, как однажды ему удалось привести двух убежавших пантер, словно кротких собак, обратно в клетки. Прославленный способ состоял в том, чтобы смело преградить им дорогу со стаканом из-под только что выпитого вина. Дикие звери кидаются к нему, а он подсовывает им пустой стакан. Укрощенные одним этим жестом пантеры послушно идут в клетки и безропотно позволяют закрыть себя там.
Метод этот, как утверждает Жарри, безотказен при укрощении львов. Вид пустых стаканов поражает не только людей, но и самых жестоких зверей, от страха эти существа становятся мягкими и с ними можно в это время делать все что угодно.
Необычный этот дебошир: бродяга, в соответствии с традиционными жизнеописаниями выдающихся людей, уже в гимназии проявлял необычные способности и отличался своеобразием наклонностей. Рассказывали, что по ночам он вообще не спал, другие утверждают, что в последних классах он проводил ночи в одном из публичных домов Ренна. Как бы там ни было, он был таким способным учеником, что ежегодно при переходе в следующий класс получал первую награду по математике, английскому и латыни. Феноменальная память, пошатнувшаяся только уже во время болезни из-за злоупотребления абсентом и эфиром («Ма-ам,— говорил он Рашильд об эфире,— это хорошо усыпляет, не сковывает движений, хорошо пахнет, что вы сами признаете, и выводит пятна»), позволяла ему в ранние времена цитировать целыми страницами тексты, прочитанные всего один раз. Эти способности могли бы обеспечить ему прекрасное будущее не в одной области.
Он избрал литературу. И хотя это был великолепный поэт и автор нескольких отменных книг, например таких, как «Подвиги и мнения доктора Фаустроля, патофизика», «Драконша», «Мессалина», «Минуты памятного песка», и нескольких других, но ведь бессмертие он заслужил не стихами и романами, а благодаря шалостям сорванца, обожающего раблезианскую эпоху: безделкой под названием «Король Юбю». Ко всему прочему его еще пытались лишить авторства, пристегивая ему двух братьев Морен, с которыми он якобы еще гимназистом написал этот бесстыдный гротеск, где прототипом послужил учитель Эбер. Долго еще обсасывали в парижских журналах эту сплетню, и участие в этом приняли не только такие знаменитости, как Поль Фор, но вмешались и братья Морен — оба кадровые офицеры,— чтобы публично и благородно отказаться от всяких претензий в соавторстве, поскольку данное произведение показалось им слишком глупым. Дело кончилось ничем. Даже если Жарри и воспользовался известным замыслом, то придал гротескной комедийке совершенную форму и, что важнее всего, перенял образ жизни ее героя, отдал ему свою кровь и плоть, даже голос, отчетливый, марионеточный, так что с той поры невозможно было отличить его в жизни от папаши Юбю.
При всем при том, чудак этот имел свои простые и привлекательные житейские страсти; к ним относилась езда на велосипеде и рыбная ловля. На долгие недели пропадал он из Парижа и, торча в кустах над Сеной и Уазой, терпеливо просиживал с удочкой, не обращая внимания па дождь и ветер. Два лета подряд он провел с супругами Паллет, сперва и Лафрете, потом в Корбей, где поп роил себе щелястую хижину из пеструганых досок, Кое-кто из старожилов городка еще помнит день, когда обтрепанное чудо-юдо с помятой физией, хлещущей самое крепкое вино с грузчиками и матросами, устроило в своей халупе прием для нескольких особ, который почтил своим прибытием в тильбюри сам мэр и многие видные лица из окрестностей.
— Мы вынуждены исполнить свои светские обязанности. Ну что ж, ма-ам, исполним их, клянусь зеленой свечкой,— воскликнул он, обращаясь к Рашильд перед приемом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79