А тогда искусство понималось более узко. И таким же узким было понятие прекрасного, искусство имело свою резко очерченную область, свою базовую сторону и свою элитарную клиентуру. Казалось, что всего лишь миг назад импрессионизм совершил в нем потрясающий тематический перелом, введя в картины жесты и мимолетность каждого дня, а на него уже готовилась новая атака, куда серьезнее, грозящая сокрушить бесповоротно воображаемые плотины, отделяющие так называемое прекрасное от так называемого уродливого в искусстве. Интерес к необычным предметам заставил Аполлинера освоиться с этой истиной задолго до того, как он понял и проникся замыслами своих воинственных друзей-художников. Нынешний Марше-о-Пюс, так называемый Блошиный рынок в квартале Сент-Уэн на окраине Парижа, еще не был тогда приманкой богатых американок, разыскивающих старое серебро и картины, тогдашние торговцы были настоящими торговцами стариной, а не просто похуже одетыми окраинными антиквариями.
Там действительно покупали за гроши все, начиная от старых зонтиков, оленьих рогов и искусственных кошачьих глаз до подлинных голландских мастеров, извлеченных из-под пыльной груды олеографий. В этом царстве хлама Аполлинер чувствовал себя как дома. Он разглядывал, фантазировал, особенно когда попадался ему товарищ, столь же неравнодушный к прелестям старины. Например, Морис Дюфрен, потомственный моряк, путешественник и художник с прелестным детским воображением, «отправляющийся на Блошиный рынок, как на покорение Америки», и так любящий фантастику и мифологические сказки, что ни одна из историй, сочиненных Аполлинером, не казалась ему неправдоподобной.
В «Колоритных современниках» есть одно описание, незабываемое для каждого, кто понимает страсть к собирательству необычных предметов и возбуждение при виде груды таких предметов. Это отрывок, дающий описание визита к одному любопытному человеку, эрудиту, критику, знатоку геральдики, военного снаряжения, языка древних восточных символов и, как видно из этих необычных воспоминаний Аполлинера, собирателю раритетов.
«Едва заметив его, я машинально кланяюсь. Комната его поглощает все мое внимание. Пол завален книгами в прекрасных переплетах, эмалями, предметами из слоновой кости, из хрусталя и перламутра, компасами, фаянсом из Родоса и Дамаска и китайской бронзой. Слева от двери, на столе белого дерева, груда камей и резных камней, древних греческих гемм, этрусских скарабеев, колец, печаток, африканских божков, игрушек, кубков, чаш.
Перед столом. Под стеной слева, до самого конца комнаты тянется огромная гора книг, разного рода старого и нового оружия, есть там части снаряжения, трости, иконы. Справа от дверей на раскрытом ночном столике стоит сосуд, до краев наполненный старинными часами. Рядом железная кровать, стена над которой до самого потолка увешана множеством миниатюр — портретов военных. У подножия кровати снова оружие вперемешку с редкими тканями, каски, портреты из воска в стеклянных коробках.
У окна, на круглом столе, коллекция старинных сахарных фигурок и домиков, созданных кондитерами, овечек из глазури, окружающих кольцом итальянского пасхального барашка, словно вот уже сто лет приготовленная для шумной оравы детей, которые так и не пришли, выросли, постарели и умерли, так и не прикоснувшись к этим тоже состарившимся и милым сластям, к драгоценным предметам лакомства, уже не существующего, история которого не написана и у которого даже нет своего музея».
Особое место в этой страсти к необычным предметам занимали необычные книги: учебники каббалистики, старые и новые поваренные книги, словари; в словарях же необычные слова, любовь к которым в нем пробудил, с одной стороны, символизм, а с другой — радость лингвистического открывателя. Ну и — непристойная литература, богатый материал для истории нравов, которая привела этого южанина, южанина, воспитанного на рационализме повестей Вольтера и Дидро, лишенных всяческой жеманной стыдливости, сжатых и метких, не создающих преграды для мышления в любой области, привела его к «классикам» этого жанра, маркизу де Саду, Лакло и их позднейшим, менее удачливым подражателям. «Нескромные сокровища» Дидро и его «Монахиня», одного этого уже было достаточно, чтобы окунуться в тайны описательной науки любви, а ведь в запретных отделах Национальной библиотеки и в ларях букинистов таились библиофильские раритеты, которые могли просто осчастливить одержимого собирателя.
Итак, от Арсенала, от библиотеки, где по традиции директорствовали поэты, некогда Мицкевич, а при Аполлинере почтенный автор сонетов Хосе Мария Эредиа, окруженный красивыми и одаренными дочерьми,— от окрестностей Арсенала, захваченного ларями букинистов, начинал свои прогулки Аполлинер — страстный читатель. Здесь можно было досыта и до изнеможения листать и перебирать книги, нагроможденные в ларях, тянущихся непрерывной вереницей, под бдительным оком владельцев, сидящих на стульчиках, расставленных в зависимости от времени года — или на солнце, или в густой тени платанов.
Читать стоя было тогда принято. Букинисты не были за это в претензии, наоборот, они ценили постоянных читателей как хорошую рекламу своей передвижной читальни. Это только сейчас некоторые (к сожалению, их становится все больше) плотно обклеивают книгу прозрачной бумагой, и эта мера, против любителей дарового чтения, свидетельствует о закате прекрасных традиций. Букинисты имели тогда свою четко выраженную специализацию (беллетристика, история, музыка, определенная эпоха или определенный писатель), свой кодекс и свою профессиональную этику. К некоторым ларям несовершеннолетние вообще не имели доступа, а у других, наоборот, были в почете, места на набережной делились на лучшие и худшие с точки зрения коммерческой выгодности, полезности для здоровья и живописности; одни букинисты были удивительно дешевы, другие неожиданно драли, но клиентура дорогих никогда не переходила к дешевым, в силу какого-то неписанного уговора каждый из этих уличных книготорговцев сохранял свою более или менее однородную публику. Бывало, что тогда как одним разрешалось безнаказанно перерывать груды книжек, другим это категорически возбранялось, вопрос доверия и благожелательности был здесь, как и во всей торговле тех времен, основой отношений между продавцом и клиентом: в продуктовых лавках охотно предоставляли кредит, а люди, торгующие предметами культуры, какую-то скромную часть своего дохода предназначали на своеобразное распространение этой культуры, что являлось одновременно и рекламой для предприятий. Поэтому Вилье де Лиль-Адану можно было безнаказанно разрезать острым концом зонтика экземпляры новых изданий, разложенных под аркадами театра «Одеон» возле Люксембургского сада, поэтому-то столько молодых людей, позже описанных книголюбом Франсом, могли пополнять свою литературную и общую культуру во время долгих стояний в книжных лавках и у ларей букинистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79