И что в кругах художников. Людей молодых, но чувствующих себя старыми европейцами, вызывали они неприязнь в сочетании с легким чувством превосходства. Так что на встречах у Гертруды Стайн, где не было ничего от приподнятости и излишней интеллектуализированности, верховодила богемистая монмартрская Европа, испанские представители которой в лице тощего Пишо и ловкого Пикассо часто заключали вечер сольными испанскими танцами, игрой на гитаре и пением. Широко открытые по субботам двери флигеля на улице Флерюс в остальные дни недели приоткрывались лишь для избранных.
В один из таких дней Аполлинер привел к Стайнам Мари Лорансен. Мисс Гертруда, нелицеприятная и впечатлительная ко всякой красоте, а в особенности к той, которая присуща парижским девушкам, недосягаемой для американок, сразу попала под обаяние Мари. И пожалуй, только она, кроме экзальтированной, старомодной и очень хорошо воспитанной мадам Луизы Фор-Фа-вье, оставила нам образ Мари Лорансен, близкий к тому, который увидел восхищенными глазами Гийом Аполлинер. Она показалась Гертруде Стайн очень интересной. «Они были необычайной парой»,— писала она. То, что Фернанда называла пронырливостью, Гертруда Стайн приняла как вполне естественную вещь. Любопытство кажется ей скорей добродетелью, нежели пороком, так что она вполне объективно отмечает, как Мари, почти приткнувшись лицом к картинам, разглядывает их поочередно и внимательно, вообще не замечая тех, кто находится вне пределов ее слабого зрения. «Мари Лорансен была страшно близорукой и разумеется никогда не носила очков, да и мало французских женщин, мало французов носило их в то время. Она пользовалась лорнетом». Увековечила она фразу Мари: «Больше всего я люблю портреты, что вполне естественно, потому что я сама Клуэ». И тут же благожелательно добавляет: «И это была чистая правда, она была Клуэ. У нее было узкое, угловатое строение средневековых французских женщин с французских примитивов. Говорила она высоким голосом с красивой модуляцией». Как видим, не так уж трудно было влюбиться в этого мелодичного Клуэ.
Во время первого визита Мари рассказывает Гертруде Стайн о своем таинственном происхождении и о матери, которая, сама не ведая о том, играет важную роль в отношениях двух одаренных влюбленных. Было ли это со стороны Мари проявлением доверия или желанием заинтересовать собой? «Никогда,— сказала она,— я не посмела бы представить Гийома матери, хотя, разумеется, он такой милый, что она не могла бы не полюбить его, но лучше не надо». Это «но лучше не надо» говорит о таком резком различии в характерах, что обладающая живым умом Мари решила лучше не рисковать.
Она опасается... что это столкновение может привести к стихийной катастрофе, которая разрушит ее новую, утаиваемую от матери жизнь. Гертруда Стайн будет бывать на улице Лафонтен, и эти визиты произведут на нее большое впечатление. Мари и ее очень спокойная, очень милая и очень почтенная мать живут в своем доме, как в монастыре, ведут себя как две монашенки, пишет она. Мари не поселилась у Гийома из-за матери, но и смерть матери отделила ее от него еще больше, и хотя Гертруда Стайн говорит, что мадам Лорансен, познакомившись с Аполлинером, полюбила его, отношения этих троих людей были не из легких. Это наблюдали, видимо, многие, поскольку Луиза Фор-Фавье, преданная поклонница как Мари, так и Гийома, рассказывает такой забавный анекдот о мадам Лорансен: возмущенная эксцессами кубизма, мать Мари пытается предостеречь дочь от пагубного влияния этого направления и принимает столь ревностные шаги, что решается сжечь одну из картин Мари, которая носит слишком явные следы воздействия друзей с Монмартра. Но в то же время с удовольствием вышивает подушечки и ширмы по рисункам, набросанным Мари. На одной из таких композиций — силуэт головы, поразительно похожей на голову Гийома. Мадам Лорансен, неожиданно Мари, вышила все черными нитками, превратив Аполлинера в настоящего негра. Фантастические рассказы Аполлинера тревожат мадам Лорансен и колеблют ее доверие, когда же во время разлива Сены Аполлинер, увлекаемый воображением, рассказывает, явившись с визитом, что вода поднимается все выше и выше и грозит залить весь город, мадам Лорансен, дав аспирину взволнованной Мари, после ухода Гийома объявляет, причем совершенно серьезно, что больше не пустит его на порог своего дома. Не удивительно, что поэт так зарапортовался в своем рассказе. В 1910 году Париж пережил самое большое наводнение, которое зафиксировали хроники этого города за последние десятилетия: в старых уличках на левом берегу залило подвалы, бурые, мутные волны Сены несли вырванные из заборов доски, детские коляски, дохлых кошек, стулья и самые неожиданные предметы, в ближайшие улицы попадали на лодках и барках, женщин переносили на руках, а Гийом попадал в свою квартиру через окно.
После смерти матери Мари бросит Аполлинера, найдет себе, она полагает, солидного и внушающего доверие мужа, но брак ее окажется несчастливым.
По мере того как будет расти неудовлетворенность и потребность в более частых встречах с Мари, Гийом переберется поближе к ней, в Отёй, и поселится сначала на улице Гро, а потом на улице Лафонтен, где квартирная плата несколько ниже, а квартира, пожалуй, даже получше. Еще до его переезда Мари бывает на всех средах в квартире Аполлинера на улице Энне, помогает Гийому готовить закуски, подает на стол и выглядит молоденькой, несколько беспомощной, но благодаря этому и не очень обязывающей хозяйкой. Гийом школит ее как маленькую девочку: «
Разве тебя не учили, как нужно класть вилку и нож?» На что Мари без колебаний выпаливает: «Нет, меня учили более занятным вещами,— и смотрит ему в лицо с видом строптивой ученицы. Друзья, которых Аполлинер принимает предельно гостеприимно и даже с некоторой торжественностью, пытаются вести себя в доме поэта свободно, но Гийом каждый раз яростно отстаивает свой домашний устав. Уже накрыто, уже поданы холодные закуски, только Гийом и Мари еще спорят за занавеской, отделяющей приглашенных от остальной части квартиры. Длится это довольно долго, наконец истомившийся голодный Кремниц хватает одну из тарелок. «Кто взял со стола колбасу?» — кричит красный от гнева Аполлинер, высовываясь из-за занавески, всклокоченный после бурной ссоры с Мари. Общий смех, Кремниц не проявляет должного раскаяния, но остальная часть обеда уже протекает в соответствии с принятым в «порядочных домах» ритуалом.
Бывают у Аполлинера Матисс и Мореас, питающие к нему дружеские чувства, несмотря на значительную разницу в возрасте. Аполлинер благодаря серьезности, характеризующей его отношение к искусству, и умению держать себя солидно начинает занимать место среди клана предводителей, и хотя никто не именует его, как имеющего уже тридцать с лишним лет Матисса,— «мэтр», тем не менее он медленно и неизбежно движется к этому титулу, который будет присвоен ему после возвращения с фронта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79