«Теперь я могу это делать лучше, чем он».
Встреча с Пикассо производит на Аполлинера большое впечатление.
Сам вид его мастерской действует на его воображение. В визите к художнику, описанном в «Убийстве поэта», фоном служит комната Пикассо в «Бато-лавуар».
«И за дверью услышал медленно приближающиеся шаги человека, усталого или влекущего тяжелое бремя, а когда дверь открылась, в неожиданном свете произошло сотворение двух существ и их немедленное обручение.
В мастерской, похожей на конюшню, покоилось .беспорядочно разбросанное стадо, это были усыпленные картины, а стерегущий их пастух улыбнулся своему другу.
На полке груды желтых книжек прикидывались комками масла. И, проникая в плохо пригнанные двери, ветер загонял сюда неведомые существа, которые с тихим плачем жаловались от имени всех горестей и печалей на свете. Все волчицы отчаяния выли за дверью, готовые пожрать стадо, пастуха и его друга, чтобы подготовить на этом месте закладку нового города. Но в мастерской царила радость всех цветов. С северной стороны находилось большое окно, в которое было видно только небо, похожее на женскую песню, Крониаманталь снял пальто, которое упало на пол, как труп утопленника, и, сев на диван, молча смотрел на новую картину, стоящую на мольберте.
Одетый в голубую парусину босой художник также смотрел на картину, где в холодном тумане вспоминали о чем-то две женщины.
Был еще в мастерской зловещий предмет, большой кусок потрескавшегося зеркала, прикрепленный к стене загнутыми гвоздями, неисчерпаемое мертвое море, вертикальное, в глубине которого ненастоящая жизнь оживляла то, что не существует».
Когда Аполлинер начал бывать в «Бато-лавуар», Пикассо уже разрабатывает весьма парижский, полный нежного обаяния розовый период. Девушки, гибкие жены цирковых клоунов кормят грудью розовых младенцев, возле этой семейной группы неожиданно возникает старая добрая обезьяна, стройный мальчик тренируется на шаре под присмотром атлетического тренера, рядом с которым хрупкость его кажется еще более трогательной, молодая пара в костюмах циркачей сидит над стаканчиками абсента в бистро, глядя на прохожих спокойным, холодным и укоряющим взглядом. Есть в этих картинах какая-то сладость и печаль, но умиротворенная, лирическая и беззащитная. Этой же тематике следуют и стихи Аполлинера:
Музыка смолкла, начались разговоры с зеваками,
Накидавшими грош за грошем два с половиною франка,
Вместо трех, за которые старец согласился дать представление.
Но когда стало ясно, что больше никто не подкинет,
Решили и так начинать.
Из-под шарманки выскочил акробатик в чем-то чахоточно-розовом.
Отороченном мехом у щиколоток и запястий.
Он отрывисто что-то выкрикивал
И приветствовал, премило разводя
Раскрытые ладошки.
Ногу отставив, почти что став на колено, Он раскланялся на все стороны, И когда начал баланс на шаре»
Его хрупкое тело превратилось в нежнейшую музыку, при которой
никто не мог быть равнодушным.
«Дух без тела»,— Каждый подумал. Но музыка телодвижений Заглушила шарнирные звуки шарманки,
На которой молол человек с лицом, где впечатано его родословное
древо.
Акробатик прошел колесом
С таким совершенством,
Что шарманка умолкла,
И шарманщик спрятал в ладони лицо.
Пикассо, в это время постоянный посетитель цирка Медрано, завязывает дружбу с акробатами и клоунами, бывает в их квартирах, столь же примитивных, как и его собственная, где умывальник, драный тюфяк и сундук для вещей составляют все меблировку, наблюдает, как они готовятся к выступлению, как смывают потом белила и румяна, не может налюбоваться их пестро-клетчатыми костюмами и живописными высокими колпаками, которые, если их перенести с арены в бедное жилье с его повседневными домашними хлопотами, дают сказочный эффект, тем более пленительный, что он правдив, подсказан самой жизнью.
В цирк Медрано ходят гурьбой, все от мала до велика, это излюбленное развлечение художников и поэтов Монмартра, потом будут еще ходить в кинематограф на любимый авантюрный цикл «Фантомас» и другие немые приключения. Аполлинер так увлечется кино, что введет специальную рубрику в редактируемом им журнале «Суаре де Пари», предсказывая фильму большое будущее как новому искусству. Когда неожиданно появляется немного денег, потому что Пикассо продал за франк-другой несколько рисунков симпатичной мадам Вейль или продувному папаше Саго, можно пойти пить вино к папаше Фреде. В «Лапен ажиль» все чувствуют себя как дома, так что тут чаще всего сходится вся компания, проводя время за стаканом и песней. Этот маленький, вросший в землю домик, сохранившийся доныне, напоминает скорее старую корчму или постоялый двор у проезжей дороги, нежели городской кабачок. Посетители, желающие забыться, приносят сюда песенки со всех концов Франции, то сентиментальные, жестокие, то фривольные. В определенную пору пол корчмы начинает ходить под ногами, как швыряемый бурей корабль. В корабельную его книгу бретонец Макс Жакоб впишет шутливый стишок-песенку, которая введет этот новый пьяный корабль вместе с подгулявшими пассажирами в затейливые воды жакобовской поэзии:
На корабль, на корабль фортепиано. Париж к твоим дверям подносит мыслящее море, Трактирщик из Прибрежного Тумана — Букеты пены.
Когда впервые пришел в «Лапен ажиль» молодой Карко, мальчик с лицом Пьеро, для которого ночной Париж тогда уже не имел тайн, молодежь как раз кончала ужинать за столом папаши Фреде, которого все называли просто по имени. Сев в сторонке, он стал осторожно осматриваться, стараясь не выказывать удивления. Там висели большая гипсовая фигура Христа, служащая посетителям вешалкой, несколько картин, среди них полотно Пикассо, карикатуры, афиши и газетные вырезки. Под кроликом, нарисованным мелом на двери, стояла надпись: «Иметь здоровый желудок — долг порядочного человека». Когда подали кофе, Фреде взял гитару и, не вынимая трубки, принялся перебирать струны.
Поднялись густые клубы дыма к низкому, дотемна закопченному потолку, и поплыли песенки. Игривые мар-сельские куплеты, бретонские баллады и уличные романсы, сложенные еще когда-то в простонародном районе Парижа, в Батиньоле или Менильмон. Литрами лился сидр, кальвадос, бедные, дешевые напитки. Иногда заскакивал на минуту, только чтобы утолить мучительную жажду Утрилло, подольше задерживался Пьер Мак-Орлан со своими песенками Иностранного легиона, чтобы прельстить ими огненноволосую дочь Фреде, которая вскоре станет его женой. Читали стихи. Появлялся Жан Риктюс, здесь именно больше, чем где-либо в другом месте, он чувствовал себя как дома и пел свои песни бунтующего бедняка, пышущие ненавистью к сытым желудкам и разряженным лавочникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Встреча с Пикассо производит на Аполлинера большое впечатление.
Сам вид его мастерской действует на его воображение. В визите к художнику, описанном в «Убийстве поэта», фоном служит комната Пикассо в «Бато-лавуар».
«И за дверью услышал медленно приближающиеся шаги человека, усталого или влекущего тяжелое бремя, а когда дверь открылась, в неожиданном свете произошло сотворение двух существ и их немедленное обручение.
В мастерской, похожей на конюшню, покоилось .беспорядочно разбросанное стадо, это были усыпленные картины, а стерегущий их пастух улыбнулся своему другу.
На полке груды желтых книжек прикидывались комками масла. И, проникая в плохо пригнанные двери, ветер загонял сюда неведомые существа, которые с тихим плачем жаловались от имени всех горестей и печалей на свете. Все волчицы отчаяния выли за дверью, готовые пожрать стадо, пастуха и его друга, чтобы подготовить на этом месте закладку нового города. Но в мастерской царила радость всех цветов. С северной стороны находилось большое окно, в которое было видно только небо, похожее на женскую песню, Крониаманталь снял пальто, которое упало на пол, как труп утопленника, и, сев на диван, молча смотрел на новую картину, стоящую на мольберте.
Одетый в голубую парусину босой художник также смотрел на картину, где в холодном тумане вспоминали о чем-то две женщины.
Был еще в мастерской зловещий предмет, большой кусок потрескавшегося зеркала, прикрепленный к стене загнутыми гвоздями, неисчерпаемое мертвое море, вертикальное, в глубине которого ненастоящая жизнь оживляла то, что не существует».
Когда Аполлинер начал бывать в «Бато-лавуар», Пикассо уже разрабатывает весьма парижский, полный нежного обаяния розовый период. Девушки, гибкие жены цирковых клоунов кормят грудью розовых младенцев, возле этой семейной группы неожиданно возникает старая добрая обезьяна, стройный мальчик тренируется на шаре под присмотром атлетического тренера, рядом с которым хрупкость его кажется еще более трогательной, молодая пара в костюмах циркачей сидит над стаканчиками абсента в бистро, глядя на прохожих спокойным, холодным и укоряющим взглядом. Есть в этих картинах какая-то сладость и печаль, но умиротворенная, лирическая и беззащитная. Этой же тематике следуют и стихи Аполлинера:
Музыка смолкла, начались разговоры с зеваками,
Накидавшими грош за грошем два с половиною франка,
Вместо трех, за которые старец согласился дать представление.
Но когда стало ясно, что больше никто не подкинет,
Решили и так начинать.
Из-под шарманки выскочил акробатик в чем-то чахоточно-розовом.
Отороченном мехом у щиколоток и запястий.
Он отрывисто что-то выкрикивал
И приветствовал, премило разводя
Раскрытые ладошки.
Ногу отставив, почти что став на колено, Он раскланялся на все стороны, И когда начал баланс на шаре»
Его хрупкое тело превратилось в нежнейшую музыку, при которой
никто не мог быть равнодушным.
«Дух без тела»,— Каждый подумал. Но музыка телодвижений Заглушила шарнирные звуки шарманки,
На которой молол человек с лицом, где впечатано его родословное
древо.
Акробатик прошел колесом
С таким совершенством,
Что шарманка умолкла,
И шарманщик спрятал в ладони лицо.
Пикассо, в это время постоянный посетитель цирка Медрано, завязывает дружбу с акробатами и клоунами, бывает в их квартирах, столь же примитивных, как и его собственная, где умывальник, драный тюфяк и сундук для вещей составляют все меблировку, наблюдает, как они готовятся к выступлению, как смывают потом белила и румяна, не может налюбоваться их пестро-клетчатыми костюмами и живописными высокими колпаками, которые, если их перенести с арены в бедное жилье с его повседневными домашними хлопотами, дают сказочный эффект, тем более пленительный, что он правдив, подсказан самой жизнью.
В цирк Медрано ходят гурьбой, все от мала до велика, это излюбленное развлечение художников и поэтов Монмартра, потом будут еще ходить в кинематограф на любимый авантюрный цикл «Фантомас» и другие немые приключения. Аполлинер так увлечется кино, что введет специальную рубрику в редактируемом им журнале «Суаре де Пари», предсказывая фильму большое будущее как новому искусству. Когда неожиданно появляется немного денег, потому что Пикассо продал за франк-другой несколько рисунков симпатичной мадам Вейль или продувному папаше Саго, можно пойти пить вино к папаше Фреде. В «Лапен ажиль» все чувствуют себя как дома, так что тут чаще всего сходится вся компания, проводя время за стаканом и песней. Этот маленький, вросший в землю домик, сохранившийся доныне, напоминает скорее старую корчму или постоялый двор у проезжей дороги, нежели городской кабачок. Посетители, желающие забыться, приносят сюда песенки со всех концов Франции, то сентиментальные, жестокие, то фривольные. В определенную пору пол корчмы начинает ходить под ногами, как швыряемый бурей корабль. В корабельную его книгу бретонец Макс Жакоб впишет шутливый стишок-песенку, которая введет этот новый пьяный корабль вместе с подгулявшими пассажирами в затейливые воды жакобовской поэзии:
На корабль, на корабль фортепиано. Париж к твоим дверям подносит мыслящее море, Трактирщик из Прибрежного Тумана — Букеты пены.
Когда впервые пришел в «Лапен ажиль» молодой Карко, мальчик с лицом Пьеро, для которого ночной Париж тогда уже не имел тайн, молодежь как раз кончала ужинать за столом папаши Фреде, которого все называли просто по имени. Сев в сторонке, он стал осторожно осматриваться, стараясь не выказывать удивления. Там висели большая гипсовая фигура Христа, служащая посетителям вешалкой, несколько картин, среди них полотно Пикассо, карикатуры, афиши и газетные вырезки. Под кроликом, нарисованным мелом на двери, стояла надпись: «Иметь здоровый желудок — долг порядочного человека». Когда подали кофе, Фреде взял гитару и, не вынимая трубки, принялся перебирать струны.
Поднялись густые клубы дыма к низкому, дотемна закопченному потолку, и поплыли песенки. Игривые мар-сельские куплеты, бретонские баллады и уличные романсы, сложенные еще когда-то в простонародном районе Парижа, в Батиньоле или Менильмон. Литрами лился сидр, кальвадос, бедные, дешевые напитки. Иногда заскакивал на минуту, только чтобы утолить мучительную жажду Утрилло, подольше задерживался Пьер Мак-Орлан со своими песенками Иностранного легиона, чтобы прельстить ими огненноволосую дочь Фреде, которая вскоре станет его женой. Читали стихи. Появлялся Жан Риктюс, здесь именно больше, чем где-либо в другом месте, он чувствовал себя как дома и пел свои песни бунтующего бедняка, пышущие ненавистью к сытым желудкам и разряженным лавочникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79