Однако американский рынок с самого начала требовал ультрасовременных художников. Что касается Франции, то наилучшие перспективы в этом смысле открывались перед «группой из Пюто». Чех Купка, который постепенно эволюционировал в сторону самого крайнего абстракционизма, создавая свои характерные ритмы, блоки, красочные фуги, опирающиеся на собственную цветовую гамму, Мог рассчитывать в Америке на громкую славу, Марсель Дюшан, гениальный чудак, превыше денег и славы ценивший личную независимость и право на полное своеволие в искусстве, сделался идолом Нью-Йорка, после того как там была выставлена его абстрактная картина «Обнаженный, спускающийся по лестнице»; скульптор Бран-кузи послал за океан свои работы, встреченные в Париже без особого энтузиазма; немало знаменитых впоследствии имен в Америке сразу же завоевало себе признание.
Встреча с таким художником, как Дюшан, не могла не потрясти Аполлинера. Дюшан был известен как автор «Обнаженного, спускающегося по лестнице», и лишь после смерти поэта художник был признан одним из отцов сюрреализма; он деформировал обычные предметы, называя это «рэди мэд», ему принадлежит «Джоконда с усами», Зал дождя на выставке сюрреалистов, а для близких друзей и поклонников завел переносные музеи-чемоданы, где хранились его произведения, Когда читаешь уверения художников, переживших Аполлинера, в том, что он, «конечно, был бы с нами, с дадаистами, если бы не умер», или «был бы с нами, с сюрреалистами», невольно вспоминается судьба Марселя Дюшана, поражавшего сочетанием пафоса, подвижничества и гениальной фантазии, Марселя Дюшана, беспокойного и щедрого художника, но вызывающего порою протест своей не знающей границ издевкой и духом разрушения,— и тогда не без тревоги думаешь над утверждением «Аполлинер был бы с нами». Однако большинство тех, кто знал послевоенные высказывания поэта, особенно текст доклада «Новые веяния и поэты», говорят иное: «Он возвращался к классицизму, он сжился бы с ним».
К счастью, не нам делать за него выбор.
Аполлинер подружился с Франсисом Пикабиа, ставшим впоследствии сторонником Дюшана. Гийом испытывал слабость к Пикабиа, его поражали эксцентричные выходки этого капризного и переменчивого соратника Дюшана, который благодаря своему богатству мог позволить себе вести роскошный образ жизни, недоступный тогдашним представителям богемы, но и не будивший ни в ком зависти. Эта буйная молодежь умела трудиться во славу своего искусства и, несмотря на внешнюю беспечность, кровно была ему привержена, ей незачем было играть в скептиков или равнодушных. В живописи Пикабиа, особенно в одной из его ранних работ «Процессия в Севилье», обнаруживалась тенденция к абстракции. Но то, что у других было плодом серьезного труда, иногда блестящих, а иногда неуклюжих и вымученных, но, как правило, самостоятельных теорий, добытых потом и кровью, неудобоваримых и требующих бесчисленных корректив, возникало у Пикабиа стихийно, в беспечном порыве, без усилий. Вот почему перед полотном своего нового друга, названным «Каучук», Аполлинер стоял в некотором замешательстве. Его знания и интуиция, несомненно проявившиеся еще при знакомстве с творчеством Анри Руссо и Фернана Леже, сказались теперь ясно и недвусмысленно. Если недавно он еще колебался перед полотнами Делоне, то теперь он уже твердо знал: Пикабиа предает действительность ради своих сомнительных пристрастий, его собственные картины обращаются против него же, иллюзорностью своего существования они свидетельствуют против творца. Пикабиа был единственным, которого Аполлинер позволил себе подвергнуть в своих «Кубистах» суровой, хотя и дружеской критике: надо было, пока не поздно, наставить талантливого испанца на путь истинный.
Теоретикам по призванию, например, таким, как Делоне, самый стиль высказываний Аполлинера — высказываний поэта об искусстве — пришелся не по вкусу. Наблюдая усиливавшийся раскол в лагере кубистов, где возникали различные течения, где выступали группами и в одиночку, Аполлинер пытался сплотить кубистов; он инстинктивно чувствовал, что единство облегчит принятие новаторского течения публикой, которая все больше терялась среди нагромождения манифестов и программ. Однако Делоне коробила склонность Аполлинера к изобретению различных терминов, вроде «кубизм физический», «кубизм инстинктивный»... не нравился Делоне и термин «орфический кубизм», или «орфизм», которым Аполлинер определял свою собственную позицию. Все это Делоне обзывал литературщиной. И все же «орфизм» вошел в историю искусства, к нему причислили и Купку, так сказать, по аналогии. А сам Аполлинер продолжал неустанно знакомить публику с новым искусством.
Купка был интересной фигурой. Аполлинер, который не чурался художников из группы Пюто, представлявшей наиболее доктринерскую часть даже среди завзятых кубистов, заглядывал нередко и в мастерскую Купки, обитавшего в Пюто. Однако в первой части «Эстетических размышлений» о чешском художнике не упоминается вовсе; что касается второй части этой работы, где предполагалось уделить место всем новаторам, не попавшим в первую, то она вообще не успела появиться в свет. С Купкой Аполлинер, вероятно, беседовал о Праге, единственной славянской столице, с которой ему довелось познакомиться во время своих юношеских скитаний по тогдашней Австро-Венгрии. Купка в Праге посещал Академию изящных искусств и, как бы развивая фантастический мотив новелл из сборника «Иересиарх и К0», зарабатывал себе на жизнь, выступая в роли медиума во время спиритических сеансов. Пристрастившись в студенческие годы к дешевой метафизике «вертящихся столиков», Купка впоследствии перешел к более серьезным попыткам «постижения абсолюта», а последний период его жизни характеризуется уже полным отходом от материальной действительности. Чтобы объяснить некоторые черты характера Купки, следует напомнить о исключительной добросовестности и трудолюбии художника, которые даже побудили его во время работы над иллюстрациями к «Песне песней» изучить древнееврейский язык.
Художники из Пюто сделали местом своих сборищ мастерскую Жака Виллона. Виллон любил выпить, любил горячие теоретические споры об искусстве, он ввел в обиход позаимствованный у теоретиков Возрождения термин «золотое сечение». В Пюто бывал Глез, пожалуй, один из самых скучных спорщиков в лагере кубизма, автор «Портрета Нейраля», о котором мы уже говорили выше; он вместе с Дюамелем и Вильдраком основал литературную группу «Кретейское аббатство»; проездом заглядывали туда Лафрене и Леже, наведывался в Пюто и Пикабиа, однако очень скоро ему приелись тамошние сборища. Всем им уделил место Аполлинер в своих «Размышлениях».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Встреча с таким художником, как Дюшан, не могла не потрясти Аполлинера. Дюшан был известен как автор «Обнаженного, спускающегося по лестнице», и лишь после смерти поэта художник был признан одним из отцов сюрреализма; он деформировал обычные предметы, называя это «рэди мэд», ему принадлежит «Джоконда с усами», Зал дождя на выставке сюрреалистов, а для близких друзей и поклонников завел переносные музеи-чемоданы, где хранились его произведения, Когда читаешь уверения художников, переживших Аполлинера, в том, что он, «конечно, был бы с нами, с дадаистами, если бы не умер», или «был бы с нами, с сюрреалистами», невольно вспоминается судьба Марселя Дюшана, поражавшего сочетанием пафоса, подвижничества и гениальной фантазии, Марселя Дюшана, беспокойного и щедрого художника, но вызывающего порою протест своей не знающей границ издевкой и духом разрушения,— и тогда не без тревоги думаешь над утверждением «Аполлинер был бы с нами». Однако большинство тех, кто знал послевоенные высказывания поэта, особенно текст доклада «Новые веяния и поэты», говорят иное: «Он возвращался к классицизму, он сжился бы с ним».
К счастью, не нам делать за него выбор.
Аполлинер подружился с Франсисом Пикабиа, ставшим впоследствии сторонником Дюшана. Гийом испытывал слабость к Пикабиа, его поражали эксцентричные выходки этого капризного и переменчивого соратника Дюшана, который благодаря своему богатству мог позволить себе вести роскошный образ жизни, недоступный тогдашним представителям богемы, но и не будивший ни в ком зависти. Эта буйная молодежь умела трудиться во славу своего искусства и, несмотря на внешнюю беспечность, кровно была ему привержена, ей незачем было играть в скептиков или равнодушных. В живописи Пикабиа, особенно в одной из его ранних работ «Процессия в Севилье», обнаруживалась тенденция к абстракции. Но то, что у других было плодом серьезного труда, иногда блестящих, а иногда неуклюжих и вымученных, но, как правило, самостоятельных теорий, добытых потом и кровью, неудобоваримых и требующих бесчисленных корректив, возникало у Пикабиа стихийно, в беспечном порыве, без усилий. Вот почему перед полотном своего нового друга, названным «Каучук», Аполлинер стоял в некотором замешательстве. Его знания и интуиция, несомненно проявившиеся еще при знакомстве с творчеством Анри Руссо и Фернана Леже, сказались теперь ясно и недвусмысленно. Если недавно он еще колебался перед полотнами Делоне, то теперь он уже твердо знал: Пикабиа предает действительность ради своих сомнительных пристрастий, его собственные картины обращаются против него же, иллюзорностью своего существования они свидетельствуют против творца. Пикабиа был единственным, которого Аполлинер позволил себе подвергнуть в своих «Кубистах» суровой, хотя и дружеской критике: надо было, пока не поздно, наставить талантливого испанца на путь истинный.
Теоретикам по призванию, например, таким, как Делоне, самый стиль высказываний Аполлинера — высказываний поэта об искусстве — пришелся не по вкусу. Наблюдая усиливавшийся раскол в лагере кубистов, где возникали различные течения, где выступали группами и в одиночку, Аполлинер пытался сплотить кубистов; он инстинктивно чувствовал, что единство облегчит принятие новаторского течения публикой, которая все больше терялась среди нагромождения манифестов и программ. Однако Делоне коробила склонность Аполлинера к изобретению различных терминов, вроде «кубизм физический», «кубизм инстинктивный»... не нравился Делоне и термин «орфический кубизм», или «орфизм», которым Аполлинер определял свою собственную позицию. Все это Делоне обзывал литературщиной. И все же «орфизм» вошел в историю искусства, к нему причислили и Купку, так сказать, по аналогии. А сам Аполлинер продолжал неустанно знакомить публику с новым искусством.
Купка был интересной фигурой. Аполлинер, который не чурался художников из группы Пюто, представлявшей наиболее доктринерскую часть даже среди завзятых кубистов, заглядывал нередко и в мастерскую Купки, обитавшего в Пюто. Однако в первой части «Эстетических размышлений» о чешском художнике не упоминается вовсе; что касается второй части этой работы, где предполагалось уделить место всем новаторам, не попавшим в первую, то она вообще не успела появиться в свет. С Купкой Аполлинер, вероятно, беседовал о Праге, единственной славянской столице, с которой ему довелось познакомиться во время своих юношеских скитаний по тогдашней Австро-Венгрии. Купка в Праге посещал Академию изящных искусств и, как бы развивая фантастический мотив новелл из сборника «Иересиарх и К0», зарабатывал себе на жизнь, выступая в роли медиума во время спиритических сеансов. Пристрастившись в студенческие годы к дешевой метафизике «вертящихся столиков», Купка впоследствии перешел к более серьезным попыткам «постижения абсолюта», а последний период его жизни характеризуется уже полным отходом от материальной действительности. Чтобы объяснить некоторые черты характера Купки, следует напомнить о исключительной добросовестности и трудолюбии художника, которые даже побудили его во время работы над иллюстрациями к «Песне песней» изучить древнееврейский язык.
Художники из Пюто сделали местом своих сборищ мастерскую Жака Виллона. Виллон любил выпить, любил горячие теоретические споры об искусстве, он ввел в обиход позаимствованный у теоретиков Возрождения термин «золотое сечение». В Пюто бывал Глез, пожалуй, один из самых скучных спорщиков в лагере кубизма, автор «Портрета Нейраля», о котором мы уже говорили выше; он вместе с Дюамелем и Вильдраком основал литературную группу «Кретейское аббатство»; проездом заглядывали туда Лафрене и Леже, наведывался в Пюто и Пикабиа, однако очень скоро ему приелись тамошние сборища. Всем им уделил место Аполлинер в своих «Размышлениях».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79