Это развлекает его так же, как рыбная ловля... Учтем; что если он не умрет, то все, что он написал, будет выглядеть нелепо, но повторяем, он пишет не в горячке. Он оставил такие чудесные вещи на земле и уходит в истинном апофеозе. (Одна мелочь: просьба к Валлету забрать причитающуюся сумму за подписку, если там еще осталось, тогда я смогу в завещании «отписать» вам мой портрет, во-вторых Трипод1,— для чего он моей сестре? Разумеется, выплатив остаток за «Пантагрюэля» или другие вещи.) Как говорил на смертном одре Сократ Ксенофонту: «Помни, что мы должны Эскулапу петуха». (Я желаю, ради моей чести, чтобы Валлет приоделся на деньги от моих старых писаний!)
А теперь, о мадам, Вы, которая происходите от великих испанских инквизиторов, тот, который по матери является последним из Дорсе (и это не бред, у меня есть дворянские грамоты), позволит себе напомнить Вам свой девиз:—не пробуй ничего или иди до конца. Я иду туда, мадам Рашильд. (Всегда лояльный просит мадам, чтобы она за него молилась: может быть, его спасет качество молитвы... но он вооружен против вечности и не боится ее.)
Между прочим: вчера я продиктовал сестре подробный план «Драконши». Это несомненно милая книжка.
Как было бы хорошо, если бы писатель, которым я восхищаюсь больше всех на свете, взялся бы за нее, используя по своему усмотрению то, что уже сделано и закончил или сам по себе или как посмертный совместный труд. В случае согласия сестра пришлет Вам рукопись на три четверти готовую, толстую папку заметок и план ее.
Папаша Юбю побрился, велел на всякий случай приготовить светло-сиреневую рубашку. Он уйдет в цветах «Меркюр де Франс» и отправится в путешествие все еще полный неудовлетворенного любопытства.
Предчувствие говорит ему, что случится это сегодня в пять. Если он ошибается, то будет смешон, призраки всегда смешны.
А теперь папаша Юбю, который не обворовал своего покоя, попытается заснуть. Он верит, что мозг, распадаясь, работает и после смерти и что рай создают мечты. Папаша Юбю — если так случится, а он очень хотел бы вернуться в Трипод — заснет, может быть, навсегда.
Альфред Жарри
Письмо это, продиктованное вчера, является дубликатом, но я наказал, чтобы его отправили Вам потом, так же как мое кольцо, если Вы ничего не имеете против.
А. Ж.
Вскрыл письмо. Пришел доктор и надеется, что спасе г меня.
Л. Ж.»
Он ошибся: смерть, подготовленная со всем церемониалом, только несколько преждевременно, явилась, годом позже, на сей раз уже без всех принятых по сему случаю мер. Проситель довольствовался зубочисткой. Так, видимо, умирают в религиозной, суеверной, открытой вечным ветрам и океану Бретани, где он писал это патетическое письмо, и совсем иначе в столице мира, где абсент, эфир, одиночество и слава вперемешку с унижениями заполняют страшные утра и глухие вечера папаши Юбю. Столь желанный отъезд из Лаваля в Париж прошел под знаком необычайной приметы, напоминающей предзнаменования, исходящие от самой природы, немецких романтиков и героев Эдгара Аллана По:
«В старой башне аббатисы бабочка-сфинкс с мертвой головой — стуком в стекло назначила ему час отъезда в Париж, каковой он так жаждал еще увидеть»,— пишет, видимо впадая в стиль брата и бретанскую грусть, сестра Альфреда Жарри. Париж отнял у него последние силы. Когда однажды, уговорившись со своим другом доктором Сальта, он не является на свидание и не присылает на другой день обычного письма с извинением, встревоженный Сальта, зная состояние его здоровья и пунктуальность, решает посетить его вместе с Валлетом. Стук в дверь долго остается безответным, наконец из глубины доносится голос Жарри: «Войдите»,— после чего наступает снова долгая тишина. Дверь заперта на ключ, тогда Валлет предлагает пойти за слесарем. «Это будет разумно»,— откликается Жарри. Выломав дверь, они находят Жарри почти без сознания, в ужасной грязи, с парализованными ногами. По дороге в больницу Шарите Жарри сокрушается, теперь уже в последний раз, что у него нет средств заплатить за свое содержание в больнице.
Умирает он в день Всех Святых. Как сказал кто-то из острословов: «с присущей ему пунктуальностью».
Спустя некоторое время Аполлинер включит Жарри в свои «Колоритные современники» и похороны его опишет как церемонию, на которой не было ни слез, ни рыданий. Потому что и этого требовало единство стиля, характерное для жизни папаши Юбю. Уход этого необычного компаньона лишил артистическую среду фигуры большого гротескного масштаба, правда, живет миф, стиль жизни Жарри оставляет след в среде его приверженцев, учеников и друзей. Когда Пикассо отстреливается от назойливых немецких почитателей, он сам, может быть, не сознает, что следует примеру обожаемого Жарри.
Великолепный креольский бородач Амбруаз Воллар, которого Пикассо увековечил на одной из своих первых кубистских картин, словно бога-отца, возникающего из геометрических кристаллов, сохранил на всю жизнь религиозное почтение к Жарри: этот веселый гурман и великолепныи рассказчик, принимающий самых интересных людей Парижа в погребке под магазином, где поглощали пикантные восточные блюда, запивая хорошим вином, насквозь оказался зараженным ядом неверия в серьезность житейских условностей. И хотя это не помешало Воллару оставаться почтенным и, но мере возрастающего состояния, все более почтенным членом общества, именно уроки великого учителя издевок мешали ему наслаждаться успехом по-настоящему. Его книга «Воплощение папаши Юбю», являющаяся как бы продолжением учения мэтра, упоминается наряду с книгой воспоминаний в любой биографии этого великого торговца картинами, сердце которого наполняла без остатка любовь к двум гениальным художникам: Сезанну и Жарри. Те, кто знал Воллара в период ожидания удачи, когда полотна Сезанна еще лежали грудами в служебном помещении магазинчика на улице Лафитт, а вытаскивали их исключительно для того, чтобы показать бедным любителям мэтра из Экса, преимущественно художникам— все с какой-то сокрушенностью и страхом вспоминают долгие часы тоски, которая накатывала на Воллара. В. этой тоскующей позе он и вошел в историю: распятый на двери магазина, упершись руками в притолоку, с лицом, расплющенным о стекло, он ухитрялся стоять часами, мрачный, не видящий никого, но отчетливо видимый с улицы. Никто тогда не осмеливался остановиться перед магазином, потому что поза эта не сулила ничего доброго. Когда читаешь подобные описания, трудно отделаться от мысли, что именно эта наполненная ностальгией часть личности Воллара главным образом и связала себя тайным союзом с папашей Юбю.
Какую роль сыграл Жарри в жизни Аполлинера? Это была личность, словно со сцены вошедшая в жизнь с хорошо расписанными мизансценами роли, подходящей для всех случаев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
А теперь, о мадам, Вы, которая происходите от великих испанских инквизиторов, тот, который по матери является последним из Дорсе (и это не бред, у меня есть дворянские грамоты), позволит себе напомнить Вам свой девиз:—не пробуй ничего или иди до конца. Я иду туда, мадам Рашильд. (Всегда лояльный просит мадам, чтобы она за него молилась: может быть, его спасет качество молитвы... но он вооружен против вечности и не боится ее.)
Между прочим: вчера я продиктовал сестре подробный план «Драконши». Это несомненно милая книжка.
Как было бы хорошо, если бы писатель, которым я восхищаюсь больше всех на свете, взялся бы за нее, используя по своему усмотрению то, что уже сделано и закончил или сам по себе или как посмертный совместный труд. В случае согласия сестра пришлет Вам рукопись на три четверти готовую, толстую папку заметок и план ее.
Папаша Юбю побрился, велел на всякий случай приготовить светло-сиреневую рубашку. Он уйдет в цветах «Меркюр де Франс» и отправится в путешествие все еще полный неудовлетворенного любопытства.
Предчувствие говорит ему, что случится это сегодня в пять. Если он ошибается, то будет смешон, призраки всегда смешны.
А теперь папаша Юбю, который не обворовал своего покоя, попытается заснуть. Он верит, что мозг, распадаясь, работает и после смерти и что рай создают мечты. Папаша Юбю — если так случится, а он очень хотел бы вернуться в Трипод — заснет, может быть, навсегда.
Альфред Жарри
Письмо это, продиктованное вчера, является дубликатом, но я наказал, чтобы его отправили Вам потом, так же как мое кольцо, если Вы ничего не имеете против.
А. Ж.
Вскрыл письмо. Пришел доктор и надеется, что спасе г меня.
Л. Ж.»
Он ошибся: смерть, подготовленная со всем церемониалом, только несколько преждевременно, явилась, годом позже, на сей раз уже без всех принятых по сему случаю мер. Проситель довольствовался зубочисткой. Так, видимо, умирают в религиозной, суеверной, открытой вечным ветрам и океану Бретани, где он писал это патетическое письмо, и совсем иначе в столице мира, где абсент, эфир, одиночество и слава вперемешку с унижениями заполняют страшные утра и глухие вечера папаши Юбю. Столь желанный отъезд из Лаваля в Париж прошел под знаком необычайной приметы, напоминающей предзнаменования, исходящие от самой природы, немецких романтиков и героев Эдгара Аллана По:
«В старой башне аббатисы бабочка-сфинкс с мертвой головой — стуком в стекло назначила ему час отъезда в Париж, каковой он так жаждал еще увидеть»,— пишет, видимо впадая в стиль брата и бретанскую грусть, сестра Альфреда Жарри. Париж отнял у него последние силы. Когда однажды, уговорившись со своим другом доктором Сальта, он не является на свидание и не присылает на другой день обычного письма с извинением, встревоженный Сальта, зная состояние его здоровья и пунктуальность, решает посетить его вместе с Валлетом. Стук в дверь долго остается безответным, наконец из глубины доносится голос Жарри: «Войдите»,— после чего наступает снова долгая тишина. Дверь заперта на ключ, тогда Валлет предлагает пойти за слесарем. «Это будет разумно»,— откликается Жарри. Выломав дверь, они находят Жарри почти без сознания, в ужасной грязи, с парализованными ногами. По дороге в больницу Шарите Жарри сокрушается, теперь уже в последний раз, что у него нет средств заплатить за свое содержание в больнице.
Умирает он в день Всех Святых. Как сказал кто-то из острословов: «с присущей ему пунктуальностью».
Спустя некоторое время Аполлинер включит Жарри в свои «Колоритные современники» и похороны его опишет как церемонию, на которой не было ни слез, ни рыданий. Потому что и этого требовало единство стиля, характерное для жизни папаши Юбю. Уход этого необычного компаньона лишил артистическую среду фигуры большого гротескного масштаба, правда, живет миф, стиль жизни Жарри оставляет след в среде его приверженцев, учеников и друзей. Когда Пикассо отстреливается от назойливых немецких почитателей, он сам, может быть, не сознает, что следует примеру обожаемого Жарри.
Великолепный креольский бородач Амбруаз Воллар, которого Пикассо увековечил на одной из своих первых кубистских картин, словно бога-отца, возникающего из геометрических кристаллов, сохранил на всю жизнь религиозное почтение к Жарри: этот веселый гурман и великолепныи рассказчик, принимающий самых интересных людей Парижа в погребке под магазином, где поглощали пикантные восточные блюда, запивая хорошим вином, насквозь оказался зараженным ядом неверия в серьезность житейских условностей. И хотя это не помешало Воллару оставаться почтенным и, но мере возрастающего состояния, все более почтенным членом общества, именно уроки великого учителя издевок мешали ему наслаждаться успехом по-настоящему. Его книга «Воплощение папаши Юбю», являющаяся как бы продолжением учения мэтра, упоминается наряду с книгой воспоминаний в любой биографии этого великого торговца картинами, сердце которого наполняла без остатка любовь к двум гениальным художникам: Сезанну и Жарри. Те, кто знал Воллара в период ожидания удачи, когда полотна Сезанна еще лежали грудами в служебном помещении магазинчика на улице Лафитт, а вытаскивали их исключительно для того, чтобы показать бедным любителям мэтра из Экса, преимущественно художникам— все с какой-то сокрушенностью и страхом вспоминают долгие часы тоски, которая накатывала на Воллара. В. этой тоскующей позе он и вошел в историю: распятый на двери магазина, упершись руками в притолоку, с лицом, расплющенным о стекло, он ухитрялся стоять часами, мрачный, не видящий никого, но отчетливо видимый с улицы. Никто тогда не осмеливался остановиться перед магазином, потому что поза эта не сулила ничего доброго. Когда читаешь подобные описания, трудно отделаться от мысли, что именно эта наполненная ностальгией часть личности Воллара главным образом и связала себя тайным союзом с папашей Юбю.
Какую роль сыграл Жарри в жизни Аполлинера? Это была личность, словно со сцены вошедшая в жизнь с хорошо расписанными мизансценами роли, подходящей для всех случаев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79