Не нравилось ей и происхождение поэта: чужестранец, а к тому же еще и незаконнорожденный. Мадам Лорансен вполне хватало и того, что ее собственная дочь — плод незаконной любви, незачем, думала она, еще отягощать и без того сомнительную ситуацию.
Столько было материнских трудов и забот и все, оказывается, ради того, чтобы ее славная, умненькая девочка покатилась по наклонной плоскости... Эти южане такие переменчивые, несолидные... Нет, мадам Лорансен не считает себя вправе доверять этому добродушному толстяку, а уж о друзьях, которых он приводит в дом, и подавно говорить нечего. Скандал с «Джокондой» — хотя все и обошлось благополучно — подтверждал самые худшие предположения,— не станут зря сажать честных людей в тюрьму за кражу.
Так в простоте душевной рассуждала мать Мари. Кстати, насчет друзей Гийома мадам Лорансен сходится во мнениях с мадам Костровицкой. Дело в том, что и мать Аполлинера недолюбливала Мари, да и всех вообще близких друзей сына. Аполлинер делает еще одну попытку: приводит к матери Андре Бийи, уж он-то должен ей понравиться — такой спокойный, выдержанный, вежливый. К несчастью, они опоздали на обед, и мадам устраивает сыну довольно шумную сцену. Бийи поворачивается и хочет немедленно покинуть дом, но Аполлинер удерживает его, а мадам Костровицкая, прочитав им обоим нотацию, все же подала гостям роскошный обед со множеством блюд, непрерывно потчевала их, вела себя как подобает радушной хозяйке: «Дама вполне интеллигентная, сразу чувствуется порода,— делится своими впечатлениями Андре Бийи.— Но как непохожа она на наших французских матерей! С Гийомом она обращается как с маленьким мальчиком, впрочем с ним действительно хватает хлопот. Она неплохая женщина, даже по-своему добра, во всяком случае, квартира похожа на нее... Представьте себе пригородную виллу, у входа в сад гостя встречают два огромных датских дога, спаниель и фокстерьер. В доме полное смешение стилей. Пуфы времен Второй империи соседствуют с креслами в стиле Эдуарда VII, алжирские ткани, которыми затянута гостиная, могли бы украсить вход в шатер Абд-эль-Кадера. На всем лежит легкий слой пыли. В красивом кабинете флорентийского стиля — огромный самовар. Италия, Россия... Но сама Костровицкая изъясняется на безукоризненном французском языке».
По всему видно, что встречи эти, хитроумно задуманные Аполлинером, не достигли цели. Гийом гордился своей матерью. Ему хотелось показать ее своим друзьям, похвалиться оригинальностью, даже происхождением, невыносимо барскими манерами, в которых сказывались и потуги на аристократизм, и прошлое куртизанки, привыкшей жить не по средствам. Многолетний друг матери Вейль — щуплый господин, моложе ее лет на десять, преданный ей душой и телом, выглядел куда менее представительно. Кстати сказать, можно как угодно варьировать тему отношений Аполлинера и Вейля, но домысел останется домыслом.
Как Аполлинер, так и его друзья... За исключением Макса Жакоба, позволившего себе в публичном выступлении язвительно намекнуть на отцовство Вейля, хранят на сей счет полное молчание.
Единственными друзьями Аполлинера, к которым мадам Костровицкая в общем благоволила, были упоминавшийся выше датчанин Мадсен, человек состоятельный, не лишенный воображения, но по стилю жизни далекий от общепризнанных норм и Туссен-Люка — юрист, не спеша делавший административную карьеру. Со времен «Джоконды», когда, как мы помним, Туссен-Люка оказал Аполлинеру важную услугу, их дружба возобновилась. Началась она еще в школе, а затем оборвалась надолго. По выходе Гийома из тюрьмы его мать направила адвокату благодарственное письмо — один из редких документов аполлинерианы, в котором слышится голос матери, не заглушаемый посторонними комментариями. Письмо это, сохранившееся в бумагах Туссен-Люка, датировано 14 сентября 1911 года, то есть было написано через два дня после выхода Аполлинера из каземата Сантэ:
«Дорогой мсье Люка,
Не знаю, как и благодарить Вас за то, что Вы сделали для моего сына в постигшем нас несчастье. Мне известно, каких усилий стоило Вам свидание с Вильгельмом, как Вы стремились помочь ему советом и участливым словом. Я тронута тем, что Вы написали в газетах о Вильгельме, как нельзя лучше Вы доказали этим благородство своего сердца. Я, впрочем, всегда считала Вас хорошим мальчиком и настоящим другом Вильгельма, и все же, как вижу теперь, я Вас недооценивала. Вы, конечно, знаете, что Вильгельм теперь не очень меня слушается, он ведь взрослый мужчина, я надеюсь, что хоть Вы сумеете оказать на него влияние; пожалуйста, отругайте его хорошенько за его дурную компанию.
Я не раз спрашивала Вильгельма, почему он не встречается с Вами чаще, он объясняет это тем, что Вы живете далеко друг от друга. Я уже было подумала, что вы поссорились из-за какого-нибудь пустяка, но потом узнала от Альбера, что Вам не нравится окружение Вильгельма, и, по-моему, Вы совершенно правы.
Вероятно, Вы знаете, что я продала дом и переехала теперь в Шату неподалеку от вокзала. Мы еще не устроились как следует, в гостиной пока беспорядок, ковры не постланы.
Я откладывала все дела до осени, ждала, когда спадет жара».
В заключительных строках Анжелика приглашала Туссен-Люка провести в Шату любое воскресенье; письмо подписано: Ольга де Костровицки.
Раз уж зашел разговор о семье Аполлинера, скажем, что брат Гийома Альбер чувствовал себя неловко среди парижских знакомых после той неприятной огласки, какую получило имя Костровицких. Ему казалось, что он главная жертва дурной славы своего брата, как единственный мужчина в семье, носящий ту же фамилию; сам поэт пользовался псевдонимом. В банке, где работал Альбер, история с пропажей «Джоконды» наделала много шуму, к скромному служащему стали внимательнее приглядываться, и то сказать, нехорошо банковскому чиновнику носить имя, заслуженно или незаслуженно соединенное с наиболее сенсационной кражей XX века. Поэтому, когда выяснилось, что Альбер Костровицкий может получить прилично оплачиваемое место в одном из мексиканских банков, он не стал раздумывать, сел на корабль и отплыл за океан. Вот уже второй после Анни близкий Гийому человек из-за него отправлялся, можно сказать, на край света, откуда Альберу не суждено было вернуться, как не вернулась и Анни Плейден.
Аполлинер болезненно воспринял отъезд брата. Пусть даже у них было мало общего, а все же в течение многих лет судьба связывала их: вместе они ходили в одну и ту же школу, вместе бежали из пансиона в Ставло, вместе бродили в поисках заработка по чужому Парижу. Житейские тяготы, иностранное происхождение — все было у них общее. Но Аполлинер сравнительно рано оторвался от домашнего очага и начал вести жизнь по-своему, ни в чем не следуя наставлениям матери, равно как и советам уравновешенного и послушного матери Альбера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Столько было материнских трудов и забот и все, оказывается, ради того, чтобы ее славная, умненькая девочка покатилась по наклонной плоскости... Эти южане такие переменчивые, несолидные... Нет, мадам Лорансен не считает себя вправе доверять этому добродушному толстяку, а уж о друзьях, которых он приводит в дом, и подавно говорить нечего. Скандал с «Джокондой» — хотя все и обошлось благополучно — подтверждал самые худшие предположения,— не станут зря сажать честных людей в тюрьму за кражу.
Так в простоте душевной рассуждала мать Мари. Кстати, насчет друзей Гийома мадам Лорансен сходится во мнениях с мадам Костровицкой. Дело в том, что и мать Аполлинера недолюбливала Мари, да и всех вообще близких друзей сына. Аполлинер делает еще одну попытку: приводит к матери Андре Бийи, уж он-то должен ей понравиться — такой спокойный, выдержанный, вежливый. К несчастью, они опоздали на обед, и мадам устраивает сыну довольно шумную сцену. Бийи поворачивается и хочет немедленно покинуть дом, но Аполлинер удерживает его, а мадам Костровицкая, прочитав им обоим нотацию, все же подала гостям роскошный обед со множеством блюд, непрерывно потчевала их, вела себя как подобает радушной хозяйке: «Дама вполне интеллигентная, сразу чувствуется порода,— делится своими впечатлениями Андре Бийи.— Но как непохожа она на наших французских матерей! С Гийомом она обращается как с маленьким мальчиком, впрочем с ним действительно хватает хлопот. Она неплохая женщина, даже по-своему добра, во всяком случае, квартира похожа на нее... Представьте себе пригородную виллу, у входа в сад гостя встречают два огромных датских дога, спаниель и фокстерьер. В доме полное смешение стилей. Пуфы времен Второй империи соседствуют с креслами в стиле Эдуарда VII, алжирские ткани, которыми затянута гостиная, могли бы украсить вход в шатер Абд-эль-Кадера. На всем лежит легкий слой пыли. В красивом кабинете флорентийского стиля — огромный самовар. Италия, Россия... Но сама Костровицкая изъясняется на безукоризненном французском языке».
По всему видно, что встречи эти, хитроумно задуманные Аполлинером, не достигли цели. Гийом гордился своей матерью. Ему хотелось показать ее своим друзьям, похвалиться оригинальностью, даже происхождением, невыносимо барскими манерами, в которых сказывались и потуги на аристократизм, и прошлое куртизанки, привыкшей жить не по средствам. Многолетний друг матери Вейль — щуплый господин, моложе ее лет на десять, преданный ей душой и телом, выглядел куда менее представительно. Кстати сказать, можно как угодно варьировать тему отношений Аполлинера и Вейля, но домысел останется домыслом.
Как Аполлинер, так и его друзья... За исключением Макса Жакоба, позволившего себе в публичном выступлении язвительно намекнуть на отцовство Вейля, хранят на сей счет полное молчание.
Единственными друзьями Аполлинера, к которым мадам Костровицкая в общем благоволила, были упоминавшийся выше датчанин Мадсен, человек состоятельный, не лишенный воображения, но по стилю жизни далекий от общепризнанных норм и Туссен-Люка — юрист, не спеша делавший административную карьеру. Со времен «Джоконды», когда, как мы помним, Туссен-Люка оказал Аполлинеру важную услугу, их дружба возобновилась. Началась она еще в школе, а затем оборвалась надолго. По выходе Гийома из тюрьмы его мать направила адвокату благодарственное письмо — один из редких документов аполлинерианы, в котором слышится голос матери, не заглушаемый посторонними комментариями. Письмо это, сохранившееся в бумагах Туссен-Люка, датировано 14 сентября 1911 года, то есть было написано через два дня после выхода Аполлинера из каземата Сантэ:
«Дорогой мсье Люка,
Не знаю, как и благодарить Вас за то, что Вы сделали для моего сына в постигшем нас несчастье. Мне известно, каких усилий стоило Вам свидание с Вильгельмом, как Вы стремились помочь ему советом и участливым словом. Я тронута тем, что Вы написали в газетах о Вильгельме, как нельзя лучше Вы доказали этим благородство своего сердца. Я, впрочем, всегда считала Вас хорошим мальчиком и настоящим другом Вильгельма, и все же, как вижу теперь, я Вас недооценивала. Вы, конечно, знаете, что Вильгельм теперь не очень меня слушается, он ведь взрослый мужчина, я надеюсь, что хоть Вы сумеете оказать на него влияние; пожалуйста, отругайте его хорошенько за его дурную компанию.
Я не раз спрашивала Вильгельма, почему он не встречается с Вами чаще, он объясняет это тем, что Вы живете далеко друг от друга. Я уже было подумала, что вы поссорились из-за какого-нибудь пустяка, но потом узнала от Альбера, что Вам не нравится окружение Вильгельма, и, по-моему, Вы совершенно правы.
Вероятно, Вы знаете, что я продала дом и переехала теперь в Шату неподалеку от вокзала. Мы еще не устроились как следует, в гостиной пока беспорядок, ковры не постланы.
Я откладывала все дела до осени, ждала, когда спадет жара».
В заключительных строках Анжелика приглашала Туссен-Люка провести в Шату любое воскресенье; письмо подписано: Ольга де Костровицки.
Раз уж зашел разговор о семье Аполлинера, скажем, что брат Гийома Альбер чувствовал себя неловко среди парижских знакомых после той неприятной огласки, какую получило имя Костровицких. Ему казалось, что он главная жертва дурной славы своего брата, как единственный мужчина в семье, носящий ту же фамилию; сам поэт пользовался псевдонимом. В банке, где работал Альбер, история с пропажей «Джоконды» наделала много шуму, к скромному служащему стали внимательнее приглядываться, и то сказать, нехорошо банковскому чиновнику носить имя, заслуженно или незаслуженно соединенное с наиболее сенсационной кражей XX века. Поэтому, когда выяснилось, что Альбер Костровицкий может получить прилично оплачиваемое место в одном из мексиканских банков, он не стал раздумывать, сел на корабль и отплыл за океан. Вот уже второй после Анни близкий Гийому человек из-за него отправлялся, можно сказать, на край света, откуда Альберу не суждено было вернуться, как не вернулась и Анни Плейден.
Аполлинер болезненно воспринял отъезд брата. Пусть даже у них было мало общего, а все же в течение многих лет судьба связывала их: вместе они ходили в одну и ту же школу, вместе бежали из пансиона в Ставло, вместе бродили в поисках заработка по чужому Парижу. Житейские тяготы, иностранное происхождение — все было у них общее. Но Аполлинер сравнительно рано оторвался от домашнего очага и начал вести жизнь по-своему, ни в чем не следуя наставлениям матери, равно как и советам уравновешенного и послушного матери Альбера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79