Несмотря на бедность, жизнь эта кажется ему великолепной, и он ни за какие блага земные не отдал бы всего обилия свободного времени, которым может распоряжаться в этом необычном городе. Он разглядывает выставки торговцев картинами на улице Лафит, где ему больше всего нравятся пейзажи с настроением Лебуржа, представляющие Сену в тумане, часами гуляет в Люксембургском саду, где полно таких же, как он, любителей искусства, мечтающих попасть на действительную литературную службу. Они посиживают группками на железных стульчиках, читая стихи Верлена, те, что посмелее— Малларме. Только при виде старушки, взимающей плату за стулья, поднимаются с достоинством, хотя и несколько поспешно, как раз вовремя, чтобы уклониться от покупки билетика. Молодежь эта не грешит ни упитанностью, ни чрезмерной опрятностью, тем не менее одежда ее выдержана хоть и в небрежных, но приличных буржуазных нормах. Молодой Бийи даже отличается здесь некоторой элегантностью. Этот известный ныне писатель и член Гонкуровской академии и сейчас с умилением вспоминает свою жемчужно-серую визитку и черный жилет с серебряными пуговками. Парижские во многих отношениях напоминают Доде, прибывшего в столицу с планами, тот же скромный тон и привлекательная застенчивость. Но молодой Бийи что эти сентиментальные пижоны в аду и встречи желторотых заморышей, сутулящих декадентский манер, это уже устарелый стиль — это лишь обочина литературной жизни, вечных школяров, кандидатов в литературный перепой, ничего больше. Он не хочет оставаться среди них, по пока еще не знает, где его место. Метерлинк, Анри де Ренье или Малларме — это высокий Парнас, это уже история литературы и катехизис для молодого поэта, Верлен — это ужас изломавшей себя жизни, готовая биография для цикла «Проклятые поэты»,— молодой амьенец с легкой дрожью и одновременно с мягким сочувствием слушает истории из жизни бедного Лелиана. Но как мало это касается его лично! Его вполне приличная визитка не гармонирует с этим гениальным беспорядком. Дошли до него слухи, что на Монмартре колобродит какая-то вольная немытая богема, еще не видя ее, он уже чувствует к ней инстинктивную неприязнь, присущую натуре упорядоченной, не любящей чрезмерного риска. В кафе «Солей Ор» привели его поэтические чувства. Здесь читают стихи, здесь собираются молодые поэты, уже получившие первое крещение в печати.
Те, кому повезло. Везение — чудесное слово Бийи жаждет его всеми силами своего двадцатилетнего существа.
Мы смотрим на эту старомодную картинку с умилением, которое вызывает отдаленность в пятьдесят лет. Тысяча девятьсот третий год. Неужели и впрямь такими старомодными были эти молодые люди?
Не следует слишком доверять дагерротипам. Старомодная фотография с воспитанником Амьенского коллежа смешит нас, от нее веет духом старых семейных альбомов. Но вот из-за какой-то страницы высовывается короткая мускулистая нога в резиновой туфле и ловким пинком прямо в нос сваливает нас наземь. Это представляется потомству Альфред Жарри, автор «Подвигов и мнений доктора Фаустроля» («книга, которая появится, когда автор достигнет возраста, позволяющего ему понять ее»). Устремленный в нашу сторону тайфун тогдашнего молодого искусства, творимого двадцати и двадцатипятилетками, еще недавно был достаточно силен, чтобы сбросить с моста первого попавшегося прохожего, а среди группки случайных зрителей, загнанных в какую-нибудь авангардную галерею искусств, вызывать смятение и переполох.
Два юнца за столиком, к которому робко присел Анд-ре Бийи, это начинающий скульптор Деникер и поэт Андре Сальмон, присоединится к ним позже и Альфред Жарри, потом он неожиданно исчезнет на час-другой снова появится, чтобы утащить Аполлинера на бесконечную прогулку по городу до рассвета. Тем временем на эстраде появляется Поль Фор, поэт уже известный и немолодой среди этой банды мальчишек, недавно ему перевалило за тридцать, и он уже сделал недурную карьеру: восемнадцатилетним мальцом был одним из создателей экспериментального театра символистов «Театр Ар», представляющего творчество Метерлинка, Рембо, По, Жюль Лафорга, Малларме... и царя Соломона в репертуаре «Песни песней», во время исполнения которой в зале разбрызгивали разные одеколоны и духи, потом основал журнал «Ливр д'Ар», где сотрудничали величайшие знаменитости того времени, а среди них—Шарль Герен, Вилье де Лиль-Адан, Верлен, Малларме, Ла-форг, Рене Гиль, Альбер Самен, молодой Франсис Жамм и много других, столь же звучных имен. Поразительно: еще недавно этот привлекательный бард, автор «Французских баллад», находился на далеко выступавшем на мысе поэтического полуострова, кажется, что символисты только что развесили свои искусственные луны на небе Бельгии и Франции,— и вот уже под боком у них разводят яркие костры другие кочевники искусства, куда менее учтивые, куда более беззастенчивые и агрессивные.
После громких аплодисментов. Которыми собравшиеся провожают чтение Поля Фора, подкрепляемое изящной жестикуляцией, где не последнюю роль играет черная пелерина и рембрандтовская широкополая шляпа, на возвышение поднимается Аполлинер, он один из молодых, который уже обратил на себя внимание стихами в «Ла ревю бланш» и «Л'Эропеэн». Несмотря на то что ему всего двадцать три года, выглядит он ненамного моложе своего предшественника. Среднего роста, грузный, крепко сложенный, в английском твидовом костюме, уже вполне в стиле двадцатого века, который он носит с элегантной небрежностью, руки пухлые, белые и изящные. Когда он тяжело опирается одной рукой о фортепиано и вполоборота к степе, закрыв глаза, начинает читать свои стихи, в первую минуту монотонность его декламации отталкивает и кажется трудно выносимой, она утомляет и требует сосредоточенности, предельно интимна. Но эта бедность средств притягивает, увлекает, чувственно мобилизует, делая лиризм слова более нагим и пронзительным. Побледневшее яйцеобразное лицо, с черными запятыми бровей, тяжелыми веками, маленьким ртом длинным носом, чуточку дегенеративное лицо гениального мальчика привлекает внимание, приказывает замолчать галдящему залу.
Глядели женщины, заполонив обрыв,
На май, на дивный май, что плыл по Рейну в лодке.
Но лодка уплыла; печалуйтесь, красотки!
И кто довел до слез толпу плакучих ив?
Читая «Лорелею», поэт выпрямляется. Руки с потрепанной книжкой, непонятно зачем сюда принесенной, он низко складывает на животе, напоминая итальянского священника, проповедующего прихожанам. Глаза его широко открыты, только сейчас видно, какие они выразительные, блестящие и даже сахаристые от южной сладости, словно черные гроздья винограда.
Белокурая ведьма жила возле Рейна, мужчин погубила сирена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79