Он был разочарован, потому как и спарапет, и все члены совета старейшин не давали дороги молодым и до пятидесяти лет внушали им: вы, мол, еще зелены и неопытны, — лишь бы молодым не перепало даже малой частицы их славы.
— Ты, спарапет, принадлежишь не только себе, но и мне, ему, всем. Ты еще нужен отечеству.
Спарапета передернуло, потому что племянник обращался не столько к нему, сколько к своим дружкам, и сожалел, что слушателей мало, очень и очень мало.
— Немедленно возвращайтесь! — угрюмо приказал Васак всадникам. — И передайте, что я распорядился посадить вас — всех до одного — под замок за самовольную отлучку.
Всадники беспрекословно повиновались. Самвел остался.
- Я не брошу тебя одного, спарапет! - звонким, срывающимся голосом воскликнул он.
Отчего этот сукин сын болтает об отечестве? Не все ли ему равно, кому служить - царю или персидскому шаху? Какая разница, если цель - достичь славы и положения? Но Нет, он загодя и безошибочно все рассчитал. Шах не нуждается в нем, при персидском дворе все для него будет по-прежнему : Меружану и иже с ним снова достанется львиная доля почестей. А в больной, изможденной Армении, день ото дня теряющей людей, куда больше возможностей продвинуться. Редкостное совпадение: то, что выгодно ему, выгодно и отечеству.
Васак повернул коня и молча погнал его своей дорогой. Не тот случай, чтобы дарить собеседнику деревянную фигурку.
Самвел следовал за дядей на почтительном расстоянии. А когда, одолев после круглосуточной, безостановочной скачки труднейшую дорогу, спарапет добрался до местечка Албак и снова услыхал неотступно преследующий его кон- ский топот, он сменил гнев на милость и мысленно похвалил племянника за упорство. И, опять-таки мысленно, подарил ему деревянную фигурку.
«Ты требуешь и Междуречье, и Армению, как если бы они были твоей собственностью, - так, по свидетельству историка, отвечал император Констанций шаху Шапуху, - и советуешь мне отсечь отдельные части живого тела, дабы наша с тобой дружба в будущем упрочилась. От этого совета лучше без промедления отказаться, нежели в каком бы то ни было виде принять его. Посему внемли истине, которую я излагаю в ее прозрачной простоте и не мудрствуя лукаво, истине, которую не запугать никакими угрозами».
Вот так так - князья-то в Адамакерте развлекались. Перед двухэтажным каменным замком сгрудилось множество народу. Людей силком вытащили из домов и согнали на площадь. Землепашцев оторвали от работы и привели к замку. Из различных сел и селений области явились, чтобы сделать сборище внушительнее, многочисленные представительства, возглавляемые старостами.
Разодетые как на праздник нахарары восседали в креслах, облокотившись на вышитые разноцветные подушечки, и прямо-таки сияли от ликования, будто дети в ожидании сладостей.
Узкие каменные балконы замка были заполнены нахарар-скими женами, возбужденными и разнаряженными почище своих мужей.
— Не было лишь хозяина, Меружана Арцруни.
Посреди площади на низкой деревянной скамье ничком лежал связанный крестьянин; его оголили до пояса, оставив на нем только рваные вылинявшие порты.
Он был аршакаванцем. Первым и единственным аршака-ванцем, попавшим в руки господ.Родом он был из деревни Нварсак в области Гер. Пришел тайком проведать лежавшую при смерти мать. Пришел и попался. Он бы еще перетерпел кое-как бичевание, что ж тут такого — господа, они и есть господа, и высекут, и в темницу бросят, как же иначе-то, ну а ежели ты вдобавок провинился, так тем лучше, не обидно мучиться; но вот что мать уже померла — это превращало бичевание в издевку. И боль казалась непереносимой.
Нахарары и слушать не желали о том, что этот крестьянин — он всего-навсего один, и его провинность, и преступление, и тело — они тоже единичны. Бедняге было невдомек, что он заменяет сейчас тысячи сбежавших от господ холопов, что он многолик, что у него множество имен и родных краев. И уж если на то пошло, то меньше всего касательства он имел к себе самому, к своей деревне Нварсак в области Гер, к умершей своей матери, к собственному своему господину.
Затаив дыхание, не издавая ни звука, смотрела толпа на привязанного к деревянному жертвеннику козла отпущения.А возбуждение нахараров достигло мало-помалу предела, свист плети и вопли крестьянина разжигали их, глаза у них наливались кровью, руки дрожали от нетерпения, ногам не стоялось на месте, а с губ срывалась брань и мстительные, злорадные возгласы...
Они почуяли кровь.Толпа поняла, что аршакаванцу суждено умереть. Другого исхода не было. Одна только смерть могла унять разгоревшееся пламя, утолить жажду господ.
Первым не выдержал Нерсес Камсаракан — подбежал к скамье, выхватил из рук воина плеть и самолично принялся наносить удары.
— Свободу любишь, а? — в бешенстве кричал он, не догадываясь, что, вкладывая всю свою мощь и ярость в голос, он бьет жертву слабее, чем бил воин. — Не хочешь служить господину? Без равенства тебе и жизнь не в жизнь? Вот тебе равенство, вот тебе свобода!
Голос Камсаракана прозвучал для нахараров как боевой клич, они повскакали с мест и разъяренными быками ринулись на аршакаванца. Били беспощадно, руками и ногами, куда ни попадя — в голову, в спину, даже тянули за волосы, хотя и понимали, что единственный удар плетью куда ощутимее всего этого безумства. Им было попросту невтерпеж, они уподобились конникам, которые до того торопятся, что готовы спешиться и бежать на своих двоих.
— Вот кто выдумал свободу и равенство! Лодыри и лентяи ! — указывая пальцем на аршакаванца, кричал в толпу раскрасневшийся от возбуждения Вардан Мамиконян. — Чтобы поровну бездельничать. Бить баклуши. Чтобы поровну отвечать за все. Чтобы никто ни за что не отвечал, и не с кого было спрашивать.
А его брат Ваан, присев перед скамьей на корточки, нос к носу с наказуемым, злобно шептал ему на ухо посреди шума и суматохи, ощущая свой шепот как величайшую усладу мести:
— Что вы там построили, в Аршакаване? Ну-ка скажи. Где стена? Где ров? Да виси у вас над головой господский кулак, давно бы уже выстроили свой город... Разве же так служат царю?
— Дайте я ему всыплю... Дайте мне! — протягивая руки то к тому, то к другому, упрашивал, умолял престарелый Ке-нан Аматуни. — Я это дело знаю...
На ведущей в замок лестнице показался статный красивый голубоглазый мужчина; какой-то миг он с отвращением наблюдал за происходящим, затем быстро сбежал вниз и поспешил к озверевшим нахарарам.
— Опомнитесь! Стыдно, князья! Избиение — признак слабости. По вашей милости крестьяне разуверятся в силе господ.
Едва заслышав властный голос Меружана Арцруни, нахарары очнулись, прекратили, превозмогая себя, свалку и, тяжело дыша, отошли в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
— Ты, спарапет, принадлежишь не только себе, но и мне, ему, всем. Ты еще нужен отечеству.
Спарапета передернуло, потому что племянник обращался не столько к нему, сколько к своим дружкам, и сожалел, что слушателей мало, очень и очень мало.
— Немедленно возвращайтесь! — угрюмо приказал Васак всадникам. — И передайте, что я распорядился посадить вас — всех до одного — под замок за самовольную отлучку.
Всадники беспрекословно повиновались. Самвел остался.
- Я не брошу тебя одного, спарапет! - звонким, срывающимся голосом воскликнул он.
Отчего этот сукин сын болтает об отечестве? Не все ли ему равно, кому служить - царю или персидскому шаху? Какая разница, если цель - достичь славы и положения? Но Нет, он загодя и безошибочно все рассчитал. Шах не нуждается в нем, при персидском дворе все для него будет по-прежнему : Меружану и иже с ним снова достанется львиная доля почестей. А в больной, изможденной Армении, день ото дня теряющей людей, куда больше возможностей продвинуться. Редкостное совпадение: то, что выгодно ему, выгодно и отечеству.
Васак повернул коня и молча погнал его своей дорогой. Не тот случай, чтобы дарить собеседнику деревянную фигурку.
Самвел следовал за дядей на почтительном расстоянии. А когда, одолев после круглосуточной, безостановочной скачки труднейшую дорогу, спарапет добрался до местечка Албак и снова услыхал неотступно преследующий его кон- ский топот, он сменил гнев на милость и мысленно похвалил племянника за упорство. И, опять-таки мысленно, подарил ему деревянную фигурку.
«Ты требуешь и Междуречье, и Армению, как если бы они были твоей собственностью, - так, по свидетельству историка, отвечал император Констанций шаху Шапуху, - и советуешь мне отсечь отдельные части живого тела, дабы наша с тобой дружба в будущем упрочилась. От этого совета лучше без промедления отказаться, нежели в каком бы то ни было виде принять его. Посему внемли истине, которую я излагаю в ее прозрачной простоте и не мудрствуя лукаво, истине, которую не запугать никакими угрозами».
Вот так так - князья-то в Адамакерте развлекались. Перед двухэтажным каменным замком сгрудилось множество народу. Людей силком вытащили из домов и согнали на площадь. Землепашцев оторвали от работы и привели к замку. Из различных сел и селений области явились, чтобы сделать сборище внушительнее, многочисленные представительства, возглавляемые старостами.
Разодетые как на праздник нахарары восседали в креслах, облокотившись на вышитые разноцветные подушечки, и прямо-таки сияли от ликования, будто дети в ожидании сладостей.
Узкие каменные балконы замка были заполнены нахарар-скими женами, возбужденными и разнаряженными почище своих мужей.
— Не было лишь хозяина, Меружана Арцруни.
Посреди площади на низкой деревянной скамье ничком лежал связанный крестьянин; его оголили до пояса, оставив на нем только рваные вылинявшие порты.
Он был аршакаванцем. Первым и единственным аршака-ванцем, попавшим в руки господ.Родом он был из деревни Нварсак в области Гер. Пришел тайком проведать лежавшую при смерти мать. Пришел и попался. Он бы еще перетерпел кое-как бичевание, что ж тут такого — господа, они и есть господа, и высекут, и в темницу бросят, как же иначе-то, ну а ежели ты вдобавок провинился, так тем лучше, не обидно мучиться; но вот что мать уже померла — это превращало бичевание в издевку. И боль казалась непереносимой.
Нахарары и слушать не желали о том, что этот крестьянин — он всего-навсего один, и его провинность, и преступление, и тело — они тоже единичны. Бедняге было невдомек, что он заменяет сейчас тысячи сбежавших от господ холопов, что он многолик, что у него множество имен и родных краев. И уж если на то пошло, то меньше всего касательства он имел к себе самому, к своей деревне Нварсак в области Гер, к умершей своей матери, к собственному своему господину.
Затаив дыхание, не издавая ни звука, смотрела толпа на привязанного к деревянному жертвеннику козла отпущения.А возбуждение нахараров достигло мало-помалу предела, свист плети и вопли крестьянина разжигали их, глаза у них наливались кровью, руки дрожали от нетерпения, ногам не стоялось на месте, а с губ срывалась брань и мстительные, злорадные возгласы...
Они почуяли кровь.Толпа поняла, что аршакаванцу суждено умереть. Другого исхода не было. Одна только смерть могла унять разгоревшееся пламя, утолить жажду господ.
Первым не выдержал Нерсес Камсаракан — подбежал к скамье, выхватил из рук воина плеть и самолично принялся наносить удары.
— Свободу любишь, а? — в бешенстве кричал он, не догадываясь, что, вкладывая всю свою мощь и ярость в голос, он бьет жертву слабее, чем бил воин. — Не хочешь служить господину? Без равенства тебе и жизнь не в жизнь? Вот тебе равенство, вот тебе свобода!
Голос Камсаракана прозвучал для нахараров как боевой клич, они повскакали с мест и разъяренными быками ринулись на аршакаванца. Били беспощадно, руками и ногами, куда ни попадя — в голову, в спину, даже тянули за волосы, хотя и понимали, что единственный удар плетью куда ощутимее всего этого безумства. Им было попросту невтерпеж, они уподобились конникам, которые до того торопятся, что готовы спешиться и бежать на своих двоих.
— Вот кто выдумал свободу и равенство! Лодыри и лентяи ! — указывая пальцем на аршакаванца, кричал в толпу раскрасневшийся от возбуждения Вардан Мамиконян. — Чтобы поровну бездельничать. Бить баклуши. Чтобы поровну отвечать за все. Чтобы никто ни за что не отвечал, и не с кого было спрашивать.
А его брат Ваан, присев перед скамьей на корточки, нос к носу с наказуемым, злобно шептал ему на ухо посреди шума и суматохи, ощущая свой шепот как величайшую усладу мести:
— Что вы там построили, в Аршакаване? Ну-ка скажи. Где стена? Где ров? Да виси у вас над головой господский кулак, давно бы уже выстроили свой город... Разве же так служат царю?
— Дайте я ему всыплю... Дайте мне! — протягивая руки то к тому, то к другому, упрашивал, умолял престарелый Ке-нан Аматуни. — Я это дело знаю...
На ведущей в замок лестнице показался статный красивый голубоглазый мужчина; какой-то миг он с отвращением наблюдал за происходящим, затем быстро сбежал вниз и поспешил к озверевшим нахарарам.
— Опомнитесь! Стыдно, князья! Избиение — признак слабости. По вашей милости крестьяне разуверятся в силе господ.
Едва заслышав властный голос Меружана Арцруни, нахарары очнулись, прекратили, превозмогая себя, свалку и, тяжело дыша, отошли в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124