Но это скорее смахивало на душегубство, чем на взятие города. Ряды победителей охватило смятение. Воины толпились на улицах, не зная, как быть. Если бы горожане отстаивали каждую улицу, каждую пядь земли — тогда дело другое, Тогда, пусть и подвергая жизнь опасности, они нападали бы на защитников города, дрались бы не на живот, а на смерть, иными словами, без помех выполняли бы основной закон нойны, основную ее заповедь: убий. Нападай противник или убегай — это не суть важно, в обоих случаях убийство право-мерно. А тут какая-то чертовщина. Тебе приходится совер-шать поступки, не подобающие воину, и приканчивать людей поодиночке. Приканчивать, переходя из дома в дом, с улицы на улицу, из закоулка в закоулок, видя лицо жертвы, ее жилище, ее скарб, чуть ли не знакомясь с ее семьей. Все-таки чудовищно, если перед тем, как зайти в очередную ла-
чугу, ты можешь перевести дух, перекинуться словечком с приятелем, подкрепиться, подивиться на закат, а потом не спеша, без суеты продолжить свое дело. Торопиться незачем, жертва не убегает.
Ликующие возгласы победителей повисли в воздухе и быстро сменились глубоким разочарованием. Какие они победители! Нет ни победителей, ни побежденных. Дворец пуст, царь удрал в Иверию, нахарары разбрелись по своим вотчинам, малочисленные воинские части, стоявшие в городе, полностью истреблены, не осталось ни одного должностного лица.
И если кто в победившем войске не был разочарован, так это мятежники-нахарары и персидские полководцы, которые не только не утратили жажды возмездия, но и мечтали поскорее разрушить город, сровнять его с землей и перебить всех до единого его обитателей. И потому отдали приказ немедля приступить к резне.
Воины нашли выход из положения стихийно, не сговариваясь. Они вваливались в дома целыми ватагами, хотя для уничтожения безоружной, беззащитной семьи достало бы двух-трех человек. Однако такое вторжение создавало, пусть и обманчивую, видимость боя, а главное, грех распределялся поровну. В тесноте и переполохе, когда яблоку негде упасть, не углядишь, кто именно убил невинного.
Молва о погроме распространилась по городу, и тогда исполнилась вожделенная мечта войска. Народ высыпал из логовищ и побежал. И все стало на свои места. Победителям представился естественный повод преследовать и настигать жертву. Невольная ошибка аршакаванцев помогла врагу, и тот, более не колеблясь, приступил к обычному и уже понятному своему делу.
Бойня продолжалась три дня и три ночи. Воинам вменялось в обязанность не только истреблять население, но и ломать дома, вырубать сады, портить дороги, камня на камне не оставить от двухэтажного дворца, засыпать опоясывающий Аршакаван ров, который, кстати, так и не успели залить водой, — словом, изничтожить город до основания.
Аршакаван был объят пламенем, вопли и стенания словно выплескивались из огня и зависали над пожарищем. В мгновение ока дети сиротели, родители лишались детей, мужчины и женщины вдовели, людские мечты и заботы, радости и печали долгих лет обращались в прах и пепел, будто и не существовало на земле такого-то и такого человека.
Кто-то из аршакаванцев, попав в руки перса и не видя в отчаянии другого выхода, звал на подмогу воина-армянина. Второй, получив смертельный удар мечом, невзирая на страшную боль, с нечеловеческим упрямством старался потушить бушующий в доме пожар. Третий в жуткой уличной неразберихе во все горло выкликал имена пропавших родичей. А еще кто-то, чудом вырвавшись из города после того, как на глазах у него зарезали жену и детей, внезапно ощущал никчемность своей жизни и добровольно возвращался...
Вот, поняв, что положение безнадежно, аршакаванское семейство достало свои на две недели рассчитанные припасы, притом рассчитанные с сугубой бережливостью — так, чтобы только не помереть с голоду, — накрыло честь по чести стол и в гробовой тишине досыта, до отвала наелось, подчистив все до последней крохи и ничего не оставив на завтра.
Разные городские околотки поврозь посылали к военачальникам победителей уполномоченных с обещанием сдаться. Но уполномоченные даже отказа не удостаивались — их обезглавливали на месте. Видя, что посланцы не возвращаются, жители этих околотков объединялись в маленькие дружины и начинали сопротивляться. Однако было уже поздно. Слишком поздно. Сопротивление в кратчайшие сроки подавлялось. Вражеская рать была чересчур многочисленна: на одного безоружного аршакаванца приходилось по пять до зубов вооруженных воинов.
Нет, сдача в плен отпадала. Всякое живое существо и всякий неодушевленный предмет в окрестностях Аршака-вана подлежали уничтожению. Без разбора, без исключений. Возбранялось щадить даже стариков. Строго-настрого запрещалось захватывать добычу, все, в том числе и драгоценности, должно было вместе с городом бесследно кануть в небытие. Драгоценности казались семенами воспоминаний, которые, чего доброго, разлетятся по стране и дадут всходы. Пренебрегшего, пусть и в пустячной степени, этим запретом немедленно, без суда и следствия казнили. Были учреждены особые карательные отряды, бдительно следившие за неукоснительным исполнением приказа.
Весьма достопамятным событием бойни стало вот что: в различных частях города, покончив с аршакаванцами, без какой-либо на то причины столкнулись меж собой армяне и персы. Союзники принялись беспощадно рубить друг друга, и не подоспей вовремя кое-кто из высших чинов обеих сторон и не разними забияк, разрозненные стычки переросли бы в настоящее побоище. Страшась дальнейших осложнений, нахарары выбрали наобум около пятидесяти армян — участников беспорядков — и распорядились их обезглавить.
Злые языки, однако, утверждали, что, хотя открытых столкновений более не отмечалось, армяне и персы все же не упускали случая исподтишка нанести союзнику удар в спину. Да что проку, ведь Аршакаван-то уже был при смерти, чело пылало, сердце кое-как сжималось, и чем дальше, тем тяжелей и напряженней становилось дыхание. Он умирал, умирал, служа сам себе могилой.
Гнел бесцельно бродил по гибнущему у него на глазах городу и в ужасе озирался по сторонам. Повсюду он видел развалины и трупы. Вдруг ему бросилось в глаза едва зарубцевавшаяся рана на большом пальце одного из убитых. Должно быть, чтот человек порезался ножом. И потому, с неопровержимым свидетельством недавней своей жизни, он показался Гнелу мертвее всех прочих.
Добрая половина погибших была Гнелу знакома. Одни на собственной шкуре испытали справедливые удары его плети. Другим он бескорыстно помогал строиться. Он решал многочисленные и весьма заковыристые вопросы, то и дело возникавшие у горожан, он успешно справлялся с труднейшей задачей - распределял продовольствие, - словом, жертвуя собой, управлял ими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124