Три месяца через каждые несколько часов вырывается из летки клокочущий, поток. В огненном жаре испаряется краска и сгорает едкая ржавчина. Жидкий металл, брызгая искрами, проламывает глиняную пробку и рушится водопадом в громадный ковш... И так пройдет год-два, и долго еще в степных оврагах и на зыбких берегах рек будут попадаться вгрузшие в землю бронированные гробы...
Голоса раздавались уже ближе, громче стучало железо о железо, и отблеск костра ореолом поднялся над дальним черным танком. Звуки не нарушали тишину — они составляли ее гулкую и-звонкую сердцевину.
Владимир вышел из неподвижного стада танков и увидел плетеный навес, под которым жарко полыхал огонь и двигались тени людей. Двое из них колотили молотами по наковальне, а третий ворочал длинный металлический вал, раскаленный на конце докрасна, подставляя его под тяжелый удар.
— Мир дому сему,— сказал Владимир, прислонясь к столбу и ладонью закрывшись от летящих искр.
— Аминь,— насмешливо ответил кузнец и отшвырнул в сторону вал. Тот упал на мокрую землю и зашипел. Молотобойцы полезли под брезентовые фартуки, доставая банки с махоркой.
— Здравствуйте,— проговорил Владимир и сбросил вещевой мешок.— Мне бы, мужики, председателя колхоза...
— Я перед тобой,— кузнец протянул ему руку, перед этим вытерев ее о штанину.— Шарапов моя фамилия...
Владимир отдал ему свое удостоверение. Председатель шагнул к огню и долго разглядывал бумажку, потом с недоумением пожал плечами.
— У нас немцы все село пожгли... В землянках живем. Делать вам нечего, парень.
— Хватит дел,—засмеялся Владимир.— На ночевку устроите или в окопном порядке — в яму и шинельку поверху?
— Обеспечим. Садись. Жди.
Молотобойцы — худые деревенские ребята в длинных, до колен, стеганках молча курили цигарки и с любопытством разглядывали вечернего гостя. Кузнец швырнул в костер кусок неровно вырубленной танковой брони, подождал, когда он нагреется, и щипцами кинул на наковальню.
— Давай, мужики, кончай курить,— приказал председатель, и ребята деловито потушили самокрутки, поплевав на огоньки. Положили окурки на поленья и, согнувшись, тяжело вскинули на плечи молоты. Они забили ими звонко,
с прихекиванием. На озаренных пламенем лицах заблестел пот.
Шарапов снял фартук, из ведра плеснул в лицо, вытерся рукавом, сказал Владимиру:
— Пошли,, солдат...
Они зашагали по невидимой тропе. Владимир оглянулся — плетеный навес вырисовывался на фоне звездного неба, которое казалось светлым от соприкосновения с черной покатой землей. Дорога опускала людей все ниже, и темный горизонт поднимался вверх, словно края громадной ямы. В глубине ее лежали огни. Пахло холодным туманом и дымом кизяков. Концы костылей вгрузали в оттаявший грунт.
— Грязь у вас тут,— пожаловался Владимир, скользя по тропинке.
— Грязь?— переспросил председатель.— Нет, это земля... Весной тянет. Скоро пахать начнем. В хорошее ты пришел время...
— А что случилось?
— Государство посевное зерно выделило... Всех баб и мужиков на станцию отправил. На вокзале переночуют, а поутру вернутся. Сейчас в селе одни инвалиды да ребятишки.
— А сам чего не пошел?
— Зернохранилище заканчиваем. Всю ночь топорами тюкать будем... Весна, солдат, в ноздрях щекочет. Тебе, городскому, не понять. Поутру коровы ревут — теплый ветер
чуют.
— Сохранили коров-то?
— Первый транспорт,— хмуро засмеялся председатель.— И пашут, и рогами машут...
Они уже шли по селу — вдоль длинного ряда'горбатых землянок и темных хат. Не лаяли собаки. Редко-редко светились тусклые огни. Иногда попадались навстречу одинокие люди. Они негромко здоровались и проходили дальше. Долго еще было слышно, как чавкает под ногами земля.
— Отстраиваемся на старом месте,— продолжал председатель.— Тут все погорело... Были страшные бои, да и немецкие факельщики... Государство уже дало ссуду... Завтра зерно принесут... Отсеемся. Достанем стройматериал... Боже ты мой, с чего начинали? Бабы говорят — на пепелище
-обгорелый топор раскопали... И весь инструмент. Заселили доты. Бетон. Топить нечем. Армия оставила полевую кухню — каждому в день по кружке баланды.,. А завтра хлеб принесут — ты это понимаешь? Много зерна... Раздам на лепешки — пусть поймут, какой праздник. Остальное — под замок. Осенью приезжай. Вареной пшеницей угощу. Или затирухой. Тут все не узнаешь... Картошка... Там хлеба... Здесь огородина попрет из земли. Вкалывать придется! Ты не представляешь, что такое ожидание. В любую хату зайди — только и разговоров о завтрашнем зерне. При лучине сидят, заснуть не морут. Центнеры и тонны перебрасывают. Уже небось жнут и молотят. А пацанва жадно слушает. У нас есть такие, что цельного каравая в глаза не видели...
Председатель толкнул дверь, и они вошли в землянку. Он долго бил кресалом, и в темноте возникали красные хвосты искр. Наконец загорелся огонек в жестяной плошке — крошечный, как желтая горошина. Он слабо осветил низкий бревенчатый потолок, железную печку и топчан, покрытый солдатским одеялом.
— Располагайся,— председатель широко повел рукой.
— А где твои?— спросил Владимир.
— Еще не обзавелся,— усмехнулся председатель.—Некогда... Да и баб у нас столько, что одну возьми — другие обидятся... Устал?
— Есть немного,- Владимир опустился на топчан и зябко повел плечами. Он потер ладони и стал доставать из вещевого мешка еду. Председатель бросил в печку стружки, они весело вспыхнули жарким пламенем.
— Школа у нас в немецком бункере,— продолжал председатель.— Ничего школа. Они, гады, умели строить. А правление здесь. Ты запрячь свою жратву, солдат. У меня кое-что найдется. Чем ты в городе занимаешься?
— Да строю его.
— Это не сарай поднять,— хмыкнул „председатель.— Стены бревнами подпер, на крышу — солому... Одного стекла сколько понадобится,
— Я и село ваше строить буду,— спокойно сказал Владимир.— Утром, осмотрю его... Напишем объяснительную записку. Потом приедут сюда геодезисты. Появятся здесь авторы проекта... Ну, вот я буду чертежи делать. Это моя обязанность. А потом уже придут другие — каменщики, бетонщики.
— Я об этом рассказываю нашим бабам чуть ли не каждый день.
Председатель присел к огню, щепочкой заворошил угольки. В землянке становилось теплее. Запахло оттаявшей глиной и мокрым деревом. В печи гудело, ухало. Потрескивали бревна наката.
— Я видел у немцев машину,— проговорил председатель.— Штуковина такая, вроде плуга. Только громадный плуг. Цепляется он к паровозу... Идет паровоз, дым в небо... А за ним дорога поднимается дыбом. Шпалы лопаются, точно спички... Так и пашет. Так и пашет, сука. От самого горизонта шрам на земле в полметра глубиной, с деревянными занозами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Голоса раздавались уже ближе, громче стучало железо о железо, и отблеск костра ореолом поднялся над дальним черным танком. Звуки не нарушали тишину — они составляли ее гулкую и-звонкую сердцевину.
Владимир вышел из неподвижного стада танков и увидел плетеный навес, под которым жарко полыхал огонь и двигались тени людей. Двое из них колотили молотами по наковальне, а третий ворочал длинный металлический вал, раскаленный на конце докрасна, подставляя его под тяжелый удар.
— Мир дому сему,— сказал Владимир, прислонясь к столбу и ладонью закрывшись от летящих искр.
— Аминь,— насмешливо ответил кузнец и отшвырнул в сторону вал. Тот упал на мокрую землю и зашипел. Молотобойцы полезли под брезентовые фартуки, доставая банки с махоркой.
— Здравствуйте,— проговорил Владимир и сбросил вещевой мешок.— Мне бы, мужики, председателя колхоза...
— Я перед тобой,— кузнец протянул ему руку, перед этим вытерев ее о штанину.— Шарапов моя фамилия...
Владимир отдал ему свое удостоверение. Председатель шагнул к огню и долго разглядывал бумажку, потом с недоумением пожал плечами.
— У нас немцы все село пожгли... В землянках живем. Делать вам нечего, парень.
— Хватит дел,—засмеялся Владимир.— На ночевку устроите или в окопном порядке — в яму и шинельку поверху?
— Обеспечим. Садись. Жди.
Молотобойцы — худые деревенские ребята в длинных, до колен, стеганках молча курили цигарки и с любопытством разглядывали вечернего гостя. Кузнец швырнул в костер кусок неровно вырубленной танковой брони, подождал, когда он нагреется, и щипцами кинул на наковальню.
— Давай, мужики, кончай курить,— приказал председатель, и ребята деловито потушили самокрутки, поплевав на огоньки. Положили окурки на поленья и, согнувшись, тяжело вскинули на плечи молоты. Они забили ими звонко,
с прихекиванием. На озаренных пламенем лицах заблестел пот.
Шарапов снял фартук, из ведра плеснул в лицо, вытерся рукавом, сказал Владимиру:
— Пошли,, солдат...
Они зашагали по невидимой тропе. Владимир оглянулся — плетеный навес вырисовывался на фоне звездного неба, которое казалось светлым от соприкосновения с черной покатой землей. Дорога опускала людей все ниже, и темный горизонт поднимался вверх, словно края громадной ямы. В глубине ее лежали огни. Пахло холодным туманом и дымом кизяков. Концы костылей вгрузали в оттаявший грунт.
— Грязь у вас тут,— пожаловался Владимир, скользя по тропинке.
— Грязь?— переспросил председатель.— Нет, это земля... Весной тянет. Скоро пахать начнем. В хорошее ты пришел время...
— А что случилось?
— Государство посевное зерно выделило... Всех баб и мужиков на станцию отправил. На вокзале переночуют, а поутру вернутся. Сейчас в селе одни инвалиды да ребятишки.
— А сам чего не пошел?
— Зернохранилище заканчиваем. Всю ночь топорами тюкать будем... Весна, солдат, в ноздрях щекочет. Тебе, городскому, не понять. Поутру коровы ревут — теплый ветер
чуют.
— Сохранили коров-то?
— Первый транспорт,— хмуро засмеялся председатель.— И пашут, и рогами машут...
Они уже шли по селу — вдоль длинного ряда'горбатых землянок и темных хат. Не лаяли собаки. Редко-редко светились тусклые огни. Иногда попадались навстречу одинокие люди. Они негромко здоровались и проходили дальше. Долго еще было слышно, как чавкает под ногами земля.
— Отстраиваемся на старом месте,— продолжал председатель.— Тут все погорело... Были страшные бои, да и немецкие факельщики... Государство уже дало ссуду... Завтра зерно принесут... Отсеемся. Достанем стройматериал... Боже ты мой, с чего начинали? Бабы говорят — на пепелище
-обгорелый топор раскопали... И весь инструмент. Заселили доты. Бетон. Топить нечем. Армия оставила полевую кухню — каждому в день по кружке баланды.,. А завтра хлеб принесут — ты это понимаешь? Много зерна... Раздам на лепешки — пусть поймут, какой праздник. Остальное — под замок. Осенью приезжай. Вареной пшеницей угощу. Или затирухой. Тут все не узнаешь... Картошка... Там хлеба... Здесь огородина попрет из земли. Вкалывать придется! Ты не представляешь, что такое ожидание. В любую хату зайди — только и разговоров о завтрашнем зерне. При лучине сидят, заснуть не морут. Центнеры и тонны перебрасывают. Уже небось жнут и молотят. А пацанва жадно слушает. У нас есть такие, что цельного каравая в глаза не видели...
Председатель толкнул дверь, и они вошли в землянку. Он долго бил кресалом, и в темноте возникали красные хвосты искр. Наконец загорелся огонек в жестяной плошке — крошечный, как желтая горошина. Он слабо осветил низкий бревенчатый потолок, железную печку и топчан, покрытый солдатским одеялом.
— Располагайся,— председатель широко повел рукой.
— А где твои?— спросил Владимир.
— Еще не обзавелся,— усмехнулся председатель.—Некогда... Да и баб у нас столько, что одну возьми — другие обидятся... Устал?
— Есть немного,- Владимир опустился на топчан и зябко повел плечами. Он потер ладони и стал доставать из вещевого мешка еду. Председатель бросил в печку стружки, они весело вспыхнули жарким пламенем.
— Школа у нас в немецком бункере,— продолжал председатель.— Ничего школа. Они, гады, умели строить. А правление здесь. Ты запрячь свою жратву, солдат. У меня кое-что найдется. Чем ты в городе занимаешься?
— Да строю его.
— Это не сарай поднять,— хмыкнул „председатель.— Стены бревнами подпер, на крышу — солому... Одного стекла сколько понадобится,
— Я и село ваше строить буду,— спокойно сказал Владимир.— Утром, осмотрю его... Напишем объяснительную записку. Потом приедут сюда геодезисты. Появятся здесь авторы проекта... Ну, вот я буду чертежи делать. Это моя обязанность. А потом уже придут другие — каменщики, бетонщики.
— Я об этом рассказываю нашим бабам чуть ли не каждый день.
Председатель присел к огню, щепочкой заворошил угольки. В землянке становилось теплее. Запахло оттаявшей глиной и мокрым деревом. В печи гудело, ухало. Потрескивали бревна наката.
— Я видел у немцев машину,— проговорил председатель.— Штуковина такая, вроде плуга. Только громадный плуг. Цепляется он к паровозу... Идет паровоз, дым в небо... А за ним дорога поднимается дыбом. Шпалы лопаются, точно спички... Так и пашет. Так и пашет, сука. От самого горизонта шрам на земле в полметра глубиной, с деревянными занозами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71