За колонной оставался след —широкая полоса истоптанного снега. И если смотреть вперед,
то было видно только белое пространство, а когда обернешься — заметная среди сугробов, чуть темная дорога вилась далеко и пропадала в степи...
Рябой конвоир прикладывал,ладонь к толстым бинтам, на которых коричневым зрачком расплывалось пятно йода, и говорил Владимиру:
— Без ока жить можно... Стекляшку вставлю. Никто не
заметит. Руки-ноги целы... Я плотник. Все равно, когда топором тюкаешь, один глаз прищуривать надо.
— Километров десять уже отмахали?-
—Может, и больше... А я вот. помню, они меня вели. В сорок втором. Тысяча человек — не менее! Правда, летом. Кто упадет — прощай жизнь. Жара-а... Мухи над ранеными жужжат. А за спиной только — «др-р-р».. «др-р-р-р»... Между прочим, конвоиры ихние в мотоциклах ехали.
— Так что, удрал?
— Смылся. Как чуханул в кукурузу, только грохот пошел! Ну зато потом я им все долги вернул. Я не люблю это всякое пижонство — зарубки там на прикладах, личный счет... Однако скажу — ни одного мимо не пропустил....
— Я бы пленных не брал,— вступил в разговор паренек с винтовкой.— Бабье в деревнях голодает, а их еще кормить.
— Нет,— перебил безглазый,— уничтожать пленных ты не имеешь полного морального права.
— Ха! — паренек плечом подкинул винтовку, пошел тише, отставая.
И снова только мерный скрип снега — он визжал и постанывал под негнущимися подошвами сапог, мерцал.в сугробах искрами, прятал дорогу в заметах, уводя ее под толстый, закаменевший на ветру наст. Время ползло медленно, далее конвоиры уже чувствовали усталость и шли, опустив головы и шаркая валенками. Разговаривать не хотелось. Из рук в руки передавали флягу, обтянутую сукном,— каждый глотнул неразбавленного спирту, заев хрупким снежком.
Вдруг немцы заволновались, волной прошло по колонне оживление, и Володька увидел за далекими полями черные точки строений.
— Мары-ы-сенки! — радостно закричал сержант.
Немцы торопливее зарысили по дороге, конвоиры почти не успевали за ними, но не ругались, а старались не отстать, предугадывая в чуть видимых домах будущий отдых, тепло, и горячую еду, от которой отвыкли за эти несколько дней.
«Ни одного не потеряли,— подумал Владимир, торопливо выдергивая ноги из вязкого снега.— Сдадим их, и пойду в санчасть.. Рана пустяковая, а уже болит... Словно горячим ершом в ней шуруют... Не дай бог, заражение будет...»
— Подтяни-и-и-ись! — раздалась команда Ворсина. Колонна подобралась, плотной зеленой гусеницей медленно втянулась в улицу городка. Черная собака метнулась в разрушенный дом. Кто-то свистнул ей вслед. На дороге валялись битые кирпичи, расщепленные доски.
И вдруг Владимир почувствовал что-то. неладное. И немцы — тоже. Они загалдели и разом смолкли. В городке была странная, пугающая тишина. Ничто не нарушало ее, только дыхание людей, шаги и потрескивание горящих зданий. Владимир медленно оттянул затвор автомата, и все услыхали его металлический щелчок.
В разрушенных, пустых домах лежали наносы снега. Кое-где из развалин поднимался дым. На провалившемся балконе, привязанный к решетке, качался повешенный узбек в расстегнутой гимнастерке и без сапог. На одной ноге его колыхалась заледенелая портянка.
Колонна вступила на площадь, и здесь все увидели остатки раздавленного танками конного обоза. Перемолотые телеги и сани, кровавые пятна, лошади, мешки, разбитые бочки с хамсой — все уже закаменевшее, подернутое мохнатым инеем, устилало площадь, исполосованную следами железных гусениц. Поджав колени к животу, об-хватив руками голову, навзничь или утонув в сугробе, валялись мертвые ездовые.
Ворсин остановился, поднял автомат и пустил в небо очередь.Она гулко прогрохотала в мертвом городе.Немцы, сломав ряды, стояли на площади безмолвной
толпой.Солдаты подошли к сержанту.
— Немецкие танки,— сказал Ворсин.— Часа три тому назад... Что будем делать?
— Уходить надо дальше,— посоветовал Владимир.— Танки прорвались через город... А наши их завернут, и они опять попрут через город. Топаем в Чарну.
— Посдыхает их половина,— мрачно сказал сержант. — Черт с ними,— зло ответил паренек с винтовкой.
— Ребят похоронить бы,— предложил Владимир.
— Это правильно,— согласился сержант. Он повернулся к пленным и закричал:
— Сади-и-и-ись!
Немцы стали медленно опускаться на снег, неловко подгибая закоченевшие ноги. Последним сел тот, здоровый, с отмороженными ушами. Он громко засмеялся, пнул сапогом щуплого солдата и бухнулся в сугроб, устраиваясь в нем поудобнее..
— У-у, сволота,— процедил одноглазый боец.
— Двадцать человек, копать яму... живо! — приказал Ворсин.
Владимир, не глядя в лица, отсчитал два десятка пленных и, подумав, указал пальцем на того, с отмороженными ушами.
— Шнель!
Обмороженный неохотно поднялся и пошел к остальным. Владимир ощутил на себе его мрачный горящий взгляд и первый раз за все это время пристально посмотрел на пленного. И увидел рыжее, заросшее лицо, пятна сажи, на лбу обрез грязного вязаного шлема и немигающие, злые, воспаленные глаза.
— Шне-е-ель!! — яростно закричал Владимир и толкнул его в спину.
Веревку перерезали финкой, и узбек, тяжелый и твердый, упал на подставленные руки. Его отнесли к стене дома и положили на снег. Сюда же складывали остальных. Они лежали длинным рядом, с костяными лицами и скрюченными морозом ногами. Убитых перетаскивали на куске брезента, с трудом отрывая тела от ледяной красной земли.
Немцы разгребли снег в большой воронке, углубили его и получилась черная яма. Ездовых сложили в нее, накрыли брезентом и присыпали кусками штукатурки, комьями глины и битым кирпичом. Конвоиры выстроились и дали из автоматов и винтовок салют.
— Поднима-а-а-айсь! — закричал Ворсин, и пленные тяжело встали на ноги. Их снова построили и повели из города. Миновали последние разрушенные дома и вышли в поле. Ветер мед поземку, и по крепкому насту змеились белые волчьи хвосты. Захлопали полы шинелей. Люди отворачивали лица, закрывали их руками, шли спиной к летящим; крупинкам снега.
Небо бугрилось тучами, они плыли, тяжелые, как баржи, с синими днищами.Владимир чувствовал, что нога опухла, стала горячей, и валенок больно жал раненую икру. Начало знобить. Холод забирался под полушубок. Подошел конвоир с повязкой
на голове.
— Холодно,— сказал он,— глаз ноет... ноет, которого нет.
Чудно.
— А у меня чертова нога,— выругался Владимир.
На обочине стоял Ворсин. Он подождал их и зашагал рядом.
— До Чарны километров двадцать — двадцать пять. Дойдем?
— Надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
то было видно только белое пространство, а когда обернешься — заметная среди сугробов, чуть темная дорога вилась далеко и пропадала в степи...
Рябой конвоир прикладывал,ладонь к толстым бинтам, на которых коричневым зрачком расплывалось пятно йода, и говорил Владимиру:
— Без ока жить можно... Стекляшку вставлю. Никто не
заметит. Руки-ноги целы... Я плотник. Все равно, когда топором тюкаешь, один глаз прищуривать надо.
— Километров десять уже отмахали?-
—Может, и больше... А я вот. помню, они меня вели. В сорок втором. Тысяча человек — не менее! Правда, летом. Кто упадет — прощай жизнь. Жара-а... Мухи над ранеными жужжат. А за спиной только — «др-р-р».. «др-р-р-р»... Между прочим, конвоиры ихние в мотоциклах ехали.
— Так что, удрал?
— Смылся. Как чуханул в кукурузу, только грохот пошел! Ну зато потом я им все долги вернул. Я не люблю это всякое пижонство — зарубки там на прикладах, личный счет... Однако скажу — ни одного мимо не пропустил....
— Я бы пленных не брал,— вступил в разговор паренек с винтовкой.— Бабье в деревнях голодает, а их еще кормить.
— Нет,— перебил безглазый,— уничтожать пленных ты не имеешь полного морального права.
— Ха! — паренек плечом подкинул винтовку, пошел тише, отставая.
И снова только мерный скрип снега — он визжал и постанывал под негнущимися подошвами сапог, мерцал.в сугробах искрами, прятал дорогу в заметах, уводя ее под толстый, закаменевший на ветру наст. Время ползло медленно, далее конвоиры уже чувствовали усталость и шли, опустив головы и шаркая валенками. Разговаривать не хотелось. Из рук в руки передавали флягу, обтянутую сукном,— каждый глотнул неразбавленного спирту, заев хрупким снежком.
Вдруг немцы заволновались, волной прошло по колонне оживление, и Володька увидел за далекими полями черные точки строений.
— Мары-ы-сенки! — радостно закричал сержант.
Немцы торопливее зарысили по дороге, конвоиры почти не успевали за ними, но не ругались, а старались не отстать, предугадывая в чуть видимых домах будущий отдых, тепло, и горячую еду, от которой отвыкли за эти несколько дней.
«Ни одного не потеряли,— подумал Владимир, торопливо выдергивая ноги из вязкого снега.— Сдадим их, и пойду в санчасть.. Рана пустяковая, а уже болит... Словно горячим ершом в ней шуруют... Не дай бог, заражение будет...»
— Подтяни-и-и-ись! — раздалась команда Ворсина. Колонна подобралась, плотной зеленой гусеницей медленно втянулась в улицу городка. Черная собака метнулась в разрушенный дом. Кто-то свистнул ей вслед. На дороге валялись битые кирпичи, расщепленные доски.
И вдруг Владимир почувствовал что-то. неладное. И немцы — тоже. Они загалдели и разом смолкли. В городке была странная, пугающая тишина. Ничто не нарушало ее, только дыхание людей, шаги и потрескивание горящих зданий. Владимир медленно оттянул затвор автомата, и все услыхали его металлический щелчок.
В разрушенных, пустых домах лежали наносы снега. Кое-где из развалин поднимался дым. На провалившемся балконе, привязанный к решетке, качался повешенный узбек в расстегнутой гимнастерке и без сапог. На одной ноге его колыхалась заледенелая портянка.
Колонна вступила на площадь, и здесь все увидели остатки раздавленного танками конного обоза. Перемолотые телеги и сани, кровавые пятна, лошади, мешки, разбитые бочки с хамсой — все уже закаменевшее, подернутое мохнатым инеем, устилало площадь, исполосованную следами железных гусениц. Поджав колени к животу, об-хватив руками голову, навзничь или утонув в сугробе, валялись мертвые ездовые.
Ворсин остановился, поднял автомат и пустил в небо очередь.Она гулко прогрохотала в мертвом городе.Немцы, сломав ряды, стояли на площади безмолвной
толпой.Солдаты подошли к сержанту.
— Немецкие танки,— сказал Ворсин.— Часа три тому назад... Что будем делать?
— Уходить надо дальше,— посоветовал Владимир.— Танки прорвались через город... А наши их завернут, и они опять попрут через город. Топаем в Чарну.
— Посдыхает их половина,— мрачно сказал сержант. — Черт с ними,— зло ответил паренек с винтовкой.
— Ребят похоронить бы,— предложил Владимир.
— Это правильно,— согласился сержант. Он повернулся к пленным и закричал:
— Сади-и-и-ись!
Немцы стали медленно опускаться на снег, неловко подгибая закоченевшие ноги. Последним сел тот, здоровый, с отмороженными ушами. Он громко засмеялся, пнул сапогом щуплого солдата и бухнулся в сугроб, устраиваясь в нем поудобнее..
— У-у, сволота,— процедил одноглазый боец.
— Двадцать человек, копать яму... живо! — приказал Ворсин.
Владимир, не глядя в лица, отсчитал два десятка пленных и, подумав, указал пальцем на того, с отмороженными ушами.
— Шнель!
Обмороженный неохотно поднялся и пошел к остальным. Владимир ощутил на себе его мрачный горящий взгляд и первый раз за все это время пристально посмотрел на пленного. И увидел рыжее, заросшее лицо, пятна сажи, на лбу обрез грязного вязаного шлема и немигающие, злые, воспаленные глаза.
— Шне-е-ель!! — яростно закричал Владимир и толкнул его в спину.
Веревку перерезали финкой, и узбек, тяжелый и твердый, упал на подставленные руки. Его отнесли к стене дома и положили на снег. Сюда же складывали остальных. Они лежали длинным рядом, с костяными лицами и скрюченными морозом ногами. Убитых перетаскивали на куске брезента, с трудом отрывая тела от ледяной красной земли.
Немцы разгребли снег в большой воронке, углубили его и получилась черная яма. Ездовых сложили в нее, накрыли брезентом и присыпали кусками штукатурки, комьями глины и битым кирпичом. Конвоиры выстроились и дали из автоматов и винтовок салют.
— Поднима-а-а-айсь! — закричал Ворсин, и пленные тяжело встали на ноги. Их снова построили и повели из города. Миновали последние разрушенные дома и вышли в поле. Ветер мед поземку, и по крепкому насту змеились белые волчьи хвосты. Захлопали полы шинелей. Люди отворачивали лица, закрывали их руками, шли спиной к летящим; крупинкам снега.
Небо бугрилось тучами, они плыли, тяжелые, как баржи, с синими днищами.Владимир чувствовал, что нога опухла, стала горячей, и валенок больно жал раненую икру. Начало знобить. Холод забирался под полушубок. Подошел конвоир с повязкой
на голове.
— Холодно,— сказал он,— глаз ноет... ноет, которого нет.
Чудно.
— А у меня чертова нога,— выругался Владимир.
На обочине стоял Ворсин. Он подождал их и зашагал рядом.
— До Чарны километров двадцать — двадцать пять. Дойдем?
— Надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71